О Сергее Савельеве

 
I
Уходит в снег Сергей Савельев.
Размерены его шаги.
Навстречу, будто птичьи перья,
слетает с фонарей неверье
и тени поднятой ноги
бросаются назад.
                 Б-г в помощь.
 
 
На улицы пролилась полночь.
 
 
Она свои выводит па,
почти плюя на снегопад,
но и не ею мир заполнен,
                              а чувствами…
 
 
                              Добро и зло,
         как вдох и выдох,
пьются залпом.
 
 
Светло.
 
 
           Савельев снова запил?
Нет.
    Лишь на вид всё так и есть.
Сергей пытается прочесть
послание промеж снежинок,
и он уже не одинок.
Пусть не дверной —
                       звенит звонок
случайного, как смех, трамвая:
        ты в снегопаде не зевай.
        Не слушай шепот: – Наливай.
 
 
Не охнешь, как во тьму сметут:
распорота небес перина.
 
 
Сергей Савельев «дома» тут
среди снежинок, иже с ними.
 
 
II
Не наложить на душу вето,
                         на устремления её
(Сергей Савельев ведь не пьёт).
Сергей идёт из магазина,
уже который час идёт,
Он в снегопадах чуда ждёт
                                        зимою этой.
Разве странно?
Сергей не ходит в ресторан,
Сергей не пьёт (сказали вам),
Сергей грустит. Да… есть причина.
Давай о чувствах ни, ни, ни…
Сергей, какие наши дни?
Ты в снегопаде только счастлив?
 
 
                   Банально…
                              и об этом и речь:
сквозь эту взвесь ты можешь течь,
и впитывать с надеждой силу,
и стать уверенным опять.
В сей толчее не надо спать
и видеть прошлое и плакать…
В ней всяк становится сильней:
 
 
полезны (в меру) снега злаки.
 
 
III
Пусть снегопады безупречны
…бредя, тоску не бередить,
                          и, уходя, не уходить,
лишь двигаться…
                чему навстречу?
 
 
Сергей уходит.
 
 
От себя?
Ботинками едва скрипя,
скрепя печати на печалях,
отчаянье отбросив прочь.
Его поддерживает ночь.
Сергей уходит твёрдым шагом.
Нет, не уходит: он бежит,
и то не снег уже лежит,
а просто белая бумага.
Жизнь начинается с нуля.
Пятном фасад универмага
скользит на фоне февраля.
 
 
Всё это, право, лишь детали.
Как, впрочем, копья фонарей.
Сергей идёт к себе.
 
 
                                Согрей…
Оттаять дай ему
                            сейчас.
 
 
Вы знаете, который час?
 

18 мая 2008 года

Крошечка – Хаврошечка, или На выставке
фотографий в жанре Ню

 
1
Две модели.
    Одна с бритым лобком,
                  другая с волосатым…
Остановился.
           К полотнам боком.
                                   Курсантом.
Такой пехотинец морской…
Без беретки.
 
 
Одна брюнетка.
А вторая – блондинка.
Курсант – посерединке:
крошечка такая Хаврошечка.
В чьё бы ухо влезть…
(Или не в ухо?
                   Молчу – молчу)
Становлюсь Винни-Духом
(Рабом бутылки).
В голове, увы, не опилки,
                           а ожидание.
Сам себе загадал три желания.
Загадывать их дело не хитрое,
а выставка аж до пяти открытая,
и я – только в начале.
             Курсант, говоришь?
                                Укачает…
 
 
2
Две модели.
Одна белая, как мрамор.
Другая – бронзовая.
 
 
Курсант не выходит из образа
поэта,
       который замер
пред лирикой
                чьих-то камер…
он прячет мужское начало,
я – факт, что меня укачало,
и поиском рифм прикрываюсь…
Я каюсь, что не притворяюсь.
 
 
Всю жизнь воспевал откровенность.
Иною пленился в мгновение.
Два полюса: белый и смуглый
загнали фактически в Google
души моей… в дикую прерию
забытого в прошлом неверия.
 
 
По лезвию бритвы меж ними,
по грани… бреду глупым мимом.
Но бритва пока что не ранит,
и это приятно и странно.
 
 
3
Два ангела.
          Две статуэтки.
Попали в меня очень метко…
Смеюсь:
        неужели влюбился?
Гляди,
     как в блокнот устремился.
 
 
И дело не в теле потрясном,
не в образах дивных и разных,
не в том, что я всё же мужчина.
Не в доводах и не в причинах.
Не в том, что влюбляться напрасно…
 
 
А в том, что есть в жизни прекрасное.
 

19 мая 2008 года

Повторяющийся знак

 
Она возникла из моей печали
на рубеже бессонницы и сна.
Я делал вид, что я не замечаю,
пытаясь скрыть, что я её узнал.
 
 
Я, млея, в сотый раз снимал пальтишко,
прижавшись к складкам платья на груди.
Я слишком долго ждал…
                            не смейтесь… слишком,..
чтоб шквалом чувств любовь разбередить.
 
 
Задумавшись, она смотрела мимо,
туда, где синева стекала с крыш.
И плыли, не спеша, минут налимы,
сбиваясь под меня, как под голыш.
 
 
Я смутно видел: люди на бульваре
налимов обходили стороной.
И не было ни звёзд, ни киновари
над снова перетянутой струной.
 
 
И в этом мире, до утра притихшем,
опять, как повторяющийся знак,
меня терзало серое пальтишко,
пришедшая из бездны новизна.
 

2 июня 2008 года

Витрина

 
Как хорошо прозрачным утром
брести по скованной тропе,
морозу подставляя куртку,
как он, слегка оторопев.
 
 
Мир, замеревший на витрине,
ждёт появления тепла.
Деревья укрывает иней.
Тропа бела. Печаль светла.
 
 
Так славно, в каждый шаг вливаясь,
ловить… сперва полутона.
Потом созвучья. Будто сваи,
мир подпирает пелена.
 
 
И день, деталями рисуя,
проступит. Бледный позитив.
И всяк, кто замечать рискует,
не избежит сего пути.
 

2 июня 2008 года

Недоуменье

 
Вся наша жизнь – недоуменье.
Один сплошной вопрос – «Зачем?!.»
Гармония – моё именье,
и вне его – я глух и нем.
 
 
Я – раб изысканного лоска,
тону туманом в щетках нив,
и делаюсь я отголоском,
и только в этом не ленив.
 
 
Мне оттого слышнее лето,
и осень явственно видней.
Я просыпаюсь из буклета,
и чувством остаюсь на дне.
 
 
За эту сладостную горечь
я вас прошу меня простить.
Вращенье неба не ускорив,
дождь продолжает моросить.
 
 
И это, право, очень просто,
проститься, снова возлюбя…
Тогда отвалится короста,
наивней делая тебя.
 

2 июня 2008 года

Мера неизмеримого

 
Примерно так рождаются стихи.
Возникнув белой цаплей из осоки,
покачиваясь плавно,
                              не спеша,
проходят кромкой,
                       незаметно слившись
с растаявшим штрихами отраженьем.
 
 
Примерно так.
Теченье непрестанно
                           уносит
                                     ощущение «сейчас».
И эта цапля толика лишь,
                                      часть
не паузы, не счастья, не покоя.
Не козырь, но придуманная масть:
обманный 25-й странный кадр.
Не в нём тобою найдена строка?..
 
 
За облака.
              Всегда за облака
(пусть визуально – кромкою осоки).
Небрежные, но твердые мазки.
Следящие к катарсису близки.
Проходит цапля…
                          Скажете – пустяк.
 
 
Примерно так.
 

 
Примерно так: из звуков и песка
на первый взгляд фривольным пересказом,
взволнованным движеньем плавников,
твоей печали тайных двойников.
И нету ни побед, ни поражений.
Штрихами по воде наискосок
река рисует цапли отраженье,
да с неба снова снег или песок.
 
 
Какая глупость быть на волосок
от осознанья.
                     Цапля вновь уходит?
 
 
Но что тогда мелькает?
                         Тут. И там.
                                Порой помногу раз
одновременно,
                    как девушка в видениях твоих.
 
 
Волнующий осоку ветер стих.
А ты всё ждёшь, когда она качнется
за ночь до объяснения в любви,
за ноту до рождения сонаты,
и всплеск до лицезренья наготы.
За век поднятие до смены «Вы» на «ты».
За тремор до секундного тик – так.
Примерно так.
 

15 мая – 13 июня 2008 года

Бирюзовые глаза

 
Я средь знакомых слыву оптимистом,
с юности всех приучаю к улыбке.
Светловолосая муза… искристым
взгляд мне твой кажется. Точно не зыбким.
 
 
Светловолосая муза печали,
что тебе наши беззвучные слёзы?
Ты обо мне на углах не кричала.
Я о тебе не писал даже прозой.
 
 
Так почему твоих глаз бирюзовых
нет… вдруг почувствую тайную ласку.
Я не стремлюсь быть почётным призёром,
не придаю наши встречи огласке.
 
 
Так для чего ты за мною по свету
следуешь, чувство вины сберегая.
Стан твой, обтянутый мягким вельветом,
в бездну меня без протеста ввергает.
 
 
Светловолосая муза печали,
я в тебя прочно наивно влюбился.
Я без тебя свои строки не чаю.
Я не сличаю. Я словно напился.
 
 
Бережно плеч твоих хрупких коснулся.
С шелестом ветра ты снова исчезла.
Мальчик, похоже, опять улыбнулся.
Кто-то взмахнул в тишине своим жезлом.
 

17 июля 2008 года

На грани прозренья

…Жене Г.

 
А вы когда-нибудь швыряли
лампочки о стены подъезда,
без мыслей и без подтекста,
без задних… прозренья на грани?
Ранимость не может быть ранней,
Как Аней не может быть Рая.
Обида от чпока сгорает.
Осколки врезаются в память,
как лампочки взорванной пламя.
 
 
Вы били бутылки о стены
московских облезлых котельных?
Спускали к трамваям запруды
по склону из лужи извечной,
вагоновожатым переча?
 
 
Вы лазили в форме на стройку
к прорабам суровым и строгим?
Вы жгли на помойках диваны?
Тогда вы знавали нирвану
хмельного московского детства.
(Его уже нет по соседству.
Иным наливаются гроздья…)
Ранимость не может быть поздней.
 
 
Вы бегали в марте по пруду?
Тот треск я вовек не забуду.
(Вот льда или наста?.. Неважно.)
Ранимость случилась однажды.
Лежат на ранимости льдины.
Там Олей не может стать Дина,
и многое сделаться явным.
Ранимость, как детство, реальна.
Ранимость, как детство, наивна.
 
 
Её воплощения – дивны.
 
 
Но Верой становится Надя.
Порою на час. Когда – на день.
 
 
И каждую кличу я Любой.
 
 
Ранимость не может стать грубой.
Она нас толкает по свету.
Ни звука, ни вкуса, ни цвета.
Стихов не покажется мало.
 
 
Я Галю боюсь назвать Аллой.
Моргает звезда в поднебесье
припевом сложившейся песни.
 
 
                    * * *
 
 
А вас когда-нибудь били
по челюсти? Без причины.
Вы чувствовали себя дурачиной,
зная, что правда Ваша?
Хоть Ликой не станет Наташа
печалиться глупо… и блёкло,
как, впрочем, слоняться по стёклам.
 
 
Обида бывает прогорклой.
Смердит как болото неправда.
Но больше других тебе надо.
Под солнцем палящим незримо.
 
 
Ты ждёшь, как спасенья, ранимость.
 

17 июля 2008 года