Часть 2. ДНР

18.08.2014–29.08.2014

Контрольно-пропускной пункт «Мариновка» разгромлен. Надкусанное, нарезанное причудливыми спиралями железо металлоконструкций воет на ветру. Подхожу к административным постройкам. Вокруг накренившейся мачты с флагом ДНР воронки. По склонам пологого холма, в ковыле, чернеет подбитая бронетехника.

Из-за перегородившего проезжую часть бетонного надолба появляется вооружённый человек. Первым тяну руку:

– Миша.

– Денис, – приветливо отвечает он.

Появляется ещё один тип с автоматом и представляется Игорем. Говорю, что пришёл в ополчение. Денис уходит доложить обо мне и скоро возвращается:

– Сейчас, к тебе командир подойдёт.

В ожидании начальства знакомлюсь с ребятами. Парни «самоходы», как и я.

Денис из Владивостока, служил прапорщиком в погранчастях ТОФа^[6].

– Не так давно уволился, и вот опять: здравствуй, оружие! Игорь не конкретизирует:

– С России.

Игорь интересен: тёртый жизнелюб, маленький, мосластый, неопределяемого возраста. Сразу видно – человек способен на многое. На обветренном лице Игоря господствует крупный синий нос, хитрые глазки бойко стреляют из-под фиолетовых подглазий.

– С Норильска! Это где? У меня одноклассник в Тюмени! Да, на железной дороге… Сколько добирался? Пешком… Ха-ха… Видать, сильно-то не заебался! – и он уже запанибрата хлопает по моему округлому, обтянутому майкой, животу.

– Не переживай, на войну всех берут. До начальства щас сходишь, и вертайся ко мне.

Игорю не терпится попотчевать меня резко пахнущей жидкостью, которую разливают бойцы, появившиеся справа от нас. Видимо, команде «Полундра!», вызванной моим появлением, дан отбой. Полная пятилитровая бутыль ходит от кружки к кружке.

– Ты чё можешь? – интересуется Игорь и, не давая ответить, советует:

– Правильно, не признавайся! Я в Чечне две каптёрки вагонкой обшил: полкан наш, Ермолаев, как узнал, что я по электрике шарю, запряг по полной.

В глубине КПП появляются две фигуры и направляются к нам. Игорь исчезает. Рядом остаётся Денис.

– Это командиры отряда, решать по тебе будут. Тот, который мелкий, – позывной Купол, длинный – позывной Второй. Сильно не выёбывайся, – инструктирует он.

Купол – ладно скроенный, щеголевато экипированный воин, выглядит заторможенным. Второму не старше тридцати, одет в чёрную майку с большой нашивкой «Новороссия». На нём офицерская портупея и висящий «по-матросски», едва ли не у колена, «Макаров». У Второго ледяной взгляд и властная мина. По всему видно: Купол исполнитель, солдафон, а «товарищ Второй» – идеолог, делает Революцию. На правой щеке «комиссара» выпуклый багровый шрам: след то ли от лёгкого ранения, то ли от недавно выдавленного фурункула. По тягучим движениям, по сквозящему в глазах, недоступному для простого смертного знанию, но особенно по той суете, какую вызывает его появление, угадывается: Второму доводилось расстреливать.

Командир утомлён; не здороваясь, он приступает к делу:

– Вы кто? Были в «Заре»? Почему покинули? Дезертир? В отряд? Нет, только через комендатуру. Проверим.

Попутным такси еду в военную комендатуру ДНР.

– Да разве вы, русские, люди?! В вас же ничего человеческого нет! – водитель такси отпускает эту реплику, не адресуя её ни к кому из присутствующих.

В машине кроме меня едут поддатый дед и объёмная, агрессивно наштукатуренная женщина. Маневрируя между воронками и сожжённой украинской колонной, мы несёмся в Снежное. На землистом, исчерченном морщинами лице таксиста удивлённо-озлобленное выражение. Это первые слова, которые я слышу от местного жителя.

До военной комендатуры добираюсь уже к вечеру. Место, где она находится, называется «на Фуршете»: название обусловлено соседством с одноимённым рестораном. На крыльце двухэтажного кирпичного здания объясняю первому же попавшемуся вооружённому человеку, что ищу коменданта. Но коменданта на месте нет, и меня заводят в штаб, который, оказывается, расположен в соседнем крыле. Помещение бывшего банкетного зала заставлено столами. Они покрыты топографическими картами и уставлены отрывисто гавкающей армейской связью. За столами в усталых позах сидят военные. Чувствуется, что люди заняты тяжёлым, но любимым делом. Представляюсь и излагаю ситуацию в духе лёгкой кляузы на Второго. Мужчина, стриженный бобриком, прихлёбывает чай из стакана в мельхиоровом подстаканнике и, скорее, чтобы немного разгрузиться, чем принять во мне участие, откликается:

– Второй не взял? Вы из Норильска?! – переспрашивает он с недоумением. Присутствующие вяло улыбаются.

– Во дожили! Уже не берём добровольцев! Кто вы по ВУСу^[7]? Связист? Ничего не помните?! Жаль, очень жаль! Связисты нужны. Ну не помните, тогда в пехоту, в окопы. Ладно, подождите коменданта, Николаича, он вас устроит. Подождите на улице. Здесь уши греть не надо.

Выхожу. Через минуту обо мне забывают.

Где-то неподалёку грохочет. От нарастающего раската дрожат земля и стены. Снующий около штаба люд разом останавливается и поворачивается в сторону грохота. На крыльцо высыпает «генералитет». Командиры заметно спокойнее остальных. Мне слышны их реплики:

– Из-за террикона бьют… Двести? Не меньше… Откуда подтянули?

Все напряжены. Но разрывы больше не повторяются, и штабная маета идёт своим чередом.

Запрокинув голову, смотрю на небо. Разгорающийся Млечный Путь висит надо мной. Холодает.

* * *

Мёрзну. Тёплая толстовка осталась в такси. Все двадцать километров пути от КПП до города я ожидал обстрела и нервничал. Прощаясь на «Мариновке», Денис предупредил, что дорога на Снежное хоть и тыловая, но обстреливается отступающими от Саур-Могилы украми. Я так обрадовался, доехав до места, что выскочил из машины, забыв в ней свою толстовку. Теперь натягиваю на себя всё, что осталось, – вторую майку. Помогает мало.

Артём, дневальный по штабу, ведёт меня в столовую. Мы шагаем по тёмному городу: уже час, как Снежное полностью обесточено. Ужинаем при свете светодиодных фонарей. После «первого» – кашеобразной массы, ингредиенты которой невозможно определить на вкус, хочу сразу перейти к чаю с хлебом, но не успеваю. Немолодая сутулая женщина ставит передо мной тарелку с картофелем в бульоне. В похлёбке плавают кости и волокна мяса.

– Немного не доварилось, свет отключили. А газ закончился – баллоны со вчера пустые. Кушайте, – устало жалуется она. Боясь обидеть кухарку и своих сотрапезников, давлюсь холодной, полусырой картошкой. Пока, преодолевая спазмы, я глотаю «второе», чай заканчивается.

Чаем, чуть позже, угощает Артём. Он наливает мне полкружки восхитительно сладкого, душистого напитка из своего термоса. Военный комендант так и не появляется. Около трёх часов ночи караульные отправляют меня спать в подвал штаба. Спускаясь по ступенькам, с удовлетворением отмечаю толщину стен. Звук артиллерийской канонады становится далёким и убаюкивающим. По закоулкам и отсекам катакомбы спят люди. Пахнет бетоном и плесенью. Ложусь на перевёрнутые пищевые коробки, составленные топчаном. Засыпаю, но вскоре пробуждаюсь от холода и комаров. Чья-то заботливая рука накрывает меня куском лёгкой синтетической ткани. «Штора», – догадываюсь я.

Ранним утром, ещё едва светает, выхожу из бомбоубежища на двор. По нему слоняются солдаты в российской «цифре». Тарахтит бензогенератор. Равномерно гудят далёкие залпы. Во рту тяжёлый привкус меди – привкус трусости.

Наконец-то военком на месте, и я иду к нему в кабинет. Николаич – военный комендант гарнизона – оказывается крепким мужчиной средних лет со злым лицом и кокетливой стрижкой. Выслушав меня, комендант изрекает:

– К Малышу.

Ополченец с позывным Сержант – начальник караула и штабной старшина – записывает мои паспортные данные. В потухшем взгляде Сержанта угадывается матёрый тыловик. После назначения на место службы меня вместе с ночным караулом отправляют досыпать в военкомат. Идём по пустым неровным улицам. У одноэтажного барака вижу солдат и женщин в белых халатах, сидящих на фоне сохнущих простыней. Люди заняли снарядные ящики и скамейки. Многие бойцы в бандажах и повязках, рядом с некоторыми лежат костыли. Раненые отвечают на моё внимание сдержанно-гордыми взглядами. Выздоравливающие и госпитальный персонал похожи на посетителей летнего кинотеатра, засидевшихся до утренней серости у погасшего экрана. Это зрелище почему-то меня успокаивает.

Комната, выделенная под ночлег, находится на втором этаже военкомата. В ней пусто, лишь ворох старой одежды у входа.

– Располагайся здесь, – указывает один из бойцов на толстый матрас, расстеленный в углу.

– Этому уже не понадобится. Да не… в хорошем смысле… Занимаю указанное место. И подушка! И ватное стёганое одеяло! Вот это комфорт!

Из окон комнаты открывается вид на Саур-Могилу. Там – ад. До высоты не близко, но всё, что на ней происходит, видно хорошо. Чёрные столбы земли с огненными вспышками у основания беспрерывно поднимаются над холмом. Взрывы идут то рядами, то вразнобой, то в шахматном порядке. Короткие паузы между залпами заполняют одиночные, чудовищные разрывы. Их гул доходит не столько звуком, сколько содроганием пространства. «Если там, под обстрелом, остались живые, разве они не сошли с ума?» – думаю я и спрашиваю стоящего рядом ополченца Владимира:

– Это кто херачит?

– Наши, – отвечает он.

* * *

Насмотревшись на артобстрел, ложусь читать поднятые с пола газеты: «Донецкий Кряж» – издание донецкого ополчения – и украинскую патриотическую малотиражку, выпускаемую для военнослужащих ВСУ. В украинской натыкаюсь на забавный фотоколлаж – Владимир Путин склоняется над картой Украины, держа в руках бензопилу. Ухмылка российского президента и направление режущей поверхности инструмента не оставляют простора для фантазий – будет пилить. «„Дружба“ – наше главное оружие!» – гласит подпись под карикатурой.

Днём отправляюсь на городской рынок, докупить часть военной формы, ремень и кое-что по мелочи. Кстати, офицерскую камуфлированную куртку мне дарит лично военный комендант Снежного.

Иду по прифронтовому городу. На центральной улице вижу несколько разбитых зданий. Средний подъезд одной из хрущёвок полностью разрушен – мешанина кирпичей и гнутой арматуры. Вокруг разбросаны остатки жилого скарба. Вчера, по дороге в штаб, я уже видел несколько вывороченных наизнанку квартир на верхних этажах панельных домов. Это работа украинской штурмовой авиации – по жилым кварталам били НАРами^[8]. Рядом с домами объектов ополчения нет.

Город запущен и полупуст. По проезжей части, не тормозя на ямах, летают машины с включённой «аварийкой» – сигналом армии ДНР. Местное население выглядит подавленным. Лица некоторых встречных женщин выражают открытую ненависть ко мне – человеку в хаки. Редкие мужчины в цивильном затравленно отводят глаза или пытаются смотреть «сквозь».

Повсюду отряды по двадцать-тридцать человек. Бойцы одеты в причудливую смесь из комплектов военной и туристической униформы. Вооружены бессистемно – АК всех модификаций, карабины. Контингент самый разный и по возрасту, и, насколько можно судить, социальному статусу. В одной из групп отмечаю высокого парня: суровое лицо, правильные черты, ухоженные волосы стянуты в конский хвост. Юноша выделяется из толпы не только ростом, но и экипировкой: на нём пилотка австрийских горных егерей, олимпийка «Найк», белые шорты и жёлтые пластиковые вьетнамки. Повстанец шествует с полным холодного достоинства видом. На плече молодого воина «окурок»^[9].

Замечаю: многие из ополченцев с любопытством озираются по сторонам. В свою очередь, их недружелюбно разглядывает мирное население. Видимо, группы «рыболовов-охотников» – это мои беспокойные сердцем сограждане, путинские туристы.

Рынок малолюден. У самого входа сталкиваюсь с маленьким рыжебородым чеченцем. Он идёт, широко размахивая огромным, в его почти детской ручке, пистолетом. «Макаров» выглядит большим из-за прикрученного к стволу глушителя. Бородач кричит небольшой компании, стоящей чуть левее от первых ларьков:

– Э! Пырчаткы нада… гдэ пырчаткы?

Окружающие смотрят на него со страхом и интересом, словно на сказочного карлика Черномора.

Городской рынок Снежного обсуждает события прошедшей ночи – разрушение украинской артиллерией подстанции в соседнем Зугрэсе. Именно этот артналёт и «выключил» электричество. Из подслушанных разговоров узнаю: в городе уже две недели нет воды, и отключение света воспринимается горожанами как окончательная катастрофа. Но всё же лейб-тема пересудов другая:

– Когда Путин всё это закончит?!

И сторонники, и противники ДНР (последние, как мне показалось, находятся в меньшинстве, но высказываются безбоязненно) сходятся в одном: уже не так важно, кто победит, главное, чтобы это произошло как можно быстрее.

В отряд к командиру с позывным Малыш меня направляют вместе с бойцами штабного караула. Всего нас получается четверо: я, Ваня Домнин, Володя Криволапов и пока находящийся в увольнении Юра Олейник. С Ваней и Вовой мы сразу становимся друзьями. Ребята удивляются, что я приехал всего на десять дней, но заранее прощают меня, сочтя кем-то вроде туриста-экстремала.

Начинается подготовка к убытию в отряд. Появляется масса дел. Сначала идём обедать в столовую. Раздатчица пищи протягивает мне посудину с щедро наваленной капустной жижей. Чтобы удержать тарелку, женщина глубоко погружает большой палец в её содержимое. Ем с аппетитом – в конце концов, этот кривой, серый ноготь уже омыт несколькими сотнями таких борщей.

Из столовой направляемся в комендатуру получать оружие, боеприпасы, бензин и пропуск на машину. Пока ребятам частями выдают всё необходимое, я слоняюсь среди ополченцев и слушаю их разговоры. Большеголовый, убелённый сединами мужчина в военном кителе и светлых вельветовых брюках вспоминает:

– После наступления скольких я похоронил? Восемнадцать человек. Ничего о людях не знали, ни документов, ни кто откуда. Имя или позывной, и всё. На многих оплотовских гробах так и писали, например: «Оплот. Марина». А кто она, эта Марина? Хрен знает. Мусульман отдельно хоронили. Палку в землю воткнули, имена на бумажке: «Иса», «Муса» – написали, скотчем примотали, и всё.

– А местные погибшие были? – вклиниваюсь я.

– Не знаю, – мужчина подтягивает сползший с плеча СКС^[10]. – Местных не хоронил.

– Да, потом родственники приходят, ищут. Где? Что? А хуй его знает… – поддерживает рассказчика коренастый пожилой дядька с вдавленным носом и низким лбом. «Боксёр» тоже вооружён карабином и тоже наполовину в гражданском.

Разговоры прерывает сцена: лихо, под визг тормозов, к комендатуре подлетает УАЗ с трафаретной надписью «Оплот» на борту. Из машины вылезает долговязый человек в ладно подогнанном камуфляже и высоких берцах. У него длинная седая борода а-ля «ZZ Top». Возрастом лихач под пятьдесят, по его властной осанке и хозяйскому взгляду ясно – пожаловала важная птица. Не успевает осесть пыль, поднятая машиной, как из штаба к седобородому выбегают люди. Первым несётся Николаич. Приехавший стоит, подбоченясь. После короткого разговора Николаич начинает бить человека. Люди, сопровождающие коменданта, скручивают седобородого и прижимают головой к земле. Несмотря на плачевное положение, он ведёт себя с достоинством.

– Слухай, Николаич! Да успокойся ты! Да дай сказать! Да послушай! – обращается оплотовец к коменданту почти спокойно.

– Оружие! Сдать оружие! Я тебя… Я предупреждал! Где оружие?! В клетку! Твою мать ёбаную! – хрипит и багровеет военком.

Длинного поднимают с земли и уводят с заломленными руками. Из УАЗика выглядывает подросток. У мальчика серое, окаменевшее лицо. Как выясняется чуть позже – это сын арестованного.

Пытаюсь получить документы – пропуск бойца армии ДНР. На передовой сделать это будет невозможно. Строевая часть документы оформить не может – нет электричества. Памятуя о рассказе большеголового, я ещё раз, теперь у начальника штаба, оставляю свои паспортные данные и два телефона: жены и друга. Начальник штаба Алексеич – бывший кадровый военный. Это очень чувствуется. Он уравновешен, общителен и делает много.

Сержант выдаёт оружие. Мне – АК-47 с одним (!) полным магазином. В случае прямого огневого контакта шансов у меня не много. Оказывается, магазины к 5,45 в большом дефиците. На отряд получаем две «мухи», «шмель», цинк патронов и три РГД. На «шмеле» вертикальные красные полосы. Никто из нас не знает, что означает данная маркировка. Приготовления закончены – завтра в «поле».

Сизый дым стелется по земле. На обложенном кирпичами костре разогреваются два чайника и котелок. Двор, покосившаяся хата, бревенчатый сарай, ветхие закутки, заборы, деревья – всё плывёт в бледном, перемешанном с дымом свете. Куда ни взгляни – повсюду оружие. Под молодым буком на полосатых матрасах лежат ПЗРК^[11], у калитки горбятся ствольными рукоятками ПК, вбитые в стену летней кухни гвозди увешаны СВД и автоматами. На укрытом маскировочной сетью столе шипят тревогами ушедшей ночи коротковолновые рации. Флаг колышется на сарае. Чуть искажённый лик Православного Бога грозно смотрит на полуодетых, зевающих бойцов. Солдаты раскуривают первые сигареты.

Центром этого мира стоит исполин в смоляной бороде и турецкой феске. Засунув руки в карманы, он камнем застыл посреди двора и задумчиво смотрит поверх забора. Лицо умного, осознающего свою редкую физическую силу человека сосредоточено. Это – Малыш.

Наконец командир к кому-то обращается, и мизансцена оживает, наполняясь движениями и звуками: хлопотами у костра, бряканьем оружейного металла, беззлобным словесным покусыванием друг друга молодых мужчин.