В то же время есть информация, что хохлы нападут сегодня ночью на расположение «Зари». Командиры нервничают, звучат взаимоисключающие приказы. После нескольких вводных я – второй номер расчёта ПК. Первый номер Андрий, недавно пришедший ополченец из местных. С его слов, в армии он был пулемётчиком. Получив машину, два магазина, два цинка и сменный ствол, поступаем на усиление караула КПП, в распоряжение Тимура. Вместе с батальонным оружейником кое-как разбираем пулемёт и пытаемся определить, не спилен ли боёк. Оружейник видит затвор впервые, Андрий тоже практически ничего не помнит. Он, как и я, служил двадцать пять лет назад. Набиваю две ленты – шестьсот патронов, четыре – два: четыре простых, два трассирующих. С горем пополам заряжаем оружие. Наша точка – комната второго этажа военкомата, прямо над КПП. Андрий вешает на гвоздь резиновый жгут, а мне протягивает упаковку стерильного бинта. Я удивлён, но через секунду догадываюсь, для чего это. Мне и в голову не приходило, что нас могут ранить.

Выглядываю из разбитого окна – под ним сидят ребята нашего взвода. Они в обороне периметра со стороны Краснодонской. Ими командует Костя Корчак, который нарядился в маленький чёрный берет с красной звездой и стал похож на товарища Че с известного портрета. Спускаюсь к Тимуру:

– Они тут бестолково торчат. Может, их по этажам раскидать?

– Давай, давай, забирай половину, расставляй! – распоряжается Тимур и отворачивается, отвлекаясь на другие дела.

Не без возмущения со стороны Корчака, увожу троих. Диму Стехина забираю себе, остальных ставлю в соседние комнаты. Виктора, он сильно на взводе, прошу не нервничать и, если что, не палить без команды. Виктор обижен недоверием.

Смеркается. Город вымирает. В полной тишине воют машины скорой помощи. Одна из них заезжает на территорию части.

– Пулемётный расчёт! В скорую! – командуют с КПП. Гремя магазинами, бросаемся на лестницу. Тут же звучит:

– Отставить! – бежим обратно.

Напряжение растёт. Начинаю чувствовать острый, будоражащий запах человеческих тел, находящихся в стрессе. Неожиданно позицию заливает светом.

– Тимур! Прожектор с автовокзала включили. Надо гасить, – кричу я вниз.

– Оттуда мы как на ладони, а их не видно будет, слепит, – поддерживает меня гранатомётчик.

– Вижу, – отзывается командир. – Начнётся – расстреляем.

– Начнётся – будет не до того. Не надо расстреливать, надо с администрацией вокзала договориться, чтобы выключили.

Через минуту трое автоматчиков уходят в сторону автовокзала. Фонарь гаснет.

Я чувствую себя в своей тарелке – деятелен и вездесущ. Согласовываю пути отхода, оборудую резервную позицию с сектором обстрела батальонного плаца, обхожу посты второго этажа. Впечатляет «Утёс», установленный в баррикаде над запасным входом. За станком сидит лопоухий юнец, похожий на худого павиана. От моей болезни нет и следа, испытываю прилив энергии, разве что голос садится окончательно.

Ночь идёт тревожно: то с выстрелами и сиренами в погоне за какими-то «Жигулями» проносятся милицейские машины, то снова приезжает скорая, то у КПП тормозят две иномарки, из которых выгружают прямо под батальонные ворота мешки и коробки – гуманитарную помощь. Чудом не стреляем в благодетелей. Самообладание сохраняет только командир караула.

– Миша! Не стрелять! Не стрелять без команды!

Глубоко за полночь позицию инспектирует Михалыч – доброволец из России, совсем седой старик. Он вроде как инструктор по боевой подготовке. Я задаю ему много вопросов о возможных направлениях штурма, о последовательности действий в случае боя. Михалыч отвечает уклончиво, не вдаваясь в детали. Перед уходом он спрашивает:

– Первый раз? Ты, Миша, главное, не убеги, когда начнётся. Не обосрись, главное. А остальное – Господь поможет.

К батальону, построенному на плацу, обращается начальник разведки:

– Спасибо всем. Всем – кто был там. Спасибо всем, кто был здесь. Вчера Бог был с нами!

Горячая волна проходит по сердцу.

Училище штурманов, в котором дислоцировалась украинская военная часть, – взято. Гарнизон, его оборонявший, – пленён. Наши потери – двое раненых. Один тяжело, он в госпитале, второго я встречаю утром в умывальнике четвёртого этажа. Он стирает штаны. Голова бойца забинтована. На затылке сквозь повязку проступают жёлто-коричневые разводы. Парень громко разговаривает сам с собой.

Пересекаю плац по диагонали. Навстречу идёт красивый молодой человек и, улыбаясь, протягивает руку. Жму её, улыбаюсь в ответ:

– Рад познакомиться.

– Мы же знакомы! Вчера вместе баррикаду строили – на крыше штаба! – напоминает он.

Я делаю вид, что вспомнил:

– А! Ну, да, конечно!

– Мы ведь теперь – одна семья.

– Верно, брат! Спасибо!

Уезжаю домой. Прощаюсь с ребятами. Обещаю Виктору помолиться за него. Гена агитирует остаться:

– Куда ты больной попрёшься? Подлечись. Обещаю ему, что вернусь в июле-августе.

– В августе? Да мы уже во Львове будем в августе! – предупреждает Гена.

– Слышь, мужики, тут говорят, даже из Норильска один есть! Во забрался! – встревает в разговор пожилой ополченец, мастерящий что-то неподалёку от нас.

Признаюсь деду, что один из Норильска – это я. Смеёмся.

Четыре часа в автобусе до пограничного перехода «Должанский». Ужасно трушу. Руки несколько раз мыл мятной зубной пастой, но они всё равно пахнут оружейной смазкой. Если на границе будет собака, натасканная на смазку, – мне конец. Хотя я не знаю, есть ли в принципе собаки, надрессированные на такой запах. Пограничник заходит в салон и собирает паспорта. Проверка идёт немыслимо долго. Вместе с пассажирами выхожу на улицу. До нейтральной полосы не более ста метров. У КПП украинские солдаты и капонир с БТРом. К автобусу подходит низкорослый офицер и заговаривает со вторым водителем. «Меня разглядывает!» – уверен я. Не сомневаюсь, что уже выдал себя – затравленный, бегающий взгляд, дёрганые движения, неестественные позы. Понимаю – если через несколько минут нас не пропустят, я просто побегу в сторону России. Побегу – чтоб всё решилось. Наконец раздают документы. Собрав остатки выдержки, равнодушно беру паспорт. Но автобус так и не трогается с места. Стоим. Не выдерживаю и подхожу к водителю:

– Что там?

– У мужика документы не в порядке. На детей. Решают.

– Долго? Не знаешь… а можно самому пройти?

– Конечно. А какая разница? – там придётся ждать. – Шофёр смотрит на меня с подозрением.

– Подожду вас на той стороне, – отвечаю я и выхожу. Это глупость, самоубийство, истерика – но больше я терпеть не могу. Пограничники болтают между собой на хорошем русском и лишь мельком заглядывают в протянутый листок «вибуття». До России четыреста метров. Бесчисленное количество раз переставляю чугунно-ватные ноги – шагаю в сторону родной земли. Мне кажется, что иду, но не удаляюсь от глядящих в спину солдат. Похоже на обречённое убегание в детском кошмаре.

Наконец Россия. Оказывается, сегодня не жаркий день, накрапывает грибной дождик, воздух мягок. Вокруг спокойно и тихо, свет неярок, звуки приглушены. Начинаются ломота и озноб. От любого движения бросает в холодный пот. Погружаюсь в болезнь – состояние тревожного обморока наяву.