– Я найду. До свидания.

Уходя, оглядываю взглядом цитадель Революции и её окрестности: два танка, две роты, два часа – всё? Нет, не всё. Корявость, на грани скоморошества – это и есть подлинность – живое творчество народа. Историческое творчество. Стихия в чистом виде. А стихия непредсказуема.

Таксист высаживает меня у железных ворот с большими красными звёздами по центру створок. Краска на звёздах свежая, в один слой, сквозь пятиконечники ещё проступают украинские трезубцы. Справа от ворот, на бетонном заборе, надпись крупными зелёными буквами: «Луганский народно-освободительный батальон ЗАРЯ». Стучусь в калитку «В ополчение». Проверка на входе уже не клоунская. Напротив калитки пулемётное «гнездо» из шлакоблоков и мешков с песком, в бойнице торчат дуло автомата и пожилой интеллигент в очках. У мужчины пышная седая шевелюра и тонкая морщинистая шея с большим кадыком. В моём горле образуется ком – состарившийся птенец.

– К комбату, – выслушав меня, распоряжается парень в милицейской «сбруе».

Захожу в кабинет командира батальона. Он поднимается навстречу и протягивает руку. Здороваюсь, представляюсь, излагаю просьбу.

– Я в Славянск не отправляю. Но в Вашем случае, так как вы из России и ненадолго, – подойдите завтра утром. Что-нибудь попробую сделать, – отвечает мне Плотницкий Игорь Бенедиктович.

Венедиктыч, как его называют бойцы, выглядит собранным. Будущий глава ЛНР уверенно смотрит на меня большими карими глазами, над которыми колосятся брежневские брови. Массивная фигура, щекастое, бульдожье лицо – человек твёрдой воли.

Снимаю номер в гостинице при железнодорожном вокзале и иду гулять по городу. В парке перед зданием областной администрации многолюдно. Детская площадка густо населена малышнёй и мамочками. Проходя мимо троицы прилично одетых мужчин категории «менеджер среднего звена», замедляю шаг, чтобы подслушать разговор: «…так и не пойму, по какому праву они тут находятся?»

Сказанное, без сомнений, относится к группе вооружённых людей в разномастной военной форме, расположившейся на ступенях помпезного сталинского здания. Новоиспечённые властители понимают, что находятся в центре внимания, и, с непривычки, немного рисуются. Из стоящего рядом с ними джипа звучит армейский шансон.

Заглядываю на центральный рынок, сижу в кафе, катаюсь на такси, стригусь в парикмахерской – стараюсь составить объективное представление о происходящих событиях. По итогам наблюдений и разговоров для себя делаю вывод: одиннадцатого мая явка на Референдум была чрезвычайно высокой, люди шли с энтузиазмом и голосовали в подавляющем большинстве за отделение от Украины. Из пары десятков человек, с кем удаётся поговорить на тему независимости, не встречаю ни одного сторонника единой Украины. Таксист, что везёт из гостиницы на автовокзал, рассказывает: он единственный среди многочисленной родни и знакомых, кто не ходил на референдум. Но не голосовал таксист не потому, что против независимости, а в уверенности, что избирательные списки в конечном итоге попадут в руки СБУ и всех участников плебисцита ждёт неминуемая расплата за сепаратизм.

– Родне говорю: «А списочки? Расписывались в списочках-то? Ага! Хохол придёт, списочки поднимет, и всё, все одним медным тазом накроетесь!»

Я успокаиваю водителя:

– Вы зря так за родных переживаете. «Да, я расписывался в списках избирательных, и что? Но голосовал-то я против отделения!» – каждый из тех, кто ходил на референдум, может и так сказать. Ведь сами бумажки, которые в урну кидались, они-то не именные были, на них ничего кроме закорючки под «Да» или «Нет» не ставилось. Это и называется – прямое тайное голосование. Как можно доказать, что конкретный человек голосовал против Украины? Наоборот, можно украинским патриотом себя заявить, мол, специально ходил на выборы голосовать за единую Украину! Ведь был же небольшой процент голосов против отделения? Был! Тем более можно будет сказать – это я голосовал против сепаратистов!

Логика в моих словах присутствует, и таксист горюнится – он напрасно отпраздновал труса в глазах близких.

– …перебздел, получается?

Вечером в номере смотрю телевизор. По пяти федеральным украинским каналам беспрерывно транслируется предвыборная кампания – бесконечные Ярош, Порошенко, Тимошенко. Кандидаты клянутся зачистить Луганск на следующий день после того, как их выберут президентами. Звучат реляции о будущих военных победах. Похоже, претенденты на Киевский престол набитое дурачьё. Хотя нет, они не идиоты, они врут, привычно, как дышат.

На местном Луганском телеканале случайно попадаю на короткий, нейтральный по комментариям, сюжет про новую власть Луганской Республики. Валерий Болотов, глава ЛНР, на экране не более минуты. Странно, ведь городская телестудия, по крайней мере час назад, когда я мимо неё шёл, не была окружена украинскими войсками. Что это – идиотизм? Беспрепятственно транслируется вражеская пропаганда, агитация за новую власть и контрпропаганда отсутствуют! Неужели непонятны очевидные вещи – если нет сил организовать своё вещание, необходимо хотя бы заткнуть врага? Восстанием что, и вправду руководит сержант?

К восьми утра приезжаю на Краснодонскую. Вокруг суета, никому нет до меня дела. Плотницкого ловлю на КПП, когда он выезжает на своей «Ниве» в город. Высовываясь из окна машины, комбат говорит:

– Для вас ничего. Хотите – оставайтесь.

Иду в штаб записываться в батальон. Заявление-анкету заполняю в коридоре вместе с ещё несколькими кандидатами. Военный психолог – симпатичная скуластая девушка, спрашивает:

– Как вы объясните, только обязательно одним словом, ваше решение вступить в ополчение?

Испытываю лёгкую фрустрацию: подготовленная речь, в которой нашлось место отсылкам и к героической истории моего деда-фронтовика, и к анализу общемировой геополитической обстановки, оказалась не нужна.

– Одним? – с трудом подбираю это единственное слово: – Несправедливость.

За соседним столом молодящаяся брюнетка беседует с юным белобрысым мускулистым юношей.

– Какой год? Девятнадцатый? А вид спорта? Борьба? А мама знает? Получил повестку в Украинскую армию? Решил идти не к ним, а к нам?! Молодец! Завтра? Ну, давай. Приходи завтра. Ждём.

В коридоре штаба жду оформления в батальон. Из комнаты в комнату водят помятого человека со связанными за спиной руками. Дверь очередной инстанции закрыта не плотно, и мне слышно, что там происходит.

– Я сейчас тебя на подвал посажу и забуду там… на несколько дней. Без жратвы и воды… – некто, видимо хозяин кабинета, описывает не очень радужное будущее арестованного.

– Если нарушил чё, преступление совершил, так давайте меня к прокурору, давайте обвинение, адвоката давайте, судью – судите! – скорострелом мечет тот, кому угрожают. В кабинете – резкие движения, звучат хлёсткие удары.

– Сука! Адвоката тебе? В стране гражданская война! Сука! Пристрелю! Дневальный! На подвал! – заходится фальцетом начальник. Связанного выводят, он ошалело озирается.

«Вот так – гражданская война. Всё по-серьёзному»: я гляжу в серые, испуганные глаза задержанного.

На крыльце штаба ко мне подходит худой человек с неприятным быстрым взглядом и приглашает в разведвзвод. «Должно быть, бывший мент», – решаю про него и соглашаюсь стать разведчиком. Внезапно к «менту» подходит некто черноусый в застиранной афганке и забирает меня в четвёртый взвод.

– Гена, – представляется он.

Гена похож на армянина – жгучий брюнет, сросшиеся брови, орлиный нос.

– Ну, тебе чё, двадцать лет? Бегать, прыгать, ползать? В тридцатиградусную-то жару? Не потянешь ведь! – поясняет Геннадий моё непопадание в батальонную разведку.

Возразить нечего, он прав – физически я готов слабо. Лишний вес, сердце, склероз – в общем, не Виталий Бонивур, по крышам, отстреливаясь от преследования, не уйду.

– У нас ребята все взрослые, мужики нормальные. Мы пехотой будем. Ты вот скажи, в чём видишь свой воинский подвиг? – озадачивает меня Гена. Без сомнения, Гена в прошлом кадровый офицер.

– В чём подвиг? Приказы начальства выполнять, – отвечаю я.

– Вот! Правильно! Сразу видно – наш человек! – одобрительно кивает черноусый.

Так я попал в четвёртый взвод батальона «Зари».

В курилке многолюдно. Смотрю на ополченцев. Хочется плакать от страха и восторга. Вот они: угловатые, неказистые, тощие, пузатые, всех возрастов, пришедшие умирать «в чём не жалко». Плохо леченные, щербатые рты, несмешные шутки, кислый запах дешёвых сигарет. Из разговоров понятно – многие даже издалека не видели автомата. Мясо с овощами (примечание: офицеры вермахта называли бойцов фольксштурма «варево» (Kochtopf), «смесь старых костей и мяса с зелёными овощами»). Мой народ. Святая Русь.

На 20 мая батальон «Заря» насчитывает приблизительно сто пятьдесят человек. Деление – повзводное. Первые два взвода – штурмовые, третий – разведка. Эти подразделения почти полностью вооружены. Остальные три взвода, включая наш, – безоружны и заняты на инженерных и хозяйственных работах. Мы строим баррикады из мешков с песком, тащим наряды по кухне, по КПП. Работы много, работа тяжёлая.

Личный состав батальона размещён на четвёртом этаже военного комиссариата Луганской области. Бытовые условия вполне сносные. Каждый взвод располагается в отдельной казарме с двухъярусными нарами. Питание три раза в день.

Гена не обманул – ребята во взводе замечательные. Средний возраст мой: сорок пять. В основном местные, луганские, и из области. Россиянин, кроме меня, один – Сергей из Краснодара.

Первый, с кем знакомлюсь в казарме, Виктор – пожилой высокий мужчина в старомодных очках с роговой оправой и парусиновой кепке. Из-за толстых линз глаза Виктора кажутся огромными и грустными. Виктор рекомендует себя краснодеревщиком. Однако навыки обращения Виктора с инструментом (мы на пару заколачиваем окна фанерой) вызывают сомнения в его искренности. Виктор представляет меня своему другу, Владимиру. Вова прямая противоположность Виктору: коренастый, физически развитый, ухватистый рецидивист, пятнадцать лет отсидевший в колонии. У Вовы нервный тик – мышцы его лица постоянно двигаются: он то принюхивается, то вытягивает губы трубочкой, то щурится, склоняя голову набок. Это делает его похожим на сильную, но глупую птицу. Сдружились Вова и Виктор на религиозной почве – оба чрезвычайно набожны.

Приходит командир взвода Константин Корчак – скуластый силач. Он протягивает шершавую лапу потомственного шахтёра и гэкающим басом расспрашивает меня, кто я, откуда и зачем.

Пока возимся с окнами, знакомлюсь с личным составом: Сергей Ефремов – пенсионер, бывший бригадир забойщиков, житель Краснодона. Лукьяненко – прапорщик в отставке, Валера – загадочный молодой человек из Львова, Владимир Ильич Луганский – шахтёр. Маленький, скромный Дима Стехин – водитель, Саша – бочкообразный, с большой бородавкой на белой, рыхлой шее – лейтенант милиции. Когда я спрашиваю Александра, почему он, будучи офицером, не командует каким-либо подразделением, Саша смущённо улыбается, а ребята гогочут: «Миша! Это же украинский лейтенант милиции, это от силы – советский ефрейтор!».

В следующие дни взвод активно пополняется. Приходит золотозубый Коля – бывший сотрудник ДАИ. Когда Николай озвучивает свою профессию, я беспокоюсь, что сослуживцы будут постоянно напоминать ему о коррупционном прошлом. Но этого не происходит – с Колиной биографией все подчёркнуто тактичны. Валера – лисичанский шахтёр, приходит через два дня после меня. «Пограничник», – представляется он. Валера – уже опытный революционер, участник захвата «коробки». Немного позже я увижу его, сильно осунувшегося, в телерепортаже из Луганского госпиталя. Он будет ранен у посёлка Металлист.

Много приходит чудесного народу. Об одном только Гарике Гагосяне – молодом оперном певце из Одессы, уже выступавшем на одной сцене с Басковым и прочими эстрадными знаменитостями, – надо писать отдельную повесть. На моих глазах этот пухлый армянский мальчик впервые в жизни взял в руки АК – бережно, с пиететом, как будто прикасался к незнакомому музыкальному инструменту. Через три дня Гарик ушёл в штурмовой взвод. Через пять – уже обучал сборке-разборке Калашникова прибывающих. Ему было очень нелегко – Гарик худел на глазах.

Нигде и никогда прежде я не встречал таких особенных людей. Людей, добровольно поднявшихся в атаку, в полный рост, поодиночке. Каждый – один на один со своим страхом, прямиком из сытой, мирной жизни. И каждый – перерос самого себя. Отсвет этого перерождения был виден на лицах.

Бойцы четвёртого взвода заряжены трудовым энтузиазмом и духом коллективизма. Лишь несколько человек не испытывают рвения в работе: возрастной Виктор – по немощи тела, его друг Вова – по многолетней привычке, что за него пашут «черти», и строящий из себя крутого вояку крымский казак Миша. Никто, кроме этих, не отлынивает и честно отдаёт все силы службе.

Это удивительная связь – связь людей, ещё ничего не переживших вместе, но знающих – испытание грядёт, и оно будет грозным.

Все напряжены. Это не очень заметно внешне, но, когда я иду в увольнение, несколько человек просят купить для них в аптеке закрепляющее.

– Никаких нервов не хватает с этими делами, – поясняет Виктор. Я понимаю, о чём идёт речь: у меня самого кишечник совсем недавно восстановил работу. Вова поручает приобрести ещё и настойку валерьянки. Как выяснилось позже – этот, с виду уверенный в себе, местами даже хамоватый человек, флаконами хлещет успокоительное.

– Кто хочет участвовать в боевых действиях – шаг вперёд! Совершенно чётко понимаю смысл и значение сказанных командиром батальона слов. Я стою в первой шеренге прямо перед Плотницким – лицом к лицу, и не могу шелохнуться – испугался. Вокруг начинают выходить. Опомнившись, одним из последних, делаю шаг вперёд.

– Все. Сто процентов, – подводит итог командир разведки, стоящий рядом с комбатом.

– Никого не держу. Идите – воюйте! – Венедиктыч строго глядит на взвод.

– Для тех, кто остаётся: оружия пока нет. Надеюсь, скоро будет. Как только появится возможность, всех вооружат. Сейчас вооружены наиболее подготовленные. Если начнётся бой, вы встанете рядом и будете помогать: заряжать магазины, пока не уб… пока не освободится оружие, раненых оттаскивать. Кто согласен – оставайтесь. Никого не имею права держать. – Помолчав, комбат произносит: – Спасибо.

После построения взвод обсуждает слова Плотницкого. Многие раздражены отсутствием оружия и открыто выражают недоверие руководству батальона. Я участвую в брожении, но высказываясь в том духе, что командиры поступают рационально, вооружая в первую очередь более молодых и физически сильных: тех, кого можно быстро хоть чему-то научить. В разговоре принимает активное участие человек, которого я вижу впервые. Чужак смело берёт на себя роль ведущего, перебивая всех, в том числе и меня. Он убеждает: начальство всё делает правильно, командиры знают гораздо больше, чем сейчас могут говорить. Крупный, импозантный мужчина, возрастом к пятидесяти, цепко следит за выступающими. Когда все сходятся на том, что надо терпеть и ждать оружия, он исчезает так же незаметно, как и появился.

Первые дни моего пребывания на территории батальона ещё встречаются ополченцы, скрывающие лица под повязками. Вскоре все «ковбои» снимают платки – обратной дороги нет.

Обсуждаем положение дел с только что пришедшим во взвод добровольцем Сергеем Козловым.

– Ты не находишь странным, что хохлы нас не трогают? Я, например, под президентские выборы приехал. Думал, самая война начнётся. По идее, они до выборов должны были задавить нас. Хотя бы в Донецке и Луганске. Какие же выборы без двух областных столиц? Я вот по городу прошёлся – личное впечатление: полк, ну, как максимум, бригада, плюс немного «воздуха» – на Луганск вполне достаточно. Наш батальон «Заря», например, – мы почти безоружны, все в одном здании сидим, и почему-то на самом верху, на четвёртом этаже. Два штурмовика, и погасла «Заря». Поддавки какие-то. Может, договорняк в высших эшелонах? – делюсь сомнениями я.

– А что если ВСУ боятся близко к границе основные силы подтягивать? Боятся, что Россия отрежет одним броском? На «ленте» вроде тысяч тридцать русских стоят – хватит на то, чтобы коммуникации перерезать, – предполагает Сергей.

– Войска?! А зачем войска-то подтягивать? Я же говорю: на Луганск сейчас одного полка хватит. Одного! Ну, если не захватить город полностью, то взять под контроль ключевые точки, картинку сделать, под выборы. И гнать население голосовать за Порошенко. Но это сейчас полка достаточно, а через месяц? – кипячусь я.

– Не знаю. Может быть, Украина специально тянет, провоцирует Россию на вторжение? Зачем гадать и фарисействовать? – наше дело маленькое – защищать итоги народного референдума.

Видно, что Сергею неприятен этот разговор. К нам подсаживается друг Козлова, Александр.

– Проблема украинской армии – отсутствие частей, способных выполнять боевую задачу, неся при этом серьёзные потери. Проще говоря, отсутствие боеспособных частей, – по-военному чётко формулирует он.

Александр только вчера пришёл в «Зарю», и он тоже военный вертолётчик в отставке. У него крупные черты лица, со лба свисает вихор.

– Нету, нету у ВСУ сейчас командиров, готовых провести штурм города. Боятся за один бой сто-двести человек положить, да более полутысячи ранеными. Ответственности боятся, – уверенно рассуждает Александр.

– Промедлят – потеряют значительно больше, – говорит Сергей.

– Военлёты? А можно нас штурмовиком прямо в здании военкомата накрыть? Насколько возможно технически? – задаю волнующий меня вопрос.

– Можно. При выполнении определённых условий – можно. Они как раз сейчас злые. Их под Славянском посбивали. Я созванивался, с некоторыми учился в училище, гробы первые получили – ожесточились, – Александр сплёвывает.

Звучит команда на построение.

Осенью 2014 года Сергей Козлов станет начальником штаба народной милиции Луганской Республики и получит звание генерала. Сегодня Сергей вооружён палкой и бегает в составе четвёртого взвода по периметру территории военкомата, отрабатывая тактику ведения боя в городских условиях. Мы с ним в одном отделении. В азарте беготни я кричу на будущего полководца ЛНР.

Удивлён, сколько здесь от России. Русская речь чистая, суржик – редкость, мова не слышна. В городе – всё на русском: вывески магазинов, наружная реклама, всё, кроме билбордов федеральных сотовых сетей. Деньги – украинскую гривну – многие называют рублями. Сообщая о своих зарплатах или пенсиях, жители Юго-Востока не редко называют две цифры – в рублях и в гривнах. Неоднократно слышал, как в разговорах между собой местные уточняют: «…это украинскими рублями, гривной…» При мне рыночная торговка в качестве аргумента, почему более нельзя уступить в цене, переводит стоимость товара в рубли: «Женщина! Куда ж дешевле? За триста российских отдаю! Поезжайте в Ростов – купите там такую же майку за тысячу!» – и это после двадцати трёх лет хождения украинской валюты!

Провожу среди бойцов взвода небольшое исследование. Его результаты красноречивы: из двадцати пяти граждан Украины все двадцать пять хотя бы раз приезжали в Ростов-на-Дону, двадцать – бывали в Москве. В то же время лишь пятнадцать посещали Киев и только один из участников опроса бывал во Львове. Этот единственный, Валера, там и родился и до последнего времени жил.