До штабного поезда Скоблин ночью не добрался. Обрёл пристанище в одной из теплушек. Рухнув мороженым кулем на дощатые нары, отрубился вмиг. Спал крепко, без сновидений, но по-звериному чутко. На шёпот ординарца: «Ваш высокородь, пакет» – отозвался недовольным мычанием. С первой попытки оторвать от досок голову начдиву не удалось. Она была словно ртутью залитая. Вдобавок склеившиеся веки отказывались разлепляться. Перед глазами плыла муть.
– Умыться, Терентий, – полковник выдавил клекочущим голосом.
– Готово, ваш бродь.
Ординарец слил из котелка. Громко фыркая и плескаясь над ведром, Скоблин ополоснул лицо и шею. Студёная вода (другой для умывания не признавал) взбодрила. Клубившийся внутри черепной коробки туман редел. Кинув унтеру полотенце, полковник гребешком причесал мокрые волосы, на ощупь прочертил пробор выше левого виска.
– Проси!
Брезентовый полог с шорохом отогнулся, и в закуток проник незнакомый офицер. Свет керосинового фонаря был достаточным, чтобы разглядеть гостя. Молодой, свежий… незнакомые с бритвой щёки залиты румянцем… мягкие русые усики, пухловатые губы… Отрывистый щелчок каблуками породил нежный перезвон шпор. Учтиво склонив голову, офицер протянул пакет.
– Извините за внешний вид, капитан, – Скоблин сидел на краю нар распояской, без сапог (изгвазданную обувь со спящего стащил опекун Терентий).
– Что-о?! – пробежав глазами текст, полковник взревел иерихонской трубой. – Во сколько, во сколько вами получен пакет?! Язык проглотили?! Извольте отвеча-ать! Что здесь написано?! Ну!
Указательный палец Скоблина вмялся в бумагу, грозя её продырявить.
– В четырнадцать-двадцать, – бесцветно изрёк капитан.
– А вручаете когда?! На следующий день! Сколько сейчас? Четверть седьмого?! Где вы, растеряха, болтались столько времени?!
Скоблин разразился трёхэтажным казарменным ругательством. Приказ об отходе дивизии через Александровскую переправу был отдан вскоре после того, как генерал Достовалов подтвердил по «юзу» команду о возвращении в Нахичевань. Штаб корпуса традиционно оказался крепок задним умом.
Исчерпав запас матерщины, Скоблин набросился на капитана:
– Почему не доставили пакет вчера?! Из-за вашей трусости у меня только убитых шестьсот человек…
Не располагая сведениями о потерях третьего полка, начдив записал весь его состав в мертвецы.
– Расстрелять вас мало! – Скоблин ярился, не слушая оправданий, выглядевших крайне неубедительно.
– Требую уважительного отношения… Я причислен к Генеральному штабу, – офицер предпринял попытку отстоять своё достоинство.
– Я вас арестую, господин «момент»[116], – ледяным тоном процедил полковник.
Происходи́ разговор при свидетелях, штабному точно бы не поздоровилось. Сейчас аплодировать было некому, и Скоблин ограничился обещанием устроить капитану «тёплое» местечко в офицерской роте.
– Нюхнёте пороху на рядовой должности! Фамилию свою повторите членораздельно… А теперь – вон отсюда!
Полковник начал сноровисто одеваться. Одновременно откусывал от калача и прихлёбывал горячий кофе из лужёной солдатской кружки.
Спустя минуту он мчался верхом в сторону Батайска. Торопился не напрасно. Влетел на станцию, когда поезд штаба корпуса, натужно скрипя, трогался.
– Задержать отправление! – рявкнул Скоблин, грозя наганом машинисту, взиравшему на неистового всадника с высоты паровозной будки.
Состав дёрнулся, лязгнул сцепками и застыл. Полковник подскочил к синему салон-вагону. Проделав рискованное гимнастическое упражнение, переместился прямо из седла в тамбур.
Пассажиры вагона, взволнованные шумихой на перроне, приникли к окнам. Генерал Кутепов, облачённый в защитную гимнастёрку с эмалевым «георгием» на груди, вышел в проход, закупорив его массивным корпусом.
– Николай Владимирович! Слава Богу! Дивизия твоя цела?
Кутепов крепко обнял и поцеловал Скоблина, царапая щёки жёсткой бородой – квадратной и чёрной, как смоль. Полковник вывернулся из начальственных объятий и, потрясая мятым приказом, с возмущением стал рассказывать, какие напасти перенесли корниловцы.
– Ты потерял половину дивизии, а я почти весь корпус. Катастрофа, – горько вздохнул Кутепов.
Генерал тоже гиперболизировал потери. Так ему было проще утешать полковника. Разумеется, командующий корпусом понимал, что именно его недальновидность едва не привела к гибели одной из лучших дивизий. Честный служака, ярый борец с большевизмом, недурной организатор, Кутепов был обделён талантом стратега.
– Поезжай обратно, Николай Владимирович, – генерал говорил веско, широко расставленные тёмные глаза излучали отцовскую мудрость. – Твоя задача – защищать Батайск. Когда придёшь в себя, спокойно всё обсудим. Виновные понесут строгое наказание. Борьба продолжается. Мой штаб будет в Каяле.
Самым медленным шагом тронулся Скоблин в обратный путь. Запал из него вышел, навалилось тупое безразличие. Копыта жеребца сопливо чавкали по напитанной водой снежной каше. После вчерашней метели грянула оттепель, дороги поплыли.
Полковник ехал вдоль железнодорожной насыпи. Навстречу ему со скоростью хромой черепахи ползли бесконечные эшелоны. Чтобы не стать лёгкой добычей будёновцев, они должны были очистить перегон до рассвета. Пока их спасала долгая декабрьская ночь.
У генерала Кутепова случилось расстройство кишечника. За утро он уже трижды посещал сортир. Диарея сопровождалась безобразным урчанием живота, кислой изжогой и общей слабостью. Кутепов грешил на английские мясные консервы, вскрытые за ужином. Но за столом присутствовало четверо, и никто, кроме командующего корпусом, не отравился.
Начштаба Достовалов, которому Кутепов по секрету пожаловался на недомогание, предположил, что это последствия нервного перенапряжения.
– Евгений Исаакович, – сердито выговорил Кутепов ближайшему помощнику, – если военный страдает «медвежьей болезнью», ему не место в армии!
Ладонью потирая через гимнастёрку вздувшийся живот и мучительно кривясь, генерал распорядился, чтобы ему побыстрее приготовили рисового отвара. Обманывать себя было глупо. Причина для того, чтобы разнервничаться, имелась достаточная.
Оборона, наречённая газетчиками с подачи Ставки несокрушимой, рухнула, как карточный домик. В считанные часы в руках врага оказались Новочеркасск и Ростов, города, где два года назад зарождалось Белое сопротивление.
Разбушевавшаяся красная конница творила, что хотела. Судя по первым приблизительным данным, большевики пленили около десяти тысяч деникинцев. Противнику достались колоссальные запасы исправного вооружения и боеприпасов – бронепоезда, танки, автомобили, орудия разных калибров, пулемёты, множество винтовок, интендантские склады и обозы. Уничтожить успели немногое, вывезти – и того меньше. Были разгромлены все штабы и воинские учреждения, находившиеся в Ростове.
Кроме этого, красным удалось захватить несколько переправ через Дон, в том числе железнодорожный мост. Это значило, что сегодня же следовало ждать незваных гостей. К цыганке не ходи – Будённый рискнёт ворваться в Батайск на плечах отступающих добровольцев.
Покидая в очередной раз уборную, Кутепов услышал громкие голоса в купе по соседству. Генерал отодвинул дверь и увидел издателя газеты «Вечернее время» Суворина, стоявшего спиной ко входу. Дирижируя костяным мундштуком, в котором дымилась сигарета, Суворин быстро диктовал склонившемуся над листом бумаги кудрявому юноше.
– В попытке скорчить хорошую мину при плохой игре мы выставим себя идиотами. Точка. Однако и скатываться в пессимизм нельзя…
Издатель почувствовал затылком чужой взгляд, обернулся.
– Александр Павлович, доброе утро, – кивнул с приятной улыбкой, проткнувшей ямочку на щеке.
– Как устроились, Борис Алексеевич?
– Великолепно. Благодарю за гостеприимство.
– Работаете?
– Да, ваяем передовицу. Хочу нынче же выпустить однополосный номер. Навроде «Полевого листка», что я в Ледяном походе издавал. Помните?
– Конечно.
– Когда прибываем в Каял? – предприимчивый Суворин умел ценить время.
Вместо ответа Кутепов указал глазами на кучерявого.
– Покури́те в тамбуре, Вениамин, – издатель понял намёк.
Юноша угрём выскользнул в коридор.
– Ваш сотрудник? Заслуживает доверия? – спрашивал генерал, заходя в купе и закрывая за собой дверь.
– Из «освагов». Недавно у меня. В журналистике – профан, но старательный, хотя и спорщик. Вся моя орава разбежалась, а он остался. Не приглянулся?
– Нос его смущает, – выражение смугловатого лица Кутепова осталось непроницаемым.
Расценив последние слова собеседника, как шутку, Суворин развёл руками:
– Это его беда, а не вина.
В ямщицкой бородке генерала съёжились полнокровные губы, что, очевидно, означало улыбку.
– Вы знаете, Борис Алексеевич, я не антисемит. Там, где стоят мои части, еврейских погромов не бывает. Но при малейшем подозрении на шпионаж прикажу повесить вашего Абрамчика…
– Под мою ответственность, ваше превосходительство. И ещё раз спасибо за то, что приютили нас.
Увлёкшись выпуском очередного номера газеты, Суворин пропустил свою очередь эвакуации и вполне мог достаться красным в качестве ценного трофея, если бы не вмешательство командующего корпусом. Правда, всё имущество и архив «Вечернего времени» пришлось бросить на Большой Садовой.
Борис Алексеевич Суворин был личностью яркой и многогранной. Литератор, творчество которого высоко ценил сам Чехов, крупнейший издатель, общественный деятель, заядлый спортсмен. Одновременно – ловелас, кутила, азартный игрок, герой светских скандалов. Издававшиеся им в Петербурге и Москве газеты «Вечернее время» и «Время» стали вершинами отечественной журналистики. Благодаря им жители обеих столиц первыми получали новости о событиях в стране и мире.
В годы мировой войны Суворин не усидел в тылу. Добровольцем пошёл на фронт, где служил телефонистом. Октябрьский переворот лишил Бориса Алексеевича любимого дела, собственности и сбережений. У Суворина с учётом его кипучего характера оставался один путь – на Дон, к генералу Корнилову. Ледяной поход Борис Алексеевич проделал, по его собственному определению, в качестве «вооружённого журналиста». Затем вернулся к издательской деятельности. «Вечернее Время» возобновило свой выход в сердце русской Вандеи[117] – Новочеркасске в июне восемнадцатого года. Позднее редакция поменяла прописку на шумный Ростов.
Суворин двигался вслед за Добровольческой армией. «Вечернее Время» издавалось в Новороссийске, Феодосии, Симферополе, Харькове, Белгороде, Курске. В лучшие дни тираж газеты доходил до двадцати тысяч экземпляров.
Оставшись после ростовской катастрофы у разбитого корыта, Борис Алексеевич не пал духом. Намеревался восстановить своё детище в кратчайшие сроки. Понимая важность печатного слова на гражданской войне, готов был делать антисоветскую газету буквально на коленке.
У Суворина бритое, слегка одутловатое лицо, на котором вызывающе смотрится широкий нос с мясистыми ноздрями. Прищур смышлёных глаз откровенно хулиганский. Слипшаяся прядь тёмных волос постоянно сваливается на лоб.
Пренебречь возможностью взять интервью у командира Добровольческого корпуса было бы для издателя-редактора верхом непрофессионализма.
– Александр Павлович, что мы имеем в активе? Надо как-то приободрить наших сторонников.
Кутепов, мотивируя паузу, необходимую для формулировки ответа, подкрутил вверх кончики усов, придававших ему сходство с испанским конквистадором.
– Костяк корпуса сохранён. Дроздовцы и корниловцы прорвались с потерями, но обе дивизии боеспособны. Алексеевцы стоят в резерве и готовы к бою. Марковцы отведены на переформирование в станицу Уманскую. Конница генерала Барбовича перешла Дон последней и вполне надёжна. Отряд генерала Топоркова пострадал серьёзно, но, полагаю, двух суток ему хватит, чтобы оправиться. Вы уж придумайте, Борис Алексеевич, как это подать без ущерба для военной тайны.
Не отрываясь от блокнота, по странице которого бегал грифель карандаша, Суворин кивнул. И тут же непослушная чёлка косо перечеркнула морщины на его лбу.
– Я хочу тыловиков лягнуть. Вчера много общался с населением. Все в один голос твердят, что расхлябанность нашего тыла тянет на дно армию.
– Можете ещё указать – ожидается прибытие пополнений, – добавил генерал.
– Это было бы весьма кстати. Не для печати, Александр Павлович, сколько бойцов остаётся в строю?
Кутепов посмотрел на издателя укоризненно. Данные, указанные начальником штаба в утренней рапортичке, были столь скромны, что озвучить их не поворачивался язык. Отдельный корпус, наследник Добрармии, не насчитывал шести тысяч штыков и сабель. Примерно столько же имел Корнилов, выступая в свой знаменитый поход из той же отправной точки.
«Всё возвращается на круги своя. Только качественный состав наших войск гораздо ниже, чем тогда, а противник на порядок сильнее», – генерал впервые подумал, что развязка не за горами.
Суворин, завершив сбор информации, захлопнул блокнот.
– Александр Павлович, позвольте пару неподцензурных вопросов? Добровольцев мало. Кубанских частей нет. Донская армия смотрит на нас исподлобья. Если отбросить браваду, дело – дрянь. Почему же принимаются решения, ещё более усугубляющие ситуацию? Я сейчас об удалении со сцены такого крупного игрока, как Врангель. Почему в разгар кризиса барон покидает должность командующего армией и уезжает черти куда, на Кубань?
– Пётр Николаевич всё объяснил в своём прощальном приказе.
– Бумага написана красиво, даже меня, борзописца, завидки берут. Но вместо того, чтобы развеять слухи о причинах отставки, она их только приумножает. Лично я, сколько голову ни ломаю, не могу взять в толк – какая польза убирать с трещащего по швам фронта наиболее способного военачальника? Посмотрите на большевиков. Они так не поступают. Уверен, у них масса противоречий между высшими командирами, у каждого амбиции, но дудят «товарищи» в одну дуду. Чем больше я за ними наблюдаю, тем больше утверждаюсь в мысли, что у них есть чему поучиться…
– Крамолу сеете, Борис Алексеевич.
– Накипело. Хочу выговориться. Душа болит за наше святое дело, которое, увы, гибнет на глазах. Не обессудьте, ваше превосходительство, за прямоту. Готовы выслушать ещё одно откровение?
– Валяйте.
– Мне кажется, наш уважаемый Антон Иванович утратил не только контроль за ситуацией, но отчасти и чувство реальности. Вспомните, каким орлом он был во Втором Кубанском походе! А сейчас? Изолировался от войск в своём мирке. Где Ставка? В Тихорецкой? Почему в критический час главком не на фронте? Разве такой стиль управления нам Лавр Георгиевич незабвенный завещал? Мысленно перекрестившись, перехожу к существу вопроса. Полагаю, генералу Деникину следует уступить власть молодому вождю. Популярному в армии, энергичному, проявившему незаурядный стратегический талант…
Кутепов помалкивал, хотя сказать мог многое. В первую очередь, насчёт непомерно раздутой славы Врангеля. От хвалебных возгласов в адрес барона звенело в ушах. «Вывел армию из западни!», «Совершил беспримерный по смелости фланговый марш!»
«Ага, сидючи в комфортабельном салон-вагоне, водил войска в бой, – мысленно оппонировал подхалимам Кутепов. – Курсируя между Ростовом, Таганрогом и Екатеринодаром… Цветистые приказы сочинять все мастера… Вы попробуйте, господа академики, воплотить в жизнь малую толику своих наполеоновских планов!»
А вот в адрес Деникина упрёк газетчика был обоснован. Главнокомандующий действительно отдалился от армии. Эпизодические вылазки из Таганрога не в счёт. Прямым следствием затворничества явилось падение авторитета. К прозвищам, которыми острые на язык фронтовики наделили Деникина ранее, добавилось ещё одно, обидное до крайности – Баба!
Всего этого генерал, разумеется, не сказал. Ограничился дежурными фразами.
– Я солдат, Борис Алексеевич. Дисциплина удерживает меня от критики начальства. Тем более в такой трудный час. Каждый из нас должен нести свой крест до конца.
Четырёхосный вагон системы Полонсо отличался улучшенной плавностью хода. От его мягкого покачивания не дребезжала даже ложечка в пустом стакане. Водяное отопление, рассеянный свет электричества, чистота, кремовые занавески на окне, запахи одеколона и дорогого табака создали в купе атмосферу настоящего уюта.
«Так бы целую вечность и ехал», – размечтался Суворин, привалившись к упругой спинке кожаного дивана.
Кутепов надолго застыл, притворив набрякшие веки.
Проверяя, не задремал ли генерал, газетчик тихо произнёс:
– Подъезжаем к Каялу.
– Быстро, – не разжимая губ, откликнулся комкор.
Суворин готов был биться об заклад, что в этот миг заскорузлый вояка, человек со стальными канатами вместо нервов испытывал те же чаяния, что и он, штафи́рка[118].
«Поселиться в уютном чреве вагона первого класса. Не вылезать наружу, где хлещет мерзкий зимний дождь, а из-за Дона грозит смертью беспощадный враг».
– По версии историка Карамзина, – издатель приник к окну, пытаясь сквозь водяную муть разглядеть станцию, – именно здесь князь Игорь Святославович сражался с половцами. «На быстрой речке на Каяле» рефреном звучит в повести.
Суворин не стал напоминать, чем закончилась битва для князя и его дружины. Подумал, если окопный генерал и не читал «Слово о полку Игореве», то краткое содержание должен знать из знаменитой оперы Бородина. Служить в лейб-гвардии и игнорировать Мариинку[119] невозможно.
– Оттепель весьма кстати, – Кутепов без предисловий озвучил свои мысли, чуждые историческим и театральным аналогиям, – Дон вскроется, а переправы удержим. У-у-у, дьявол…
Генерал сморщился, лоб его пробила густая испарина. Схватившись за живот, Кутепов, косолапя, покинул купе. Острая резь в кишечнике не оставила сил на то, чтобы извиниться за поспешное бегство.
О проекте
О подписке
Другие проекты