5

Отец дожидался его у служебного выхода, подпирая уличный фонарь. Тома́ застыл, любуясь неизменным отцовским плащом, из-под которого торчали фланелевые брюки и отменно надраенные мокасины. Раймон вскинул голову и встретил его ласковой улыбкой.

– Как ты отыграл? – спросил он.

– Без единой фальшивой ноты, – заверил его Тома́.

– Как твоя мать?

– Откуда ты знаешь, что она была у меня, если оставался снаружи?

– Я видел, как она входила, – смущенно ответил Раймон.

– Ладно, давай поторопимся, я устал.

Тома́ дошел до станции метро.

– Мы не поедем на такси? – испугался Раймон.

– Думаешь, я такой богач?

– Я рад бы был тебя выручить, да вот беда, мой банковский счет закрыт, – пошутил Раймон. – Терпеть не могу метро. Но раз у нас нет выбора…

Даже в этот поздний час поезд оказался набит битком. Тома́ сделал пересадку на станции «Вилье» и смог сидя проехать до остановки «Вокзал Сен-Лазар», где вошло много народу. Отец стоял с ним рядом, не испытывая необходимости держаться за поручень.

– Уступи место, – сказал он сыну шепотом, указывая глазами на пожилую пассажирку, которой было трудно стоять.

Тома́ послушно вскочил.

– Извините, задумался.

Женщина признательно улыбнулась и села.

– Спасибо, что подсказал, – тихо обратился он к отцу, – я ее действительно не заметил.

– Забей на старуху, с такими забитыми артериями она вот-вот сыграет в ящик, можешь поверить моему опыту. Ты полюбуйся на красотку напротив! Благодаря мне она обратила внимание на тебя, то есть на твою галантность. Она так улыбается, что стоит тебе молвить ей словечко – и дело в шляпе.

Тома́ предпочел промолчать, чтобы не сойти за сумасшедшего в многолюдном метро. На станции «Опера» красотка вышла. Хирург проводил ее раздосадованным взглядом.

– Куда ты смотришь? «Опера»! Вдруг она балерина?

– Если бы она вышла на «Сен-Лазар», то ты предположил бы, что она машинист тепловоза?

– Вы что-то сказали? – спросила его пожилая пассажирка.

– Нет, я разговариваю сам с собой, – виновато ответил он.

– Ничего особенного, со мной такое тоже часто бывает.

Отец укоризненно покачал головой.

Вернувшись домой, Тома́ с усталым вздохом повалился на диван.

– Мог бы хотя бы притвориться, что тебе приятно меня видеть, – упрекнул его Раймон.

– Приятно, а как же.

– Это признание равносильно согласию с тем, что я нахожусь здесь.

– Недели и месяцы после твоего ухода были нелегкими, но я уже начал привыкать к твоему отсутствию.

– Да уж, вижу.

– Ничего ты не видишь. Потеряв тебя, я провалился в бездну. Ты слышал, как я каялся перед твоей фотографией?

Вместо ответа на этот вопрос Раймон ласково улыбнулся сыну.

– Где ты был все это время?

– Сам не знаю. Мне самому было нелегко расстаться с жизнью, не говоря о том, чтобы потерять тебя.

– Как вообще живется там, на том свете?

– Тома́, – перешел отец на серьезный тон, – у меня нет права об этом рассказывать, но, если бы оно у меня и было, думаю, я не смог бы этого объяснить. Скажу так: там все по-другому.

– Ты счастлив… там, где находишься?

– Больше не мучаюсь ревматизмом, это уже кое-что. Если ты поможешь, я смогу быть счастливым.

– Если я помогу?..

– Я говорил, что мне нужно от тебя небольшое содействие.

– Это связано с той женщиной?

– С Камиллой! Я был бы тебе бесконечно признателен, если бы ты смог называть ее по имени, – ответил хирург, присаживаясь на клавиатуру пианино. – Как подумаю, сколько всего мы упустили, не пережили, сколько времени нам нужно наверстать…

– Да, знаю, и все это по моей вине, ты мне уже об этом говорил.

– Не только. Причина также в том, что в те времена такие вещи не практиковались.

– В общем, ты действительно явился, чтобы меня преследовать! Наверное, Сильвен недооценил масштаб ущерба.

– Наплюй на этого шарлатана. Ты сообщаешь ему, что видишь привидение, но он проявляет халатность, ограничивается салонной болтовней, даже не удосуживается тебя обследовать. Померить тебе давление ему и то было трудно! Если бы пациент, тем более друг пришел ко мне с такой жалобой, я бы немедленно распорядился сделать кучу анализов.

– Это врачебная рекомендация? Думаешь, мне надо бежать в больницу? – испуганно спросил Тома́.

– Да, рекомендация, но она относится к твоему дружку-психиатру. Сам ты в отличной форме, голова у тебя варит отменно. Думаешь, я не изучил твое состояние со всей дотошностью, как врач, с самого момента своего возвращения? Да, вид у тебя усталый, но в твоем возрасте не изнурять себя – значит наносить оскорбление жизни. Сам я в тридцать пять лет работал без передышки по двое суток и даже больше, и ничего, не умер.

– Так-таки не умер?

– Не забывай об уважении. Я героически преодолевал все трудности. С высоты своего опыта говорю тебе: ты тоже молодец. Попробуй обратиться в больницу с жалобой на донимающий тебя призрак отца – и увидишь, какой будет реакция.

Здесь он прав, подумал Тома́. Его молчание побудило отца продолжить:

– Камилла скончалась. – Говоря это, он смотрел в пол, как на похоронах. – Что ты на это скажешь?

– Что ты хочешь от меня услышать? Мне очень жаль. Но ведь я не был с ней знаком.

– Достаточно было бы слов сочувствия. Теперь, когда мы оба очутились по ту сторону, мы решили наконец соединиться… навсегда.

– Сам видишь, я за вас несказанно рад, но какое это имеет отношение ко мне? Хотя знаю какое: когда мамы тоже не станет, я буду лишен даже утешения представлять вас с ней вместе.

– Брось лицемерить, ты первый сказал мне, что наш развод стал для тебя облегчением.

– Ладно, но какая связь между вашими планами на вечность и мной?

– Раз ты сам упомянул о вечности… как ни смутно я ее себе представляю… то чтобы мы с Камиллой могли ее разделить, требуется соединить наш прах.

– Прости?..

– Можно сказать, перемешать. От тебя требуется совсем немного: пересыпать содержимое одной урны в другую и хорошенько все встряхнуть. Так наши останки перемешаются, и мы навсегда окажемся вместе. Не смотри на меня так, порядок во вселенной, тем более главные ее правила – не мое изобретение. Если бы нас погребли бок о бок, это решило бы проблему, но теперь уже поздно об этом говорить, и вообще, зачем довольствоваться однокомнатной квартиркой, когда есть возможность пользоваться широченной террасой с видом на море?

– Что еще за квартирка?

– Это метафора. Могила, склеп… Не говоря о соседях – это тоже немаловажно. Но мы с Камиллой хотим провести вечность на открытом воздухе. Я не прошу тебя достать луну с неба.

– Чего именно ты от меня хочешь? – спросил Тома́ и затаил дыхание.

– Мелочь, проще некуда. Похороны Камиллы пройдут через три дня, тебе всего-то и надо, что присоединиться к церемонии, дождаться кремации и постараться завладеть ее урной – ненадолго, только чтобы пересыпать в нее содержимое моей. Вот и все, дело сделано!

– Ты забыл добавить, что я еще должен все это хорошенько встряхнуть, – насмешливо напомнил Тома́.

– Это само собой.

– Я резюмирую: ты хочешь, чтобы я пришел на похороны незнакомой мне женщины, твоей возлюбленной, и похитил то, что от нее останется, из-под носа у ее близких.

– Совершенно верно.

– Пожалуй, достать луну с неба было бы попроще. Где похороны? – осведомился Тома́ так же иронично.

– В Сан-Франциско.

– Ну, разумеется.

– Почему ты произносишь это свое «разумеется» таким странным тоном?

– Это у меня странный тон?

– Вот именно, ты говоришь со мной странным тоном.

– Насколько я понимаю, если бы ее хоронили на кладбище Пантен или Пер-Лашез, то задача была бы слишком простой?

– Необязательно. Как ты понимаешь, я тут ни при чем, – не я отправил ее жить за тридевять земель. Как мы ни старались соблюдать осторожность, ее муженек в конце концов пронюхал, что что-то не так, и сделал все, чтобы между нами разверзся океан. Он устроил себе перевод по работе в Калифорнию. Обрубил своей семье корни, вот эгоист так эгоист!

– А по-моему, он смельчак: на все махнул рукой ради любви, отправился на край света, чтобы сохранить брак.

– Его погнала туда не любовь, а ревность!

– Зачем же она последовала за ним, если души не чаяла в тебе?

– Из-за дочери. Это как у нас: из-за тебя я остался в Париже.

– Прости, забыл, что испортил тебе жизнь.

– Я этого не говорил и никогда ничего подобного не думал. Так или иначе, бегство ему не помогло.

– Откуда ты знаешь?

– После ее отъезда я проявил себя как ответственный семьянин. Я отпустил ее, а вас, тебя и твою мать, оставить не смог. Я не стал мучить Камиллу и замолчал на долгие месяцы. Каждый день этого молчания стоил мне очень дорого, особенно цена возрастала, когда мы уезжали на летние каникулы. Если бы Камилла снова полюбила своего мужа, то не написала бы мне первой и мы не переписывались бы потом целых двадцать лет.

– Ты рассказывал о нашей жизни чужой нам женщине?

– Не о нашей, а о своей. Вокруг тебя вращалось многое, но не все.

– А что делал ее муж, когда они поселились в Америке? Не отвечай, сам не знаю, зачем задал этот вопрос.

– В то время он работал инженером в аэрокосмической отрасли. Потом, благодаря развитию высоких технологий в Кремниевой долине, он стал мультимиллионером. Вульгарно, конечно, но каждый делает что может, не правда ли?

– Ты его знал?

– А как же! Все так банально, что даже стыдно. Встречаясь во время отпусков, мы стали друг другу симпатизировать, бывало, ужинали вместе, передавали друг дружке приходящую няньку, сидевшую то с их дочерью, то с тобой. В конце концов мы с Камиллой полюбили друг друга.

– Как мило, эти ваши семейные вечера! Два любовника и два рогоносца, в том числе мама.

– Сначала проживи собственную жизнь, а потом обвиняй других. Ты веришь мне, что наша любовь была целомудренной?

– Я слышу это из твоих уст, папа, почему бы мне тебе не верить? В данный момент я отягощен другими абстракциями, которые мне гораздо труднее проглотить.

– Послушай, Тома́! Если муж Камиллы развеет ее прах до того, как урна попадет к тебе, все будет кончено.