Десять дней вместе

Семейные драмы ходят за мной по пятам. Поехала к подружке в Таллинн, у неё с мужем полуразвод-полувойна. Прямо мексиканский сериал. Волей-неволей пришлось во всём этом участвовать, так что отдых превратился в разборки и погони. Когда вернулась, ОН сказал, встретив меня на автобусном вокзале: «Ты не торопись в Деревню, жена с дочкой уехали на море, я теперь свободен». Ура!!! Десять дней только наши! Урывками мы работаем, но основное время проводим вместе.

В первую же ночь вот что произошло. Наверное, мы были опьянены свободой, да и вообще довольно пьяны. «Пойдём покурим?» – я не курю, это ЕГО идиома. Она означает, что нужно хоть на какое-то время разлепиться, создать дистанцию, охладиться. Заодно покурить, выпить рюмочку, поговорить о чём-нибудь совершенно постороннем.

На этот раз от любовной темы было не отойти. Я спросила: «Скажи, у меня ведь получается с тобой?». ОН ответил с улыбкой… Нет, не ответил, показал пальцами: «чуть-чуть». С моей стороны – совершенно непроизвольная, лёгкая, но звонкая пощёчина. Мгновенная пауза – и тяжёлая оплеуха в ответ.

Сразу воцарилась тотальная тишина. Потом скрип стула, шелест одеваемых одежд, бряканье ременной пряжки, щелчок зажигалки, – звуки, как бы усиленные скрытым микрофоном, отзывались в моем мозгу. Я сидела раздетая, положив локти на стол, закрыв лицо руками. Щека разгоралась, от неё занялось лицо, я на мгновение будто бы оглохла, потом поняла, что ОН одет, что ОН вот-вот уйдёт. ОН уйдёт из моей квартиры, из моей жизни, я останусь совсем одна в этой тишине…

Нет, только не это. Спокойно встала между НИМ и входной дверью. Абсолютно голая я стояла перед НИМ, абсолютно одетым, с отсутствующим лицом и сдвинутыми на голову тёмными очками.

«Я в понедельник же напишу заявление, не беспокойся», – кажется, лет сто я не слышала ЕГО голоса.

«Ты куда?» – спрашиваю совершенно спокойно, преграждая выход голыми плечами.

«Я ухожу, ты меня ударила, это унизительно», – ОН полон решимости, только что не отталкивает от двери.

«Ты меня тоже ударил, значит, мы квиты и инцидент исчерпан», – говорю, как будто ничего особенного не случилось, как будто мы просто шутили.

Вздох облегчения: «Ещё чуть-чуть – и я бы от тебя ушёл». Через некоторое время: «Ведь я мог от тебя уйти – какой ужас!» Потом всё трогал мою щеку: «Прости меня, я больше никогда так не сделаю». А я нарочно поддразнивала: «Кажется, распухает и будет синяк, что я скажу на работе?». Или: «…ну, если что не так, можно и по морде залепить…». А потом серьёзно: «Не могу обещать, что это не повторится, я иногда дерусь, когда в сильном заводе». Он тоже серьёзно отвечает: «Хорошо, я буду знать, что это – совсем другое».

На другой день мы начали всё-таки выбираться из постели, даже пошли прогуляться.

«Только не будем держаться за руки. Я такой невезучий, мы обязательно кого-нибудь встретим, это может плохо кончиться. Не пойдём на Стрелку, там гулянье».

Сворачиваем на тихую улочку Репина, и в первом же дворике навстречу со скамейки ему протягивают руку: привет, мол.

«Работали вместе, надо же, столько лет не виделись, а тут…», – тень озабоченности сменяется улыбкой: «Ничего страшного, пойдём дальше», – не за руки, но под руку, более нейтрально.

«Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино…».

Жарко, хочется на воду, выбираем теплоход с джазовой музыкой. Полчаса сумятицы с билетами, беготня через мост с берега на берег, наконец, нам находят места, – мы в ресторане, занимаем большой круглый стол напротив сцены. Прямо царская ложа. Мы возбуждены, чувствуем себя какими-то юнцами, искателями приключений. Нас долго не обслуживают, но это очередной повод похохмить. Обсуждаем все подряд: «Ты это видишь?» – спрашиваю, перехватывая ЕГО взгляд. Иногда вообще ни слова не говорим, просто смотрим на кокетливую официантку или забавную фигуру за соседним столиком и обмениваемся улыбками заговорщиков.

«Мы с тобой старые дураки, на нас все глядят, по-моему, мы в центре внимания. – ОН весел, обаятелен, как никогда. – Мы неплохо смотримся вместе, оба высокие и стройные, белые и чёрные волосы отлично сочетаются. Я сначала боялся, что…». Разницы в десять лет, вот чего ОН боялся. Глупый.

Сойдя на берег, устремляемся в центр, на Невский.

«Я тебе сейчас покажу один дом, там очень интересные парадные», – ОН, забывшись, тянет меня за руку, и мы выходим к Кирпичному переулку. Одни развалины, кое-где фрагмент кухни, марш лестницы, как бы висящий в воздухе, лампа на куске потолка. Стоим молча, как будто увидели свой дом после бомбёжки. ОН сжимает мне руку: «Вот почему я хочу уехать отсюда, моего города почти не осталось».

Идём дальше. Где-то тут и моё прошлое: «Здесь, над аркой, жил художник Коля Неонет. Звонок – прямо с улицы. Чтобы открыть дверь, нужно было спуститься по лестнице. Представляешь, в центре города, в ночной рубахе?». Но входной двери уже нет, да и окна тоже. Ничего нет.

Идём к Исаакиевской площади, поворот – и мы у Астории.

«Здесь где-то вход в бар, я ходила на „стрелку“ с тамбовскими».

Но это было в старой Астории, теперь всё по-другому. Нет никакого бара. У дверей отеля огромная толпа.

«Завтра же на Дворцовой концерт Мадонны, – догадывается ОН, – видно, ждут её приезда. Давай-ка сюда». Мы обходим шеренгу слева и просачиваемся прямо к входным дверям. Появись она сейчас, мы были бы в полуметре.

«Слушай, а зачем нам Мадонна?» – ОН спрашивает довольно громко, на нас оборачиваются.

«Какая мадонна? Мне нужно посмотреть фрески на потолке, мы сейчас альбом делаем, цвет хорошо бы сличить со слайдами», – в тон ЕМУ отвечаю я, и, задрав головы, мы спокойно проходим в холл гостиницы, нас никто не останавливает. Только фресок никаких нет.

«Это не здесь, а в Англетере, вход рядом», – вспоминаю я, и мы пробираемся через толпу. Швейцар предупредительным голосом говорит нам «добрый вечер», а мы уже заходим в соседнюю дверь, по-прежнему устремив глаза вверх. Здесь нам не задают никаких вопросов. Вот они, фрески, над всей анфиладой, над столиками кафе.

«Мне они не нравятся», – говорит ОН громко, внимательно рассматривая потолок.

«Это потому, что ты смотришь на них, как на картины. А это – элементы интерьера. Ты видишь, мы глядим на них, а они – на нас. В этом весь смысл», – во мне проснулся искусствовед, и хотя мои объяснения притянуты за уши, публика тоже задирает головы и внимательно рассматривает изображения. Бьюсь об заклад, нечасто здесь разглядывают потолки.

«Ну, конечно, всё более серебристое, чем на слайдах. Надо прислать сюда верстальщика, а то сплошная зелень получится», – я вся деловая, меня интересуют только фрески. Реши я подложить бомбу или напасть на Мадонну, лучшего отвлекающего манёвра не придумать – глаза у всей гостиничной обслуги устремлены вверх. Выходим с умным видом, но, ещё не доходя до угла, начинаем хохотать, развивая тему: «Как ты думаешь, с кем бы пошла Мадонна, если бы сейчас появилась? Конечно, с нами – на что ей эта толпа поклонников!»

Выходим на Дворцовую, пялимся на последние штрихи декораторов, VIP-трибуны под навесом на случай дождя. Садимся за столик рядом с Зимним Дворцом, достаем плоскую фляжку с бренди, разливаем в пластиковые стаканчики. Мимо нас по набережной едут фуры в разноцветных огнях – это явно реквизит завтрашнего концерта. Везде фантомы присутствия Мадонны, – мы попали в эпицентр событий.

Пешком доходим до моего дома. После дня впечатлений, приколов и кружения по городу страшно хочется очутиться в постели. У меня предчувствие, что такой необычный день должен иметь соответствующее завершение. Может, именно ожидание чуда дало толчок всему, но в какой-то момент я поняла, что вхожу в неизведанную область, что рамки ощущений раздвинулись, меняя сознание и позволяя одновременно смотреть на происходящее со стороны.

Тела невесомые, то скользят, то летают, то замирают, мелко дрожа. Пространственные ориентиры сбиты и только попадающие под руку предметы дают некоторое представление об окружении, но тоже неполное, ведь и смысл, и назначение предметов потеряны. Звуки наших голосов, ритмы дыхания – музыкальное сопровождение, саунд-трек кассового фильма. Мы, два главных актёра, настолько вжились в канву сюжета, что еле различаем: «Дубль два… дубль пять».

Плотные шторы не дают представления о времени суток – что сейчас: ночь или уже утро? Можно посмотреть на часы, но мы забыли о их назначении. И только после промежуточного финала ОН резко отдёргивает занавеску и быстро, глухо проговаривает: «Дедку плохо, ну, тому, что во дворе машину чинит. Прислонился к стене, смотрит на наше окно».

Чёрт, шторы запахнула, а окна все открыты. Впоследствии, проходя по двору, мы поглядывали на этого деда: интересно, ассоциирует он нас с теми оконными спектаклями или нет? Он не повернул головы, и это осталось тайной.

Водная тема продолжается, – мы едем в Петергоф на ракете. На небе тучи, я боюсь дождя, но ОН абсолютно спокоен: «Сейчас, увидишь, всё разгонит». Я верю, так неоднократно уже было: там, куда мы направлялись, небо голубело, непогода отступала, мы прямо захватывали её последствия: свежие лужи, мокрый асфальт, капли, срывающиеся с деревьев. Но, как Чудовище из сказки «Аленький цветочек», непогода лишь обозначала своё присутствие, не появляясь явно. На пристани покупаем билеты в парк. «Мне бесплатно, как члену Союза Художников», – говорю я, доставая союзовскую книжечку. ОН в восторге, опять что-то особенное: «Я хочу быть с тобой рядом, когда ты пройдёшь мимо контролёра».

В парке сразу поворачиваем направо. «Я не был здесь десять лет, должны были открыть фонтан «Петух». ОН тянет меня вперёд, как маленькую девочку. Так приятно: меня ведут, мне что-то хотят показать, рассказать. Насмотревшись на фонтаны и пруды, идём к группе старых деревьев на берегу залива. Что-то они мне напоминают… Ну, конечно, мы приезжали сюда в начале девяностых с немцами, голландцами, устраивали пикники.

«Вот под этими деревьями мы по молодости устраивали пикники», – слышу ЕГО голос, уже не удивляясь таким совпадениям. Возможно, мы даже встречались, только этого не помним. Усаживаемся под деревья, каждый видит что-то своё, из прошлой жизни. На обратном пути Чудовище всё же, наконец, проявляется – на нас обрушивается страшный ливень. Мы устраиваемся под плотными сводами старых лип, стоим, прижавшись друг к другу, ничуть не стесняясь молодых парочек.

В другой раз едем в Выборг. Навестить моих – маму и сестрёнку, но вместо этого пять часов бродим по старому городу. ОН жил там год, когда учился в четвёртом классе. Воспоминания ЕГО так отчётливы, прямо осязаемы, они ведут нас по узким улочкам, мы разглядываем старые дома: там жил Вадик, а в этой, прекрасно сохранившейся двухэтажной средневековой постройке – Никифоровы. ОН ходил к ним в гости, вход был со второго этажа. Как и сейчас, впрочем.

А здесь, на месте интуристовского кафе, были проходные подвалы, по ним перебирались с одной улицы на другую. «Пойдём, посмотрим, может, что осталось», – предлагаю я. Мы немного пробегаем по кафе. К сожалению, только ступеньки лестницы, ведущей вниз, зато явно те самые.

Ходим по равелинам, держась за руки. Здесь они катались на великах, а зимой на лыжах, разглядывали старые тяжёлые ворота в стенах рва. «Нам казалось, что тут раньше проходили гладиаторские бои, а через эти двери проводили быков на сцену амфитеатра», – ЕГО мальчишечьи глаза горят. ОН наверняка был влюблён в старшеклассницу, ждал её выхода из дверей школы. Я так и представляю себя этой старшеклассницей, которой немного льстит ЕГО внимание, но такие молокососы её не интересуют…

К маме приезжаем только к вечеру. «Я только на часик, прости, мама, так получилось», – оправдываюсь я. Сестрёнка понимающе смотрит, кормит нас в беседке.

И вот наша последняя ночь. Через пару дней приедут жена с дочкой, возможно, всё между нами кончится. Забавно, но я не ревную к физической близости. Такой у меня феномен по жизни. Это примерно так же, как с мыслями о смерти: я их просто не подпускаю к своему сознанию, причём совершенно непроизвольно. Главное – никаких образов, а значит, этого не существует. Но я боюсь, что теперь не буду ЕМУ нужна, боюсь, что наши с НИМ отношения разожгли то, что уже потухло в их семейной жизни – любовь.