Глава III. Дон Карлос

Когда дон Хуан вернулся к себе, во дворец кардинала Хименеса, то увидел, что ворота отперты, через них торопливо вбегают и выбегают люди с факелами и фонарями, а во всех окнах горит свет.

Такая суматоха в столь поздний час немало озадачила его, и он, отправив слуг узнать, в чем дело, решительно направился к главному входу. Там толпились люди. Среди них дон Хуан увидел дона Алессандро – тот, как всегда, спокойно и приветливо поздоровался с ним.

– Меня только что вызвали, – сказал он. – Его Высочество упал с лестницы и серьезно ранен.

– Господи! – воскликнул Хуан.

– Он хотел исполнить серенаду девчонке привратника, – продолжил герцог Пармский, – а лестница была неосвещенной и к тому же ветхой. Он поранил голову чуть выше уха и очень испугался.

Хуан молчал. Туча затмила мир, казавшийся пронизанным необыкновенным сиянием. Он знал, что ему следовало быть рядом с Карлосом. Король, а также их наставник Онорато Хуан возложили на него обременительную обязанность наблюдать за похождениями инфанта, и до сих пор он оправдывал их ожидания, однако теперь недоглядел и произошло несчастье.

Алессандро внимательно рассматривал его в отблесках факелов, которыми рабы-мориски освещали низкую арку входа.

– Я думал, он пошел к особняку Сантофимия, – начал он.

Хуан побледнел и кратким жестом попросил его замолчать.

– Так, значит, это ты пошел туда, – тихо сказал герцог Пармы.

– Нет, – сердито ответил Хуан. – Я не имею никакого отношения к донье Ане. Я тоже был уверен, что туда пошел Карлос.

Правой рукой он сильно сжал голубую розу.

Глаза дона Алессандро сверкнули, затем он зевнул.

– Господи! – воскликнул он утомленно. – Почему за мной послали? Уже прибыли три доктора и отправлен гонец к Его Величеству. Все, что можно было сделать, уже сделано, и я мог бы уже спать в своей постели.

– Принц сильно ранен? – испуганно спросил Хуан.

Алессандро кивнул.

– И спрашивает о тебе, – сказал он хладнокровно. Хуан уже повернулся, поспешно уходя, когда герцог Пармский окликнул его.

– Придумай правдоподобное объяснение, почему ты не был с принцем сегодня. Завтра прибудет король.

Хуан нахмурил брови, оглянувшись.

– Я молился в церкви Сан-Паоло, – сказал он.

– Твоя одежда мокрая насквозь, – улыбнулся Алессандро. – Или в церкви шел дождь?

Хуан снял плащ, который действительно был весь сырой от дождя, свернул его и молча пошел вверх по лестнице.

Едва скрывшись с глаз наблюдательного Алессандро, он спрятал голубую розу на груди под дублетом.

Она уже начинала становиться для него священною, символом иного, идеального мира, мира, который ему предстояло открыть и обрести. Однажды, совершив великие дела и прославившись, он вступит в этот мир и положит голубую розу к ногам доньи Аны, которая будет сидеть и ждать его…

Комнату инфанта освещало полсотни свечей, воздух был пропитан ароматом душистых трав.

Три доктора окружили кровать принца, а два раба держали поднос с бинтами для перевязки, стаканами и пузырьками.

Карлос лежал распростертый под балдахином из пурпурного дамаста, все еще одетый в роскошный алый с серебристым отливом наряд, его пышный воротник был расстегнут и обрамлял голову, покоящуюся на подушке, полукругом батиста и кружева.

Он лежал с полузакрытыми глазами и приоткрытым ртом, из раны над его правым виском сочилась кровь.

Никогда прежде он не казался Хуану столь уродливым, каким показался в этот момент, никогда его сутулость на одно плечо не была столь заметна и никогда не было столь очевидно, насколько его правая нога длиннее левой.

Его лицо с мелкими чертами было изборожденным морщинами, как у старика, изможденным и мертвенно-бледным, однако в надменном взоре горели ярость и гордыня.

Увидев Хуана, он издал короткий вскрик.

– Подойди! – закричал он. – Почему ты бросил меня сегодня? Я поранился, я болен!

Хуан быстро подошел к нему; он дрожал от ужаса при мысли, что Карлос произнесет имя доньи Аны. Ему показались, что врачи покосились на него с любопытством, освобождая место около огромной, осененной балдахином кровати.

– О, Господи! – пробормотал он, перекрестив сначала сердце, а затем губы.

Карлос нетерпеливым жестом пригласил его присесть, и он опустился в кресло черного дерева, расписанное ало-зелеными цветочными гирляндами и инкрустированное перламутром, которое стояло справа от изголовья.

Бедный инфант сжал руку Хуана и закрыл глаза.

– Теперь я смогу уснуть, – сказал он.

Один из врачей шепнул Хуану, что рана не опасна, и отошел вглубь комнаты. Остальные последовали за ним.

Хуан сидел, не шевелясь. Его влажный плащ лежал на подлокотнике. Он был благодарен, что Карлос позабыл о донье Ане, но ему претило находиться в этой роскошной душной комнате, он ненавидел даже самого несчастного юношу, чьи тощие пальцы, вцепившись, держали его руку.

Он повернул свою красивую голову и окинул долгим взглядом уродливое создание, которому предстояло унаследовать Старый Свет и Новый, унаследовать Испанию, Нидерланды, Сицилию и половину Италии, унаследовать Индии и Америки, а возможно, и Англию, если бы король сумел воплотить в жизнь план женить своего болезненного сына на Марии, вдове французского короля Франциска и по праву рождения королеве далекой Шотландии.

Хуан с силой сжал пальцы свободной руки в кулак так, что ногти впились в ладонь. Он желал оказаться на улице, под светом луны, или в темноте собственной спальни и думать о донье Ане, о том, что он должен сделать и что сделает, прежде чем въедет верхом в главные ворота дома ее отца.

Она догадалась, что он честолюбив, и теперь он жаждал доверить ей свои честолюбивые замыслы. Он действительно желал быть инфантом Кастилии – и королем.

Его сверкающий взор был прикован к Карлосу. У Хуана было все, чего недоставало увечному юноше, кроме одного – права рождения.

Ах, если бы только он был сыном не только Карла V, но и его королевы, если бы только его мать была королевских кровей, а не фламандской крестьянкой.

Ах, если бы! Тогда, конечно, он смог бы изменить мир.

Впрочем, он намеревался изменить его в любом случае. Возможно, его подвиги помогут ему снискать даже еще большую славу благодаря трудностям, с которыми он столкнулся в начале пути. Он стиснул зубы и обвел взором комнату. Ее украшали шелковые гобелены с изображением побед Франциска Первого, и все эти пики и флаги, мечи и кирасы, шатры и лошади вызвали в его душе такой же трепет, какой он чувствовал, глядя в глаза доньи Аны.

Взволнованный и неподвижный, он сидел, сжимая руку больного юноши. В комнате было очень жарко, и от сильного запаха благовоний и лекарств он почувствовал легкое головокружение. Он вновь посмотрел на дона Карлоса и попытался осторожно высвободить руку.

Принц тотчас же открыл глаза и беспокойно повернулся, так что повязка съехала на висок.

– Ты что же, хочешь уйти? – ворчливо вопросил он. – Ты совершенно не беспокоишься обо мне!

– Я останусь, – сказал Хуан.

Карлос еще крепче сжал его запястье.

– За королем послали? – спросил он шепотом. Его глаза горели горячечным возбуждением.

– Да, – сказал Хуан.

– Король разгневается, – добавил Карлос и усмехнулся. – А королева огорчится.

Хуан не ответил. Он знал, что бедный принц был опечален, когда король сам женился на Елизавете Валуа, изначально предназначенной в жены его сыну, знал также и то, что принц питал трогательную привязанность к своей нежной мачехе, и это не нравилось его отцу.

– Королева огорчится, – повторил Карлос. – Хуан, ведь она будет огорчена?

– Вся Испания будет огорчена, – осторожно ответил Хуан, – если вы будете больны.

Карлос поднес руку к вороту своего ярко-красного дублета и вытянул из-за пазухи небольшой портрет в самшитовом футляре, висящий на золотой цепочке.

Хуан знал, что это портрет кузины принца, эрцгерцогини Анны, светлый образ которой внушал Карлосу безрассудную страсть.

Принц прижал портрет к своим губам и принялся бормотать:

– Почему король медлит? Почему снова и снова откладывает мою женитьбу?

Он беспокойно заметался из стороны в сторону, не выпуская руку Хуана.

– Король унижает меня при каждом удобном случае, – захныкал он.

– Ваше Высочество, – сказал Хуан, – четыре принцессы претендуют на вашу благосклонность, и Его Величество еще не решил насчет эрцгерцогини.

Внезапно Карлос резко выдернул свою руку из руки Хуана и сел на кровати. Портрет, покачиваясь, повис на цепочке. Повязка на голове принца стала алой от свежей крови, которая вновь потекла из открывшейся раны. Его лицо было мертвенно бледно и искажено, он стиснул кулаки и с яростным воплем воздел их над головою.

– Я ненавижу его! – завизжал он. – Ненавижу! Не пускай его ко мне! Не пускай! Я не позволю снова отнять у меня невесту!

Он упал навзничь, сотрясаясь в конвульсиях, пена показалась на его искривленных губах, его пятки бились об одеяло.

Хуан вскочил и позвал врачей, а затем упал на колени и до тех пор горячо молился за жизнь королевского сына, пока сам едва не лишился чувств от жары, резких запахов лекарств, согбенной позы и тяжести своих парчовых одежд.

Глава IV. Дон Фелипе

Дни и ночи Карлос был на пороге смерти. Лихорадка терзала его, правую половину тела парализовало, и он впал в горячечный бред. Дни и ночи Хуан пребывал у его постели, бодрствуя, молясь и перебирая четки.

Принц постоянно чувствовал его присутствие, звал его, стоило ему лишь ненадолго прийти в себя, и успокаивался только после того, как сжимал его руку своими. Именно к Хуану обращал он в бреду свои речи, его мысли непрестанно кружили вокруг двух болезненных для него тем – ненависти к королю и горячего желания жениться на кузине, эрцгерцогине Анне.

Опекун Хуана Луис Кихада и наставник молодых принцев Онорато Хуан также неотлучно находились в спальне больного, и герцог Альба дни и ночи делил с Хуаном бдение у его ложа.

На третий день прибыл король.

Карлос впал в болезненное забытье. Время приближалось к полудню, было очень жарко. Ставни в спальне были закрыты, воздух был настолько спертым, что было трудно дышать. Бусины четок выскользнули из пальцев Хуана, и голова склонилась на грудь.

Он думал о старой женщине, которая чесала шерсть и жила на берегу реки Энарес, и о том, что как только освободится, он пойдет к ней и отдаст ей письмо для доньи Аны.

Он прижал руку к груди, где под дублетом была спрятана голубая роза. Он чувствовал себя вялым и уставшим, за три дня он так и не переоделся и ни разу не покидал душной спальни больного принца.

В передней находились шесть докторов и герцог Альба, который спал на скамье около окна. Дон Алессандро вернулся к себе, и Хуан завидовал ему.

Четки выпали из его рук на пол с тихим стуком. В тот же миг дверь отворилась, и он поднял взгляд.

На пороге комнаты стоял худощавый невзрачный человек, одетый в черное. У него было удлиненное, очень бледное лицо с тонкими чертами, рыжеватые прямые волосы и такая же короткая бородка, заметно выступающая вперед нижняя челюсть, холодные серые глаза и неприязненно поджатые губы.

При виде него Хуан быстро подобрал с пола четки и опустился на колени.

Король взглянул на него и, уже не замечая его больше, подошел к изножью кровати и остановился, рассматривая распростертое на ней тело своего единственного сына. Как будто зная, кто вошел, Карлос открыл глаза и посмотрел на своего отца. В гробовом молчании они обменялись долгими, тяжелыми, беспощадными взглядами. Хуан содрогнулся, поднимаясь с колен.

– Я привез Богоматерь из Аточи, – перекрестившись, тихо сказал король.

Карлос слабым голосом ответил.

– Я уже дал обет преподнести Господу золота, в семь раз больше моего веса, и серебра, больше его в четыре раза, если Он дарует мне исцеление.

Король, известный своей скупостью, нахмурил брови.

– Ты расточителен даже в благочестии, Карлос, – сказал он кисло. – Сеньор Онорато Хуан не смеет назвать мне сумму твоего долга.

Затем он снял свой плоский черный берет и склонил голову, в то время как Хуан и герцог Альба, который пробудился, когда прибыл король, опустились на колени. Два священника внесли чудотворную статую Богоматери из Аточи.

Фигура Богоматери была вырезана из древесины оливы, ее лик был зеленовато-черным, на голове сияла золотая корона с бриллиантовыми лучами, тело было облачено в жесткое белое парчовое одеяние, расшитое жемчугом, а вокруг ее гладкой шеи обвивалось ожерелье из изумрудов. Карлос, пристально глядя на нее, попытался пошевелить своими парализованными членами.

Не преуспев в этом, он испустил крик разочарования.

Король бросил на него короткий взгляд и приказал вынести статую. Принести Богоматерь из Аточи к постели сына – это было наибольшее, что он мог сделать. Если она останется непреклонна, то к чему процессии бичующихся, истязающих себя на улицах Мадрида и Толедо, молебщики и литании в каждой испанской церкви? Когда священники вынесли статую, король подошел к кровати и встал рядом с нею.

Карлос моргнул полуослепшими глазами и разомкнул опухшие губы.

– Молится ли обо мне королева? – спросил он чужим глухим голосом.

– Королева пребывает коленопреклоненной в своей молельне, – ответил король, – а Хуана босой совершила паломничество к святыне Богоматери-Утешительницы.

Он пристально смотрел на сына, держа берет у груди, и его глаза были поблекшими и жестокими, а брови нахмурены, как если бы он обдумывал какую-то ужасную мысль.

– Когда я женюсь на своей кузине Анне? – задыхаясь, спросил Карлос.

– Разве сейчас время помышлять о женитьбе? – ответил дон Фелипе.

Его глаза блеснули, когда взгляд скользнул по Хуану, такому молодому и красивому, почтительно, несмотря на утомление, стоявшему по другую сторону кровати. Затем король с тягостным осознанием перевел взгляд на уродливое, наполовину парализованное и больное создание, лежащее под златотканым одеялом.

Лишь на мгновение так тщательно оберегаемое им незыблемое спокойствие изменило ему.

– О, Господи! Мой сын! – пробормотал он, настолько тихо, что никто не слышал его слов, кроме самого увечного Карлоса, который ответил на них безумным смехом.

– Ваш сын и будущий король Испании!

И он беспомощно забил руками и неразборчиво забормотал, уже в бреду.

Дон Фелипе отступил от кровати и шепотом обменялся несколькими фразами с докторами. Затем он мрачно сделал знак дону Хуану следовать за ним и вышел из комнаты.

Хотя молодой человек и ожидал упрека за то, что упустил Карлоса из вида, он был рад покинуть покои больного и размять ноги, застывшие от коленопреклонения, и руки, уставшие от перебора четок.

Он прошел вслед за доном Фелипе в маленькую круглую комнату, где солнечный свет лился сквозь приоткрытые зеленые ставни на белый мраморный пол.

Король сел. Хуан остался стоять. Его платье было в беспорядке, волосы растрепаны, лицо серое от долгого бдения, но все это не могло скрыть ни его юности, пышущей здоровьем, ни его красоты.