Он стоял и ждал, когда этот человек, самый могущественным человек в мире, отец которого был и его отцом, обратится к нему.

Он не любил дона Фелипе и не боялся его, но он был благодарен ему за то, что тот возвысил его, и надеялся в дальнейшем возвыситься с его помощью еще более.

Упрека, который он опасался услышать, не прозвучало. Дон Фелипе не стал говорить о своем пораженном несчастьем сыне.

– Ты не устал от Алькалы? – спросил он бесцветным, лишенным эмоций голосом.

– Нет, Ваше Величество, – правдиво ответил Хуан.

– Я слышал, что ты искушен в военном деле, но не уделяешь должного внимания остальным занятиям. Вскоре тебе предстоит прибыть ко двору.

– Кабинету я предпочитаю ристалище, – ответил молодой человек. – И боюсь, что я недостаточно способен для ученых занятий.

Дон Фелипе провел бледной рукой по столь же бледному лицу.

– Твой отец желал, – сказал он, – чтобы ты вступил в ряды служителей церкви. И я желаю того же. Я добьюсь для тебя кардинальского сана.

Странное чувство страха сжало сердце Хуана, когда он встретился взглядом с холодными глазами короля.

– Я недостоин, – быстро ответил он. – Я боюсь, что римский пурпур будет душить меня.

– О, – сказал дон Фелипе, скупо улыбнувшись. – Твое честолюбие жаждет иного, Хуан?

Хуан поднял голову, молодой и полный жизни.

– Разве возможно, Ваше Величество, чтобы сын вашего отца был лишен честолюбия?

Улыбка короля обернулась коротким неприятным смешком.

– К чему стремится твое честолюбие? – требовательно вопросил он.

Хуан сжал губы и ничего не ответил.

– Разве я не был снисходительным королем и любящим братом? – добавил дон Фелипе.

– Были, Ваше Величество.

– Тогда будь со мною откровеннее. Ну же, к чему ты стремишься?

Сердце Хуана забилось сильнее. «Быть инфантом Кастилии – быть королем». Эти слова были на его губах, но он не произнес их.

Король пристально смотрел на него.

– Я стремлюсь служить Вашему Величеству, – сказал Хуан.

Этот официальный комплимент как будто пришелся королю по душе.

– Ты можешь служить мне в Риме, – ответил он. – Ты мог бы служить мне, пользуясь благосклонным вниманием Его Святейшества.

Он перекрестился.

Хуан подумал о донье Ане и о мире, который, сверкая, лежал перед ним.

– Я бы с большим успехом послужил Вашему Величеству против морисков, – сказал он.

– Ты слышал о восстании? – спросил король.

– Да. Ваше Величество могли бы послать меня на его подавление.

– Дитя, – сухо ответил дон Фелипе, – это восстание – не малый огонек, который могла бы затоптать ножка мальчика.

Хуан вспыхнул от помятых брыжей до самых волос.

– Если бы Ваше Величество испытали меня, – сказал он без особой надежды.

Дон Фелипе не ответил. Он сидел, сложив руки на груди и задумчиво сжав пальцами одной из них подбородок.

– Расскажи мне о Карлосе, – сказал он. – Как случилось, что он пострадал?

Хуан подумал, что этот вопрос следовало бы адресовать скорее их наставнику или герцогу Альбе. В конце концов, сам он не нес ответственности за капризного и болезненного принца.

– Он собирался музицировать под окном дочери привратника, Ваше Величество, но ступени лестницы, ведущей в парк, полуразрушены, и было темно, так что он упал.

– И этому было дозволено случиться?

– Мы полагали, что эта привязанность может помочь ему стать добрее. Он не особенно добр, – ответил Хуан с опасной откровенностью.

Глаза короля сверкнули.

– Я говорю о ступенях, – сказал он. – Как случилось, что они были небезопасны?

Хуан уже был готов ответить: «Они достаточно безопасны для того, кто не хром», но деликатность заставила его сдержаться.

Король поднялся и твердым шагом направился к двери.

Хуан вспомнил горячечный бред принца и, движимый добротой, произнес:

– Сеньор, принц очень желает вступить в брак со своей кузиной Анной, эрцгерцогиней. Если бы Ваше Величество видели, как он лелеет эту надежду, вы бы исполнились сочувствия к нему. Я думаю, что, если бы заключение этого брака было ускорено, это весьма способствовало бы умиротворению его души и укреплению здоровья его тела.

Дон Фелипе мрачно смотрел в пол.

– Карлос женится, когда мне будет угодно, – сказал он. – Я думаю женить его на его тете Хуане.

– О! – вскричал Хуан с юной прямотой. – Она старше его на десять лет и всегда носит черное платье. Какое отношение она может иметь к женитьбе? Разве она не вдова? Разве ее кудри не острижены и не помещены под алтарь босых монахинь?

– Она также вступит в брак, когда мне будет угодно, – ответил король.

– Сеньор, он любит Анну Австрийскую, свою кузину.

– Почему? – вопросил дон Фелипе.

– Ему очень нравится ее миниатюрный портрет, который привез ему посол императора.

– Я ее не видел, – резко сказал король. – И что же, она так прекрасна?

– Прекрасна и печальна, Ваше Величество.

– Больше, чем королева? – ревниво спросил Его Величество.

– Не настолько красива, – искренне сказал Хуан, – но на портрете она очень мила.

– У шотландской королевы приданое лучше, – ответил дон Фелипе. – Так вы не собираетесь становиться священником, дон Хуан?

– Сеньор, я не смог бы. Но я молюсь, чтобы вы отыскали мне иное применение.

– О, – мягко ответил король, – я найду тебе применение. Когда прибудешь ко двору, я отыщу его тебе.

Он покинул комнату, и Хуан, не получив никакого знака оставить его, последовал за ним.

Король вернулся в спальню больного, которая теперь была пропитана столь тяжелым запахом разложения, что Хуан остановился на пороге.

Вскоре стал очевиден и источник запаха – на богатом ложе рядом с потерявшим сознание инфантом лежало высохшее и разрушающееся тело монаха, завернутое в полуистлевшее одеяние.

– Это брат Диего, Ваше Величество, – с гордостью пояснил стоявший рядом монах-францисканец.

– Он был святым? – спросил король.

– Нет, сеньор, но он был полон святости, когда умер, и, если бы он смог исцелить принца, Его Святейшество канонизировал бы его.

Хуан перекрестился, глядя на останки. Древний череп лежал совсем рядом с искаженным лицом Карлоса.

У него слегка кружилась голова, он чувствовал себя больным и измученным, совсем как когда-то в монастыре Юсте, когда три дня и три ночи простоял, принимая участие в церемонии погребения человека, который, хотя Хуан тогда еще не знал этого, был его отцом, – великого императора Карла.

Дон Фелипе, не обращая внимания на докторов и священников, подошел к кровати и наклонился над сыном, который лежал оцепеневший, с остановившимся взором, едва дыша, и темная кровь непрестанно сочилась из его раны, впитываясь в повязку.

Тонкими пальцами король взял деревянный футляр с миниатюрой, лежавший на узкой груди принца, и нажал на пружину.

Крышечка отскочила, явив его взору прекрасный образец фламандской живописи. Картина размерами была не более грецкого ореха, но с удивительной отчетливостью воспроизводила тонкие черты печального лица эрцгерцогини Анны.

Словно чувствуя, что на его сокровище покусились, несчастный Карлос застонал и открыл глаза.

Когда он увидел, что его отец рассматривает портрет прекрасной австрийки, он испустил горестный вопль и попытался привести в движение свои парализованные члены.

– Ты не заберешь и ее тоже! – пробормотал он. – Она моя!

Дон Фелипе спокойно закрыл футляр и уронил его на грудь сына.

– Если твой брат был святым, принц должен скоро поправиться, – сказал он францисканцу.

Затем король прижал к носу надушенный платок, поскольку запах уже становился невыносимым, и покинул спальню, чтобы помолиться за Карлоса в молельне кардинала Хименеса.

Хуан, которого король более не удерживал, поспешил в свою собственную комнату, где, все еще во власти ужаса от атмосферы мрачности и смерти, царящей внизу, настежь распахнул ставни изящных арочных окон.

Солнце едва миновало зенит, его золотое сияние заливало сад.

Хуан подумал, что никогда еще сад не казался ему столь прекрасным, он долго стоял и любовался его яркими красками. Красные, розовые и белые цветы олеандров выделялись среди упругой темной листвы, под сенью кипарисов, лавров и деревьев грецкого ореха цвели лилии и алые розы.

Пальмы и перечные деревья были высажены вдоль стен, а с солнечной стороны дворца росло несколько гранатовых деревьев, и ярко-алые цветы на них были подобны язычкам пламени.

Звонко пела птица.

Хуан поднял лицо к небу, прищурив глаза от слепящего солнца, как северянин прищурил бы свои от света самого неба.

Он потянулся и вздохнул.

Он непременно станет великим. Король даст ему возможность выдвинуться. Он станет инфантом Кастилии – и королем.

Какая еще судьба может ждать сына великого императора Карла?

Не призывая слуг, Хуан начал переодеваться.

Со вздохом облегчения он расстегнул брыжи и снял их, обнажив сильную молодую шею, на которой остались следы от слишком тесного воротника, затем начал расстегивать дублет.

Тут же помятая голубая роза упала с его груди на черные плитки пола.

Донья Ана! Он должен был передать для нее письмо. Он должен был сказать ей, что он уезжает и что вернется. Она была чудесной, и она ждала его. Он поднял цветок, который некогда украшал ее волосы, и поцеловал его благоговейно, как если бы это было распятие.

Сегодня, наконец, он пойдет и найдет старую Эуникию, которая чешет шерсть на берегу реки Энарес.

Едва он принял это решение, на пороге его комнаты показался Онорато Хуан. Король прислал за ним, король желал его общества.

Хуан вновь спрятал на груди бедный цветок, ответ хозяйке которого он вновь был вынужден отложить, переоделся и спустился к дону Фелипе, который уже вознес все свои молитвы и теперь обедал в мрачной столовой грибами, фаршированными взбитыми белками с сахаром и фруктами.