Комната Каштанова была чистой и рабочей: аккуратные стопки книг с закладками, тетради конспектов выложены в ряд, пачки чистой бумаги для заметок. Пока Марк Рихтер шел по коридору, успел разглядеть (двери настежь, privacy не в том состоит, чтобы прятать от чужих взглядов исподнее) неприбранные пеналы комнат – разбросанные по комнатам носки и башмаки, объедки в пластиковых коробках, опрокинутые мусорные ведра. Опрятная комната Каштанова по сравнению с другими казалась пустой: ни платяного шкафа, ни тумбочки, где хранят посуду и продукты.

Каштанов указал на узкую кровать.

– Чем богаты, Марк Кириллович. А я лягу здесь.

– Вы у окна окоченеете, – сказал гость.

– Что вы! Я закаленный. У нас на Урале знаете какие морозы?

– Вас продует.

– А мы старый матрац поставим… вот так, стоймя. В подвале здешнем матрац нашел. Ничего, что грязный? Не обращайте внимания. Я пальто сверху накину, чтобы вы пятен не видели. Зато дуть не будет. Какой-то умник окна во всю стену сделал. Летом жарко, а зимой холодно. Еще пиджак сверну и по низу окна – где щель. Вот так, вот так.

Каштанов делал все быстро и аккуратно; движения экономные. Строил баррикаду и говорил через плечо:

– В тюрьму определили? Или на домашнем аресте? Лет сколько? В таком возрасте можно пневмонию получить в камере. Организм слабый, холодно. Теплые вещи передали?

Вопросы дельные, аспирант не причитал, сочувствие сдержанное.

– Хотите чаю? Сбегаю в туалет за водой. Правда, к чаю ничего нет. Кружки второй нет. У соседей спрошу. На углу печенье куплю.

– Что вы, Иван. Ничего кроме чаю не надо.

– Ужинать необходимо, – была в речи Каштанова провинциальная обстоятельность. – Вы правда Балтимора спекулянтом назвали?

– Если назвал, то случайно. Мне стыдно.

– Простите, что вмешиваюсь. Может быть, не надо с ними ссориться?

Аспирант Каштанов стоял спиной к Марку Кирилловичу. Выдержал паузу.

– Послушай, Иван, это тебе Медный посоветовал Ницше заняться? – Марк Рихтер редко говорил по-русски и оттого чувствовал непривычную легкость. Стал говорить «ты» Каштанову. – Отчего тебя на Ницше потянуло?

Теперь Каштанов повернулся, встретился с гостем глазами. Рихтер обнаружил, что взгляд, который он принимал за кроткий и угодливый, на самом деле волевой. Словно человек нарочно сдерживает эмоции и сознательно гасит взгляд. Каштанов смотрел не кротко, а тускло. Это только в сказках глаза драконов сверкают, в реальности рептилии глядят тусклыми глазами, перед тем как напасть.

– Угадали, это Медный рекомендовал заняться Ницше. Решил не спорить. Я вообще привык соглашаться с начальством, так проще.

– Странно жить в общежитии и заниматься Ницше. Не находишь?

– Здесь все так, Марк Кириллович.

– Не называй меня Марком Кирилловичем. Имени достаточно. И говори «ты».

– Вы старше меня намного.

– Так уж намного. – Оглядел серое морщинистое лицо Каштанова, спросил: – Тебе сколько лет?

– Сорок один год исполнился. Припозднился с докторской.

– А чем раньше занимался?

– На ГОКе работал. На Украине.

– ГОК – это что такое?

– Горно-обогатительный комбинат.

– Невероятно. И потом Ницше?

– Потом в Челябинск вернулся, в летное училище поступил. Летать хотел.

– Ну и биография.

– Бердяева стал читать. Друг по училищу дал книгу, я увлекся. Самопознание. Философия свободы.

– Удивительная у тебя жизнь.

– Обычная. Люди ищут, где лучше.

Сказать на это было нечего; Марк Рихтер сам искал, где лучше. Впрочем, подумал он, это раньше я искал, теперь нет.

– Вовремя с Украины уехал, – сказал он вслух, – успел до войны.

– Никто про войну тогда не думал. Хорошо жили. Европейцы вкладывали деньги в производство. И британцы много вкладывали. Просто подумал, что пилотам платят больше.

– Потом решил, что философам еще больше платят? Но почему Англия? Ехал бы в Швецию. Там социализм.

– Вы и сами в Англию поехали.

– Верно.

– Оксфорд. Звучит. Из провинции – как поедешь, так уже не остановишься: сперва в Питер или в Москву, поживешь там на окраине, оттуда в Англию. Разве я один уехал?

– Хорошо поддел. Все поехали. Сейчас, кажется, многие возвращаются?

Есть такой закон: больные всегда норовят узнать, кто, кроме них, еще заболел: им становится легче оттого, что мор повальный. А неудачники хотят узнать о неудачах других.

– Информацией не владею, – сказал рассудительный Каштанов. – После крымских событий сюда приехало много народу, после Брекзита стали обратно уезжать. Примеры знаю.

– Расскажи.

– Вряд ли будет интересно. Знакомая приехала в Лондон. Из России уехала вместе с коммерсантом, который давал работу. А коммерсант вернулся обратно, открыл фирму в Сочи. Куда знакомой деться? Сорок пять лет, без мужа, дети в школе, уже есть квартира. Комната в подвальном этаже. В Пскове завидуют (родом из Пскова, забыл сказать), называют ее «средним классом».

– Понятно. – Из рассказа Каштанова он запомнил только, что одинокой женщине сорок пять лет и ее дети ходят в школу. Как моя семья, подумал он.

– Общей статистики нет, – Каштанов подвел итог. – Коммерсант уехал, бухгалтер остался.

– Значит, те, что приехали, и те, что уезжают, – разные люди?

– Много богатых уехало.

– Откуда известно?

– Теперь отношения с Англией плохие. Раньше здесь воры прятались. Потом сказали, что только тех олигархов, кто сдает государственные секреты, здесь оставят. Надо выбрать.

– Однако у тебя богатая информация.

– Говорят, у олигархов дома отнимают. Сам сведений не имею, мне мусорщики рассказывали. Они откуда-то знают, а в газетах про это не пишут. У меня знакомых олигархов нет.

– И у вас детей нет, – некстати вставил Марк Кириллович.

– Никогда не был женат. Не могу ответственность за другого брать. А у вас дети есть?

– Я семью оставил, – сказал Марк Кириллович. Дико это прозвучало в общежитии, где все живут общим бытом. Впрочем, Каштанов не заметил парадокса. – Одну жену оставил в Москве. Давно. Другую сейчас здесь.

– Как же так, Марк Кириллович? – сказал Каштанов. И посмотрел тусклыми глазами. – Это нехорошо.

– Нехорошо. Согласен.

Он опять стал думать о детях. Он думал о детских ручках и о том, как стучат их башмаки по коридору, об игрушках, с которыми дети не расставались, даже начав ходить в школу, и одновременно думал о женщине с мокрой промежностью, которая, как оказалось, отдавалась не только ему. И мысль «как она могла?», дрянная мысль, стучала в мозгу совсем рядом с мыслями о спокойных глазах жены и о детских голосах.

Каштанов присел на край стула и стал вглядываться в лицо Рихтера; сцена напоминала кабинет психоаналитика. Обычно неверные мужья идут к психоаналитикам. Марк Рихтер представил себя в кабинете психоаналитика Каштанова и улыбнулся.

– Почему вы улыбаетесь? Разве это смешно – оставить семью?

– Нет, конечно.

– Решили, что так будет безопаснее для них? Если вас арестуют. Да?

– Нет, ничего такого я не решал. Кто их здесь арестует? Просто так вышло.

– Не понимаю.

– Сам не очень понимаю. – Это был честный ответ. – Так вышло.

– Получается, вы сейчас едете спасать брата. Спасать семью. Так? Но теперешнюю семью вы бросили. Мне кажется, это неумно – бросать семью.

– Что уж тут умного?

– Наверное, серьезная причина.

– Причина, Иван, всегда одна. Войны начинаются от жадности. А расстаются супруги из-за измен. Глупость сделал. Вот и все.

– Извините. Не мое дело. Марк Кириллович, вы заметили? Снова много о Ницше пишут. Думаю, потому так, что Марксом опять увлекаются. Уверен, Ницше понадобился для противовеса.

– Такое противостояние уже было. Войнам нужна теория.

– Сегодня по-другому. Сейчас непонятно, кто фашист, а кто не фашист. Тех мест, где я работал, уже нет. Кто разбомбил, непонятно. Да и неважно, – добавил Каштанов.

– Это на Донбассе?

– Горловский химический. Рядом Авдеевский коксовый. Тоже разбомбили. Все стреляют, наши – и не наши. Друг друга фашистами называют. Большая война будет?

Такой вопрос задавали часто.

– Кого с кем? – спросил Марк Кириллович.

– Ну, вообще. За передел мира.

– Кому была выгодна Первая мировая?

– Та война – пролог к революциям. Миллионы людей получили винтовки. Сначала у нищих появилась теория, затем дали оружие. Сейчас теории нет.

– Разве к оружию обязательно нужна теория?

– Какие-то слова приходится говорить. Чтобы легче убивать.

– Мне кажется, – сказал Каштанов, – что приходит к власти новое поколение. Это ведь тоже революция. Война передаст власть молодым. Молодые сегодня при богатых папашах, при старых жуликах. Из войны выйдут героями и феодалами по праву.

– Война из-за Украины? Кому она нужна?

– Вы, Марк Кириллович, – сказал Каштанов, – совсем не знаете Украины и украинцев. И это мешает вам судить. Вы рассуждаете отвлеченно, как о жизни в Африке или в Латинской Америке. А украинцы – наши братья. Я вырос вместе с украинцами, бок о бок. Вы не знаете сострадания в вашем анализе. Не сердитесь на меня за то, что говорю прямо. Мой лучший друг Микола Мельниченко – воплощение этой гордой и несчастной страны. Он справедливый человек. И чистый человек. Он бы вас не услышал.

– Я действительно не знаю Украины.

– Это рай, – сказал Каштанов, – понимаете, Украина – это рай на земле. Украина – тихая и вольная, с арбузными бахчами и абрикосовым вареньем, – это рай. В ней живут вольные и добрые люди. Но любого, даже тихого человека, можно довести до состояния безумия в его обиде и горе. Совсем не важно, как случилось, что человек обезумел. На то, чтобы его ввергнуть в безумие, есть много способов. Микола Мельниченко ушел в ополчение и стал солдатом. Иногда я думаю, что будет, если мне придется стрелять в него, если нас разделит линия фронта. Это вопрос не философский, это наша страшная реальность.

Они помолчали.

– А все-таки, как, по-вашему, Марк Кириллович, чей Крым? Наш или не наш? – этот вопрос по-прежнему задавали взволнованные правозащитники и украинцы. Впрочем, и отношением к Сталину, уже семьдесят лет как мертвому, проверяли гражданственные чувства. – Так скажите: Крым чей?

– Думаю, Крым общий, – подумав, сказал Марк Рихтер.

– Как это – общий?

– Ну как бывают общие женщины. Доступные всем. Женщины общего пользования. Так и Крым. Переходит туда-сюда. Татарский, русский, украинский, генуэзский – какая разница. Кому удобно, тот и берет.

– Но ведь это нечестно, Марк Кириллович! Против международного права.

– Помилуйте, Иван. Вы ведь не станете применять законы о разделе имущества супругов по отношению к общедоступной женщине. Ну такая у них жизнь. Согласитесь.

– Однако есть люди, которые живут в Крыму. Жестоко так говорить о земле, где живут любящие ее люди.

– Поверь, Иван, мнение населения будет меняться. В зависимости от обладателя земли. Земля привлекательна. Привлекательность – обычное оправдание общедоступной женщины.

Автор вынужден отметить у своего героя характерную для интеллигентов, не определивших ясно свою социальную позицию, черту. Марк Рихтер, в сущности, ничем не отличался от прочих межеумков, которые избегают резких суждений или, что значительно хуже, часто меняют свою точку зрения под влиянием мыслей (как им кажется) более существенных, нежели само явление, эти мысли породившее. Рихтер анализировал феномен войны вместо того, чтобы занять ту или иную сторону. Есть ли у автора твердая позиция по этому вопросу, коль скоро автор желает отмежеваться от героя? Можно лишь надеяться, что книга – хроника событий – беспристрастно показывает общую картину, увиденную автором. В результате, как надеется автор, его собственная позиция станет ясна. Была ли позиция Марка Рихтера ясной? К сожалению, утвердительного ответа автор дать не может.

Рихтер говорил о Крыме, но думал о своей любовнице.

Они объяснились с Феликсом Клапаном. В книжном магазине Blackwell’s акварелист Клапан презентовал вместе с другими авторами альбом ландшафтов Оксфордшира, среди прочих были две вещи его кисти: пустошь с ивами и вид на Модлен-колледж, обе выполнены в мягкой пастельной гамме.

Рихтер ожидал смутить своим приходом маленького человечка, но увидел решительного, быстрого, гордого человека с жесткими проницательными глазами.

Клапан знал себе цену. То, чего достиг в жизни (эмигранту не так просто пробиться), достигнуто благодаря кропотливому труду. Он гордился прилежным рисунком, который некоторые сочли бы салонным, Клапан настаивал на том, что творит в традициях Ренессанса; иллюстрации к «Приключениям барона Мюнхгаузена» или «Сказкам братьев Гримм» демонстрировали усидчивость. Было чем гордиться. И Марк Рихтер оценил его успехи.

– Не представлял, что вы с Наталией тоже связаны, – сказал Клапан, нисколько не смутившись. – Во всяком случае, в начале нашего приключения об этом не знал. Но и потом, согласитесь, – Клапан положил Рихтеру руку на рукав. Рука была твердая, с гибкими пальцами, – нам с вами абсолютно не на что жаловаться. И с вами, и со мной одновременно – да, неожиданно. Но в чем проблема? В конце концов, мы оба женаты, и дама имела право поступать, как ей удобно. Мы ведь не собирались на ней жениться. Так что fair play, как говорится. Честная игра!

– Разве честная? – сказал Марк Рихтер, убирая руку Клапана. – Она знала, что я женат, но о вашем присутствии в нашей жизни я не догадывался.

– Бывает. Я со своей стороны был всегда хладнокровен и застегнут на все пуговицы. Сразу сказал, что на женитьбу рассчитывать нечего. Маленькие кусочки телесных удовольствий. Я, знаете ли, человек прямой. Никаких обязательств. Как только она начала истерить, тут же расстались. Пара скандалов – и с меня достаточно.

– Я рассказал жене, – зачем-то сказал Рихтер.

– Я лично сказал супруге с самого начала. Живем в цивилизованной стране. Супруга не возражает против недельных отлучек в отель. Для укрепления здоровья.

– Ваша жена знала? И не возражала?

– А почему супруга должна возражать? Браку не мешает. Вы, мне кажется, устраиваете бурю в стакане кефира.

– Это не кефир, – сказал Марк Рихтер. – Это моя жизнь.

– Простите, не знал. Это, конечно, меняет дело. Но что же вам мешает любить барышню сейчас? Я уже не соперник. С моей стороны никакой любви не было, даже речь о любви не шла. Конечно, целовались на прощание, говорили, мол, люблю тебя. Но это так уж положено, знаете ли. А в целом чистое эпикурейство.

– Эпикурейство, – повторил Рихтер. Воздух сделался плотным вокруг.

– Совершенно не понимаю, что вам мешает любить эту даму теперь. Мне кажется, Марк, – добавил Клапан, – что это даже очень приятно – любить женщину, которая интересна многим. Ваши переживания доказывают, что вы любите ее. Ну так вперед! Послушайте, почему бы вам не жить втроем? Жена против? Теперь это даже принято. Многие так делают. Знаете Мэтью Спайка? Ну, как же. Корреспондент «Индепендант». Непримиримый человек. Восхитительные статьи. Путина просто уничтожил.

Газета «Индепендант» уже много лет принадлежала бывшему генералу российского ГРУ, ныне мультимиллионеру Лебедеву; то был способ внедриться в Англию, способ удался. Газета (одна из старейших в Британии) носила сугубо либеральный характер.

– Острейшие статьи. Горячо рекомендую. Так вот, Мэтью живет с женой и подругой в одном доме, и никто не жалуется. Я сошел с дистанции. Слушайте, перестаньте ревновать. Это несовременно. Кстати, вы идете на митинг в защиту диссидентов Беларуси? Начало в пять.

Марк Рихтер вспомнил этот разговор, лысое лицо Клапана, твердые прозрачные глаза акварелиста и сказал Каштанову:

– Есть земли и страны, Иван, которые весьма трудно завоевать. Или даже невозможно. Никто и никогда не завоюет Англию. Даже в британском гимне поется об этом. Англия неприступна. Хотя это крайне неудобная для жизни страна, с противным климатом и скверной едой. Может быть, поэтому ее народ закалился и страну невозможно завоевать. А Крым – соблазнительный. Падает в любую постель.

– Или Россия, – сказал Каштанов. – Тоже трудно завоевать.

– Да. Или Россия. Красивого в России сравнительно мало: пустыри да плоские поля. В твоем Челябинске есть, конечно, предгорья Урала. Но ведь не Крым. Любоваться нечем. Холод и ветер. Но никто и никогда не завоюет Россию. Наверное, потому что девять месяцев в году зима. Поэтому и неприступна. – Говорил и вспоминал лицо жены, Марии, лицо всегда спокойное, как долгие русские поля под снегом.

– Ты женился на женщине, которую никто никогда не может захотеть! – кричала ему любовница при расставании. – На куске ветоши! Ага, теперь понял, что такое боль! А я терпела! Но я, в отличие от твоей жены, – желанна!

Марк Рихтер растерялся. Мысль о том, что его жена ущербна, коль скоро не сумеет стать соучастницей забав Феликса Клапана, показалась дикой. Он собрался сказать любовнице, что критерием желанности женщины не может стать ее востребованность ничтожеством, но фраза была излишне запутанной для такого разговора. Тем паче что логика собеседницы исключала такое соображение в принципе.

– Ты женился на пыли! – кричала кареглазая любовница.

– Но не на грязи, – ответил Марк Рихтер. И подумал, что ему самому хвастаться нечем, сам в грязи.

– Значит, Крым будет переходить из рук в руки. Всегда. – Каштанов не то спросил, не то подтвердил.

– Есть такие земли.

– Однако из-за таких стран и возникают войны, – Каштанов знал историю. – По-вашему, ошибка воевать?

– Кто ж тебе скажет? Надо было Пушкину идти на дуэль из-за этой, – Марк Рихтер подумал и не сказал слова. – Или не надо. Стоила она того? Всякий сам решает. – И он подумал, что его решение такое же плохое, как любое другое. – Надо было воевать из-за раздела Польши? Возможно, надо. Возможно, нет. Я не знаю, Каштанов.

– Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? – Каштанов волновался. Его сдержанный характер не позволял говорить громко, но он волновался. – Я вас очень уважаю, Марк Кириллович. Но вы хотите сказать: не стоило воевать с Гитлером? Вы не можете так думать!

– Стоило. Только не из-за Польши. Прости. Ты спросил. Я ответил.

– Я не понял ответа, Марк Кириллович. Наступил момент, когда уже было невозможно терпеть Гитлера.

– Скорее всего, не надо было выращивать Гитлера. Может быть, не стоило создавать такую ситуацию в мире, когда его приход стал неизбежен. Снабжать Гитлера деньгами тоже не стоило. Строить совместные с Германией концерны. Может быть, и Хьюстону Чемберлену не следовало Гитлера вдохновлять. Много есть того, чего не надо делать.

– И не стоит воевать из-за Украины?

– Нет.

– Вы уверены?

– Знаешь, Иван. Есть вещи поважнее того, чей там Крым. Когда болеет ребенок. Когда умирает отец. Когда расстаешься с женой. А чей Крым сегодня, наплевать.

– Как наплевать?

– Абсолютно все равно.

– Подождите. Пожалуйста, скажите. Вы – за империю?

– С чего тебе пришло в голову?

– Получается, оправдываете Российскую империю.

– Показалось.

– Но есть соглашения! Есть международные интересы!

– Да ну?

Слово «соглашения» звучало нелепо.

– Интересы, наверное, есть.

– Интересы есть, – сказал Каштанов, – у многих западных бизнесменов на Украине деньги. Вложились в промышленность.

– Чтобы была промышленность, нужно общество.

– Однако деньги вложены.

– Ты знаешь хоть одного британца, у которого деньги вложены в Украину?

– Джошуа Черч, например. Мастер вашего колледжа.

– Ты шутишь.

– Что здесь особенного? Все считали, что Россия развалится. Вкладывали деньги в Украину. Теперь надо вернуть.

– Про сэра Джошуа откуда сведения?

– Он меня спрашивал, будет ли война.

– Адмирал мог найти более компетентного советчика.

– Однако спросил.

– Адмирал флота Ее Величества – у тебя?

– Он знает, что я там жил. Спросил, пора выводить деньги или нет.

– Трудно поверить, – сказал Марк Рихтер. А себе сказал: почему трудно? В то, что семидесятилетнего человека арестовали, поверить можно; в то, что твоя любовница имеет другого любовника – можно поверить; в то, что теперь нет семьи – можно поверить; а в то, что богатый циник вкладывает деньги в авантюру, поверить нельзя?

– Марк Кириллович, вы разрешите спросить?

– Ну конечно.

– Вы прежде еще одну жену оставили?

– Да.

– Зачем оставили? Кто она? – Каштанов испытал прилив вдохновения, сморщенное лицо аспиранта просветлело. – Понял! Ваша жена – это Россия, да? Россия?

Рихтер ответил:

– Вы взрослый человек, Иван. Что за поэзия? Хотя в мое отсутствие женихов у России набралось много. И жрут в моем доме задарма.

В дверь постучали и, не дождавшись разрешения, дверь распахнули. Пришел поляк Медный – звать отставного профессора на обед.

– Вот вы где. Без вас и high table не начнется, решили устроить в вашу честь прощальный обед. Мы же одна семья. И все-таки завтра Рождество.