У Людмилы Улицкой удивительные романы и повести.
Но когда читаешь рассказы, удивление перерастает в восхищение: как это написано? это не улица, не дом, не личный разговор, не жизнь здесь и сейчас? Тогда почему я все это вижу прямо поверх страниц, как в волшебном фонаре?
После «Детства сорок девять» я убедилась: Улицкая особенно превосходна в коротком жанре. Безыскусственность не поддается техническому анализу, и любые словесные оценки книги будут блеклыми.
Суть в следующем: она пишет так, что при чтении не просматриваются слова. Они сразу складываются не в предложения, а в запахи и звуки. Даже сверхвоображения не надо – все само получается. И сюжеты-то не закручены никак, это просто фрагменты, ситуации, но ты вдруг оказываешься в их центре и смотришь на живых людей вокруг, слушая знакомые голоса.
Кстати, о сюжетах. Мощь мудрости. Вот городской мальчонка, который попал в инаковое деревенское бытие, и перед ним – зеленый таз окрошки, один на всех. И прадед, который на самом деле есть прожитая жизнь, неспешно переливающаяся в жизнь молодую, как будто это сообщающиеся сосуды.
Вот внезапно и ненадолго прозревший часовщик – рука помощи детскому горю, вот чердак с сокровищами и непобедимое желание насолить соседке (очень подзадоренное ее терпеливостью), вот жгучий стыд за себя, за маму и маску Бетховена, вот тугой кочан капусты, который по счастливому недоразумению...
А недоразумения вообще бывают счастливыми? По определению – нет. В жизни – запросто.


