Водопад небесных слез

Наш народ привык перемещаться с места на место, используя при этом традиционную технику выкорчевывания и сжигания лесов, чтобы создать поля под посадку, а потом, когда земля перестает радовать нас своими дарами, двигаться дальше. Однако последним нескольким поколениям стало трудно претендовать на новые земли на Наньно или на любой другой горе в префектуре Сишуанбаньна, где растет чай, поэтому мы – и наши соседи – остались. Осели, как говорит А-ба, хотя это и противно нашей природе. Правда, наш дом, как и все другие дома в деревне, построен как временный. Еще до моего рождения отец и дед отправились в лес, чтобы собрать солому, которой покрыта крыша. Они рубили бамбук, обрывали листья, а затем связывали жерди между собой плетенными вручную шнурами, чтобы возвести стены, разделившие мужские и женские покои. Наш дом стоит на бамбуковых сваях, а внизу остался защищенный закуток для скотины, правда, мы не держим ни свиней, ни волов, ни мулов, ни водяных буйволов, только несколько потрепанных кур, петуха и пару уток. Я не знаю другого дома, кроме комплекса из основного здания и трех хижин для новобрачных, но в моей крови гудит желание оставить его и отправиться в другое место, где мой род сможет поставить алтарь предков и возвести новое жилище, такое же просторное, как нынешнее. Это беспокойное чувство усиливается в сезон муссонов, в те месяцы, когда духи властвуют над нами.

Сегодня женщины и девушки в нашем доме собрались вокруг костра на женской половине дома, чтобы заняться рукоделием.

Огонь дает нам свет и тепло, а удушливый дым помогает отгонять комаров. Первая и вторая невестки склонили головы друг к другу и о чем-то шушукаются.

Из головного убора Старшей невестки, напоминающего букет полевых цветов, торчат пушистые разноцветные шарики на проволоке, обмотанной нитью для вышивки. Головной убор Второй невестки украшен ниточками серебряных шариков размером с горошину, которые опускаются на ее лоб, будто челка. Я ерзаю, пока Третья невестка рассматривает мое рукоделие. Обычно при подобных проверках рядом со мной находится Цытэ, но с тех пор, как я набедокурила в пункте приема чая несколько часов назад, ее ко мне не отпускают.

Послеобеденный отдых прерывается, когда приходят Дэцзя и ее свекровь и приносят А-ма в подарок арахис. Всегда полезно укрепить связь с женщиной, которая приведет в этот мир твоего ребенка. Но Дэцзя такая несчастная. Обычно никто и не знает, что женщина в положении. Мы носим очень свободную одежду, это удобно, множество слоев дают дополнительное тепло, демонстрируют благосостояние семьи и позволяют скрывать то, что находится под ней.

Кроме того, девочек вроде меня с детства учат, как себя вести во время беременности, чтобы мы понимали свои обязанности, когда выйдем замуж. Нужно стесняться своего состояния и располагаться так, чтобы живот был менее заметен. Мы даже вежливо называем женщину, носящую ребенка, «живущей под другим», потому что она должна слушаться мужа и не пытаться сбежать. Однако трудно представить себе Дэцзя убегающей от Цыдо, потому что огромный живот делает ее похожей на дыню, оставленную слишком долго на лозе и готовую лопнуть.

– Там должен быть крупный мальчик, – говорит А-ма, снимая с огня чайник. – Он хочет выйти и передать привет своим а-ма и а-ба, а особенно родителям своего а-ба.

Дэцзя радостно улыбается и лепечет:

– Пусть это будет сын. Хоть бы сын. Хоть бы…

Я вижу, что ее преданность радует свекровь, как и слова моей А-ма о том, что ребенок хочет познакомиться со своими бабушкой и дедушкой. Беременность – это подарок для всей деревни. Даже я знаю, как распознать, когда женщина «дошла», то есть забеременела, что понятно по утренней тошноте. А-ма научила меня определять, будет ли ребенок мальчиком или девочкой, по тому, как малыш спит в материнской утробе. Если ребенок чаще лежит на правом боку, значит, родится мальчик. Если на левом, то это будет девочка. Мне нужно научиться всему этому, если я, по примеру А-ма, однажды стану деревенской повитухой, как она того желает.

Дэцзя упорно повторяет свои слова, и она уже выучила правила появления ребенка в нашей деревне. Она старается не сквернословить и не есть на непокрытом крыльце – и то и другое привлечет слишком много внимания. Когда она произносит «Мы с Цыдо будем воздерживаться от супружеской жизни в течение десяти циклов после рождения нашего сына, как положено», свекровь гордо улыбается и отвечает так, как требуют правила: «Благословляю на легкие роды».

– Приятно видеть, что Цыдо тоже старается, – говорит А-ма, наливая всем чай. – Он не лазит по деревьям, все знают, что, если лазать по деревьям, ребенок будет плаксивый, а этого не хочет ни один житель деревни.

– И он занимается исключительно мужскими делами, особенно много времени уделяет охоте, – хвастается а-ма Цыдо, – чтобы первым родился сын.

– Значит, все будет хорошо, – говорит мама, но я своими ушами слышала, как в разговоре с невестками она выражала беспокойство по поводу размеров живота Дэцзя.

Третья невестка пропускает мимо ушей этот диалог. Она сосредоточенно пересчитывает мои стежки во второй раз – не лучший знак. Она первая рукодельница в нашей деревне, золотые руки. Ее головной убор покрыт вышивкой и аппликациями различных существ, и каждый рисунок имеет особый смысл: лягушка и обезьяна символизируют гармонию, птица с червяком во рту – материнскую любовь, как и бабочка, голова которой вышита в виде желтого краба. Третья невестка такая искусная мастерица, что она может творить просто ради удовольствия.

Наконец она поднимает глаза от моей вышивки и бросает ее обратно мне на колени.

– Тебе придется все распустить и вышивать заново.

Я люблю Третью невестку больше остальных, но порой мне кажется, что она только и делает, что командует мной. У нее родился сын, а мне рано или поздно придется переехать в дом мужа, поэтому А-ма терпит все это. Но сегодня Третья невестка заходит слишком далеко, сунув острый носик не в свое дело:

– Тебя никогда не возьмут замуж, если ты и дальше будешь так вышивать.

А-ма вскидывает руку, чтобы не дать ей больше вымолвить ни слова. О таком не следует говорить в лоб.

– Оставьте ее в покое, – произносит А-ма суровым тоном, пресекая дальнейшие разговоры на эту тему. – Девочка выйдет замуж с хорошим приданым. Она найдет того, кто захочет на ней жениться, хотя бы ради этого.

Комната небольшая, и, конечно, А-ма видит, как переглядываются три невестки и наши соседки. У меня есть приданое, правда, вряд ли оно такое уж хорошее. Это отдаленная чайная роща высоко на горе, которую передают по наследству женщины в семье мамы. Местоположение держат в секрете из-за традиций и потому, что нарушителям границ плантация приносит несчастье. Кто-то даже рискнет назвать ее проклятой.

– Присядь со мной, Девочка, – продолжает А-ма в неловком молчании. – Я хочу кое-что тебе подарить.

Неужели это ее самая ценная вещь – серебряный браслет с двумя драконами, развернутыми нос к носу, который передавался по наследству по женской линии? Но это не браслет, потому что А-ма поднимает руку и проводит пальцами по своему головному убору. Она работала над ним годами, добавляя бусины, серебряные шарики, колокольчики и крылышки насекомых. Да, головной убор третьей невестки отличается тончайшей вышивкой, но головной убор А-ма поистине самый изысканный во всей деревне, что соответствует ее статусу повитухи. Она находит то, что искала, и маленькими ножницами отрезает кусочек, а затем прячет сокровище в руке. Это процесс повторяется еще два раза, после чего А-ма откладывает ножницы. В комнате воцаряется тишина, остальные ждут, что будет дальше.

– Ныне, когда мне уже исполнилось сорок пять лет, тот возраст, когда женщины перестают задумываться о деторождении, настала пора сосредоточиться на единственной дочери и на том, какой женщиной, женой и матерью она станет. Дай мне руку.

Остальные вытягивают шеи, как гуси в небе.

Не показывая, что она прячет, А-ма сует один из подарков в мою протянутую руку. Это серебряная монета, украшенная с одной стороны непонятными закорючками, а с другой – скоплением замысловатых храмов.

– Эта монета из Бирмы, – объясняет она. – Я не знаю, что на ней написано.

Я видела Бирму на карте в школе. Это ближайшая к нам страна, но я понятия не имею, что означают бирманские буквы.

– Еще ракушка…

В другом конце комнаты Старшая невестка со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы. Она много раз выражала свое восхищение этой раковиной. И, подозреваю, всегда считала, что раковина достанется ей. Разочарование омрачает ее лицо, но ей и другим невесткам пока рано делить украшения на головном уборе моей А-ма.

– Ну и мое любимое… Это перо, которое привезли из Тибета к нам по Чамагудао^[4], Пути чая и лошадей. Подумай, Девочка. Эти вещицы путешествовали через океаны и реки, через горные перевалы и по торговым путям. Скоро ты сможешь прикрепить их к головному убору, который начинаешь сейчас создавать и который будет обозначать, что ты достигла брачного возраста.

Мое сердце заходится от радости, но я знаю, что А-ма сделала все это только для того, чтобы увести разговор в сторону от злосчастной плантации, моего приданого.

Неделю спустя по деревне разносится весть о том, что у Дэцзя начались роды. Свекровь присматривает за ней, как и положено в самом начале. А-ма проводит утро, изучая полки, доставая лекарства и инструменты из разных корзин и коробок и укладывая их в свой ранец, чтобы все было готово, когда Цыдо придет за ней. Напряженная тишина нарушается, когда кто-то взбегает по лестнице в мужской половине.

Еще до того, как Третий брат успевает постучать в стену, разделяющую две половины дома, А-ма поднимается и подхватывает свой ранец. Старшая невестка ждет у двери с накидкой, сотканной из листьев.

– Эту отдай Девочке, – велит А-ма, снимая с крючка вторую накидку. Она находит меня взглядом. – Сегодня пойдешь со мной. Ты уже достаточно взрослая. Если ты хочешь стать повитухой, пора начать учиться.

Три невестки смотрят на меня со смесью гордости и страха. Я испытываю те же чувства. От одной мысли, что я надену накидку А-ма, мурашки бегают по телу: неужели у меня получится помочь ей с родами?

– Готова? – спрашивает А-ма. Не дожидаясь ответа, она открывает дверь женской половины. Цыдо топчется на грязной дорожке, потирая руки с таким остервенением, что мне хочется убежать обратно в дом. А-ма, должно быть, улавливает мое настроение, потому что приказывает: – Пошли!

Предзнаменования особенно тревожны. Сейчас сезон духов. Идет дождь. Ребенок Дэцзя решил появиться на свет раньше срока, хотя ее живот уже много месяцев просто огромный. Единственный благоприятный знак – это день Крысы, а крысы живут в плодородных долинах, и это поможет Дэцзя в ближайшие часы.

Когда мы подходим к дому семьи Цыдо, я замечаю Цытэ, выглядывающую из-за двери. Ее храбрая улыбка на мгновение придает мне уверенности. Мы с А-ма продолжаем путь к хижине молодых супругов. Цыдо остается у подножия лестницы. Всем известная истина: если муж увидит, как рожает жена, он может умереть. Когда мы входим, старшая тетя Цыдо помогает нам снять накидки. А-ма встряхивает мокрой головой, осматривая комнату, еще более задымленную, чем наша. Мать Цыдо сидит на корточках на коврике, подсунув руки под тело невестки и массируя ее.

– Подвинься! – А-ма использует слова очень скупо, перестав быть дочерью, сестрой, женой, матерью и другом. Она здесь в роли повитухи.

Дальнейшее ощущается как одно движение: мать Цыдо скользит вправо, а моя А-ма опускается на родильный коврик, увлекая меня за собой. Мы словно три дерева, которые гнутся под сильным ветром. Любопытно, что делала мать Цыдо, когда мы вошли, и мой взгляд перемещается между ног Дэцзя. Под ней виднеется лужа крови и слизи. Ого! Такого я не ожидала! Моргнув, я поднимаю глаза и смотрю на лицо Дэцзя. Ее челюсть стиснута от боли, лицо покраснело от усилий, а глаза зажмурены.

Когда схватка утихает, руки А-ма быстро двигаются, сначала проникая между ног Дэцзя, а затем перемещаясь выше и выше по животу, слегка сжимая.

– Твой сын не дает тебе покоя, – говорит А-ма.

Не знаю, в том ли дело, что она сказала про ребенка «сын», или в том тоне, каким она это произнесла, будто это самые обычные роды в наших горах, но Дэцзя отвечает улыбкой.

А-ма расстилает на родильном коврике кусок вышитой ткани цвета индиго и кладет на него нож, нитку и яйцо.

– Дэцзя, я хочу, чтобы ты приняла другую позу, – говорит А-ма. – Встань на четвереньки и обопрись на локти. Да, вот так. На этот раз, когда придет схватка, сделай вдох и медленно выдохни. Пока не тужься.

Три часа спустя ничего не меняется. А-ма откидывается на спинку стула и крутит браслет с драконом на запястье, размышляя.

– Думаю, нам нужно позвать жреца и шамана.

Мать и тетя Цыдо замирают, словно олени, замеченные в лесу.

– Рума и нима? – В голосе матери Цыдо явственно звучит паника.

– Да, немедленно, – приказывает А-ма.

Через десять минут а-ма Цыдо возвращается с двумя мужчинами. Те не теряют времени. Нима погружается в транс, но боль Дэцзя не просто не ослабевает, но и усиливается. Ее глаза по-прежнему закрыты. Я не могу представить, какие ужасы она видит сейчас за сомкнутыми веками.

Мучительная агония. Я с облегчением понимаю, что не каждая женщина проходит через подобное.

Наконец нима возвращается к нам.

– Ошибку нельзя скрыть. Дух оскорблен, потому что Дэцзя допустила ошибку, когда совершала подношение предкам.

Нима не уточняет, в чем именно заключалась ошибка, но это могло быть что угодно. Мы делаем подношения горам, рекам, драконам, небу, а еще нашим предкам. Подношения как-то связаны с едой, возможно, пища не была разделена на кусочки должным образом или собака утащила часть подношения и сожрала под домом.

За дело берется рума. Он просит яйцо, но не то, что лежало на коврике, а новое.

– Сырое, – требует он. Яйцо приносят, и он трижды проводит им над телом роженицы, обращаясь к духу. – Больше не ешь и не пей в этом доме. Возвращайся в свой. – Он кладет яйцо в карман, а затем обращается непосредственно к Дэцзя: – Ты уже так долго не можешь разродиться, что настал день Буйвола. Буйволы помогают людям в работе. Теперь дух дня поможет тебе очистить комнату от дурной энергии.

Дэцзя стонет, когда свекровь и А-ма помогают ей подняться. Она не может стоять прямо. Дэцзя тащат через всю комнату к метле. Я открываю рот, намереваясь что-то возразить, но А-ма замечает это и бросает на меня такой строгий взгляд, что мой рот тут же захлопывается.