Старшину наличие в разведгруппе религиозного человека ничуть не смущало. Его больше всего удивляло, что ни Иван, ни Кирилл, ни Айбек совсем не курили. Иван попробовал курить ещё в школе, потом он вполне осознанно от этого отказался и никогда больше не курил. А Монах вместе с Феликсом, похоже, и не пробовали ни разу.

– Ну як же так можно? Шоб на войне та и не курить! – часто нарочито громко возмущался старшина, глядя на Ивана с Кириллом. Но при этом неизменно добавлял: – Оно для разведчика, пожалуй, привычка курить действительно вредна. А то и смертельно опасна.

Охримчук иногда с иронией, ворчливо отзывался о своей разведгруппе, повторяя:

– Ну шо за вагон мне достался, сплошной интернационал, та ещё и для некурящих!

Иван тоже получил свой позывной. Ткнув его в грудь, Охримчук тогда просто сказал:

– Ты будешь Волгой.

– Как Волгой? – опешил Иван. – Это ведь женское имя!

Охримчук, побарабанив пальцами, словно молоточками, по его груди, широко улыбнулся, обнажая белые ровные зубы, и повторил с нажимом:

– Ты – Волга.

– Скажи ему спасибо, что он тебя Царицей не назвал, сталинградец, – хохотнул присутствующий при таком наречении Ивана Шило.

– Ну спасибо, Дед, – ответил Иван.

Все в группе за глаза, да и в глаза тоже, звали Николая Дедом. Он и не соглашался на это, и не запрещал так его звать.

Старшина был гораздо старше каждого из разведгруппы. Иван предполагал, что ему больше тридцати лет, но точного его возраста никто из них не знал. По самому Николаю это было невозможно понять. Его вполне можно было назвать человеком без возраста. Так причудливо уживались в нём суровость, опыт и твёрдость с его лёгким нравом и какой-то молодецкой удалью.

Иван многому научился у Николая. И как правильно, по-особому, наматывать портянки, и как приладить к ноге на специальном ремешке чехол-ножны для ножа. Как подавать друг другу сигналы в лесу, в поле и как долго, часами сидеть неподвижно в засаде, прятаться и бесшумно приближаться к противнику. Как его, этого противника, правильнее, если это требуется, скрутить, связать и нести потом на себе одному или вдвоём с напарником. Как вставить «языку» в рот кляп, чтобы тот не мог его выплюнуть и подать голос. Он подробно рассказывал Ивану и другим бойцам разведгруппы, какие мины могут им встретиться, когда пойдут в разведку, и на что обращать внимание, чтобы их распознать.

– Сапёры нам, конечно, хорошо помогают, но самим надо быть внимательнее и смотреть, где ямка, где бугорок, а где трава пожухлая. Там мины и могут быть, – говорил им Николай и добавлял: – В разведке, хлопцы, мелочей нет. Малейшая ошибка – смерть.

Многое объяснял им старшина. Часто он назидательно поучал их:

– Никогда не забывайте о том, что немцы – сильные вояки и очень хорошо подготовлены.

Он твердил им постоянно:

– Нельзя недооценивать противника. Особенно в рукопашной. Самое страшное и опасное на войне что? – задавал он им вопрос и тут же сам на него отвечал: – Это не бомбёжка, не миномётный обстрел и не когда жратвы нет, Флакон! – старшина резко обратился к жующему здоровяку Серёге, любившему крепко закусить и бывшему постоянно голодным по этой причине. – Бомба или мина, она дура: либо упадёт на тебя, либо не упадёт. А в рукопашной только и видно, что ты из себя представляешь. Тут выход только один: либо ты, либо тебя. Другого не дано. И запомните, рукопашная – это вам не мордобой какой-то, не просто драка. И не надо чем попало драться.

И не как Волга надо драться, тут тебе мало помогут все приёмчики да стойки боксёрские. Да и прикладом, как Ваня наш любит, драться не стоит. В серьёзной рукопашке кто ж тебе нормально замахнуться-то даст? Не успеть, братцы. Не даст тебе немец нормально замахнуться, не будет он ждать тебя. Поэтому винтовка или автомат в рукопашной за спиной должны висеть.

И вообще, Волга, к тебе персонально обращаюсь, прикладом от ППШ старайся не бить. Предохранитель ненадёжный у автомата. Вдаришь так, а он сам стрелять начнёт. Самопроизвольно. Да ещё и не одиночными, а сразу очередью. Смекаешь, как хреново может получиться?

Немного помолчав и покурив, старшина продолжил:

– Драться, мужики, сподручнее всего сапёрными лопатками. И штыками, а также ножами. В левой руке держи штык, лучше всего с трёхлинейки, а в правой – лопатку. И фрицы, те, которые поопытнее, так же дерутся и спуску вам не дадут. Не надо рассчитывать, что они вас испугаются и побегут. Может, даже испугаются и побегут. Но на это не рассчитывайте.

Закончив так, старшина обвёл всех взглядом и, ещё раз глубоко затянувшись, вдруг спросил:

– А что, бойцы, самое главное в рукопашной?

Несмотря на то, что все промолчали, на миг задумавшись над таким вопросом, он снова ответил сам:

– Правильно! Самое главное – чувствовать локоть товарищей справа и слева. Если распадается ваша шеренга, – сразу становитесь спиной к спине! Иначе сзади по вам вдарят фашисты. Сначала, если сошлись с врагом, делаешь штыком, что в левой руке, выпад вперёд.

Дед сделал резкое движение рукой в сторону стоявших ближе всех к нему Монаха с Феликсом. Те испуганно отшатнулись.

– Вот! Это нужно, чтобы противник не приближался или трухнул трохи. А как только он башкой крутить станет, как Монах сейчас башкой завертел, или просто чуть в сторону посмотрит, – руби что есть мочи с правой лезвием лопаты ему по шее. Зря мы, что ли, их так заточили-то? Тут фрыцу и кирдык придёт, – завершал наставления старшина.

– Да, Феликс? – как всегда в конце обращался он к Айбеку.

Мусаев вскочил и бодро выпалил:

– Так тосьно, товарища Дед! Полная кирдык ему придёта!

Все покатились со смеху, слыша, как Айбек нарочно, для хохмы, коверкал слова. На самом деле все они хорошо знали, что грамотной русской речи Айбек мог ещё и любого русского поучить. На родине, в Киргизии, мать его работала в школе учителем русского языка и литературы.

– А если серьёзно, ребята, – часто повторял старшина, – разведка – дело очень непростое, и я хочу, чтобы вы не только нормально воевали, но и выжили.

Николай часто сам вступал с каждым из бойцов своей группы в учебную схватку. И когда разведчик его вдруг побеждал, он сильно радовался и мог потом за это бойца расцеловать.

«Да… Интересна, но страшна была та наука», – подумал Иван.

Воистину страшен всегда, во все времена, был русский рукопашный бой. Часто, когда дело доходило до него, не выдерживали нервы у противника. Бросался он в бегство. И ничего, кроме численного превосходства, не могло его спасти от той сметающей всё ярости, бешеной злобы людей, бьющихся насмерть. И трещали кости, и бывало, что слетали с плеч головы, снесённые сапёрными лопатками. И фонтаном била из обезображенного туловища кровь, качаемая ещё живым сердцем. Невозможно было всё это вынести и выжить, не загнав глубоко в себя, не отключив, не подавив в себе на время яростной схватки всё человеческое.

Разные у разведгруппы были задания, и далеко не всегда всё шло по плану. Действовать часто приходилось по обстановке. Много раз им удавалось избежать неминуемого уничтожения группы благодаря какому-то звериному чутью старшины Охримчука, их Деда. Не могло в таких условиях обойтись и без потерь.

13

Через два месяца после того, как Иван стал частью разведгруппы Деда, потеряли они Кирпича и Шило.

В середине января сорок второго года, в ходе зимнего контрнаступления, войска Юго-Западного фронта, где была их дивизия, сосредоточили свои силы на щигровском направлении Курской области. Перед началом контрнаступления они получили приказ: во что бы то ни стало взять «языка». Причём тогда разведгруппа Охримчука должна была взять «контрольного языка». Пленным слабо верили, как всегда, а в ту пору – особенно. Все их показания старались проверять. Поэтому и понадобился второй, «контрольный язык».

Пошли ночью. В группе захвата: Дед, Феликс, Кошеня, Монах, Флакон и Волга. В прикрытии: Георгий Васильев – Шило, Евгений Ряхин – Кирпич и ещё один новенький боец – Андрей Сёмушкин, недавно принятый в их группу и позывного пока не имеющий. Так сложилось, что в последнее время задача прикрывать отходящую с «языком» группу выпадала именно Георгию и Жене.

С самого начала, с первого их знакомства Женя сразу сблизился с Жоркой Васильевым. Было трудно объяснить, почему так вышло.

А как люди между собой сходятся? Пожали друг другу руки, улыбнулись, перекинулись парой ничего не значащих слов. И затеплилось что-то от этой улыбки, от взгляда, от странного, неуловимого осознания, что рядом с тобой родственная тебе душа. Что рядом – друг. Так и у них с Жорой получилось. Хоть и разные они были как внешне, так и по характерам.

Женя с удачной для своей комплекции фамилией Ряхин – здоровый, крепкий и очень спокойный. Безмятежный просто. Но несмотря на свою «удачную» фамилию, старшина всё-таки метко его Кирпичом нарёк. Было в нём что-то квадратное, угловатое, в общем, кирпичное. Георгий, он же Жора, совсем другой. Тощий, но при этом сильный и жилистый, подвижный, как ртуть, и беспокойный. Настоящее шило. Старшина ещё не раз добавлял, что это шило у него было в известном месте. И ведь словно прилипли они друг к другу. А когда вместе в первую свою разведку сходили и потом стали ходить, то это чувство близкой и крепкой дружбы уже нельзя было ни с чем перепутать.

В их разведгруппе отношение друг к другу было очень тёплое. Вначале к тебе все присматриваются. А принимают в коллектив только после совместных вылазок в немецкий тыл, где человек быстро проявляется. Были случаи, когда у вроде бы нормальных бойцов не выдерживали нервы. Ведь каждая вылазка «на дело», как выражался Дед, – это как прыжок в ледяную полынью. И выплывешь ли ты оттуда, вернёшься ли назад, никогда не известно. Нельзя заранее представить, что ждёт тебя там, впереди, как переползёшь через нейтральную полосу, замирая в свете ракет и при каждом постороннем шорохе. Те, кто не справлялись, терялись, пугались, начинали паниковать, – просто отсеивались, если дело из-за них не оборачивалось серьёзными проблемами или потерями. И таких больше не брали в разведку.

– Не для них разведка, – просто говорил тогда старшина.

Многих, кто во время вылазок проявлял малодушие, просто выгоняли из разведки – прохвосты и трусы там не задерживались.

Так и сплотилась в итоге их разведгруппа, где всех объединяло боевое братство. Но Женю с Жорой крепко связывала ещё и мужская дружба.

Тогда было холодно, морозно. Вышли со всеми предосторожностями глубокой ночью. Оделись хорошо: валенки, ватные брюки, тёплое бельё, фуфайки, тёплые рукавицы. Поверх всего этого – маскхалаты. Между немецкими позициями и нашими – небольшая замершая река. Получалось, что нейтральная полоса проходила как раз по льду этой реки.

Шли очень осторожно. Когда от берега до переднего края немецких позиций осталось метров двести, преодолели их ползком. Сёмушкина, как пока что новенького и не проверенного в деле человека, на всякий случай оставили на льду, чтобы он прикрывал, если немцы попробуют отрезать группе отход. Остальные расположились тут и сделали засаду. По всем расчётам, скоро должна была произойти смена немецкого охранения. Долго ждать не пришлось.

Немцы появились примерно в три часа ночи. Шли двое, не спеша, разговаривая на ходу. Бойцы группы захвата сразу определили, что это не смена, – идут два офицера. Когда они поравнялись с засадой, то их обоих тихо взяли. Потащили немцев на лёд. Успели оттащить метров сто от берега, как вдруг немцы всполошились. В небо полетели осветительные ракеты. Группа отхода с двумя пленными офицерами сразу оказалась на виду.

Большая группа фрицев высыпала на берег. Женя дал прицельную очередь по бегущим из своего укрытия. Несколько человек упали, остальные залегли, открыли огонь. Жорка тоже дал длинную очередь по набегавшим справа от них немцам и прижал их к берегу. С немецкой стороны всё прибывали, рассыпаясь цепью, вражеские солдаты. Заработали пулемёты. В это время Сёмушкин вскочил и помчался, убегая за отходившей группой, так и не сделав ни одного выстрела по бежавшим немцам. Он бежал по льду, а по нему с немецкого берега били несколько пулемётов трассирующими пулями. Женя отчётливо увидел, как трассеры догнали убегающего Сёмушкина и все разом, соединившись, впились ему в спину. Его скошенное пулями тело опрокинулось на лёд.

Женя продолжал стрелять по набегающим немцам, как вдруг трассеры от пулемётов сместились в его сторону, и его остро и сильно хлестнуло по ногам и по голове. Одной пулей с него сбило шапку, оцарапав макушку, другой – насквозь пробило щеку. Пули раздробили ему левую голень и глубоко вошли в бедро правой ноги. Он опрокинулся на спину и застонал.

К нему подполз Жорка, испуганно прошептал:

– Ты как, Женя? Ранен? Сильно?

– Жорка, друг… Я, похоже, отвоевался, – отплёвываясь кровью, прохрипел Женя. – Я тут останусь. Ещё немного их подзадержу, сколько смогу… А ты – давай на тот берег. Группа наша с «языком» ещё не успела уйти. Прикрой их там…

– Я тебя не брошу, брат! – отчаянно вскричал Жора.

– Мы оба с тобой знаем, что так надо, – хрипло прошептал Женя, перевернулся на живот, вставил запасной диск в автомат и, брызгая изо рта кровью, закричал на Жорку: – Ну! Иди же!

– Я вернусь за тобой. Держись и жди меня, братка, – сказал Жорка и скользнул в темноту, сильно забирая вправо.

Немцы пока не стреляли. Слышны были их отрывистые крики. Они о чём-то громко переговаривались. Женя лежал, выставив вперёд автомат. Он достал и положил рядом с собой сменный диск и пару «лимонок». Голова немного кружилась. Он поднял и снова нахлобучил себе на голову изодранную пулей шапку. Кровь из царапины с макушки уже не текла ему на лицо.

«Неглубокая там, видимо, царапина. Затянулась», – подумал он.

Сильно кровоточила пробитая щека. Он заткнул её варежкой. Беспокоили его только ноги. Он их не чувствовал, они были как деревянные. Он понимал, что раны там очень опасные и из-за них, именно этих ран, он так быстро теряет последние силы…

Внезапно довольно далеко справа «заговорил» в сторону немцев Жоркин ППШ. Немцы, словно очнувшись, разом ответили ему огнём.

«На себя, гадёныш эдакий, огонь вызывает, – понял Женя, – фрицев от меня отвлечь вздумал».

– Ну, это у тебя не выйдет, – хмуро прошипел Женя в темноту.

Он лежал, какое-то время пытаясь справиться с подступающей к нему дурнотой.

«Только бы сознание не потерять, – забеспокоился он, – так и в плен могут взять. А в плен я больше не пойду. Ни за что».

Чтобы не отключаться и распалить себя, он вспомнил, как летом сорок первого попал в плен к фашистам.

Женя родился в августе 1920 года на казачьем хуторе Какичев, что находился рядом с Белой Калитвой. Испокон веков здесь проживали казаки. Семья его: отец Емельян Павлович, мамка Александра Митрофановна да братья, старший Василий и младший Иван, – все жили в небольшой землянке со стенами, обшитыми тонкими досками. Пол тоже был земляной. Жили бедно, хозяйства у них не было, кормились в основном с огорода. В 1927 году семья Ряхиных одной из первых вступила в колхоз. Работали все много. Приучены были к трудной работе. Вроде и начала жизнь налаживаться. Но в 1935 году на редкость холодной выдалась зима в их краях. А надо было ехать за сеном для колхозного стада. Ехать далеко от них, на Чёрные земли. Отправили туда несколько подвод. Поехал и Емельян Павлович со старшим сыном Василием.

Никто не вернулся назад. Замёрзли все. Весной только нашли в стогу сена трупы всех, кто из Какичева уехал. Осталась мамка одна с двумя детьми. Да, голодное и тяжёлое детство выпало на долю Евгения. Но сила, заложенная в нём природой, помогла ему в эти трудные годы и выжить, и с работой справиться, и семилетку окончить.

В 1940 году отправился он служить в Красную Армию. Ребят в армию провожал весь Какичев. Служил Женя в стрелковом полку. Весной 1941 года их стрелковый полк перебросили к границе, недалеко от Бреста. На границе было очень неспокойно. Многое говорило о приближении войны: скопление живой силы и техники рядом с нашей границей, наглое, провоцирующее поведение немцев.

22 июня 1941 года все проснулись от страшного грохота, всё было в огне, рвались снаряды, слышались крики раненых и умирающих. Их часть стала отступать, неся потери, в полной неразберихе, без связи, без боеприпасов. Женя вспомнил, как они, испуганные, измотанные и обессиленные, прятались ночью в лесу. Утром они попали под миномётный обстрел, и его оглушило. Он потерял сознание, а когда пришёл в себя, то услышал чужую грубую речь. Это и был плен.

Он оказался в построенном наспех лагере для военнопленных. Рядом с нашей границей, в Польше, большую территорию обнесли колючей проволокой, наскоро сколотили тесные бараки и затолкали туда сверх всякой меры наших пленных. Охраняли лагерь немцы с собаками. Пленных практически не кормили в том лагере. Давали на всех какую-то вязкую, смешанную с опилками размазню и ржавую, тухлую воду. В лагере было много раненых. Они-то в первую очередь и начали умирать от ран и истощения. Трупы складывали тут же вдоль ограды с колючей проволокой, как дрова, – в огромные штабеля. В эти ужасные штабеля ежедневно – каждое утро и каждый вечер – мёртвых относили и складывали сами пленные. Женя несколько раз относил туда тела умерших с напарником, земляком из Белой Калитвы, которого он тут встретил, Мишкой Нефёдовым. С ним он и решил бежать. В первый раз.

Тогда, вечером, оттащив очередных мёртвых к «колючке», они с Мишкой остались там, забравшись в узкий просвет между холодными, окоченевшими телами и другими, самыми страшными – размякшими и оплывшими. Остались там до темноты. Их не заметили. Они лежали, задыхаясь от смрада. Когда достаточно стемнело, выбрались из страшного своего убежища, проползли под «колючкой» и бросились бежать. Бежали изо всех сил, задыхаясь и жадно хватая воздух ртом. Но только, видимо, конвоиры их заметили. Быстрой оказалась погоня. Собаки настигли их. Немцы не торопились отогнать собак. На ногах у них потом остались глубокие шрамы от укусов.

Неудача эта их не остановила. К тому же все знали, что готовится отправка пленных в Германию. Откуда сбежать уже невозможно. Они с Мишкой решили ещё раз рискнуть.

Однако помог бежать случай. Тёмной осенней дождливой ночью пролетел над ними наш бомбардировщик. Неизвестно почему он отбомбился рядом с ними, и одна из бомб угодила в аккурат в полосу препятствий за лагерем, частично разметав ограждения. И Женя, постоянно готовый к побегу, сразу рванулся туда, в пролом. Бежал долго, под проливным дождём. Скорее, скорее – в лес. Так и спасся. Начал пробираться на восток. Шёл ночами. Иногда осторожно заходил в дома. Ему везло – всюду его подкармливали.

В расположение нашей советской части вышел неожиданно. Он и не знал, что давно уже пересёк линию фронта. Потом было долгое разбирательство с работниками особого отдела. Подробный разговор о концентрационном лагере. Но его спасло, что он не один вырвался тогда из этого лагеря, было ещё несколько групп, которые бежали оттуда и пробились к своим. Все их рассказы совпали, поэтому никто не был отправлен в штрафную роту. Так и попал Евгений в свою роту, а потом и в их разведгруппу.

Женя открыл глаза и понял, что ненадолго отключился. Вдалеке справа всё ещё раздавались выстрелы.

«Это Жорка стреляет», – понял он.

Мимо него, шагах в десяти, неслышно двигалась группа немецких автоматчиков. За ними на небольшом отдалении шла вторая группа немцев. Они не видели или не обращали внимания на него. Может, считали его убитым. Немцы, скорее всего, старались по большому кругу обойти Жорку и замкнуть его в полукольцо. На короткое мгновение у него промелькнула слабенькая мыслишка: «Меня не заметили… Я ранен… Могу ведь отлежаться… А как немцы пройдут, поползу к своим. Кровотечения сильного нет. Доползу поближе, а там и наши вернутся за мной. Они обязательно, как всегда, проверят. Не бросят… Потом в медсанбат. И жив буду…»

Но навстречу этим мыслям всколыхнулась другая, упорная: «А Жорка как? Пусть сам, без меня, отбивается?»

Нет. Он ясно понимал, что не станет отлёживаться.