Глава 7

Почему же я не вывела Петунию до того, как позволить ей зайти в гостиную? Все хорошо, говорю я себе. Все хорошо. Хорошо. ХОРОШО. Сердце несется вскачь, ничего хорошего со мной явно не происходит. Я стараюсь дышать медленно и ровно, чтобы держать пульс под контролем. Мой психотерапевт называет это «квадратным дыханием»: четыре секунды вдыхаешь, потом на четыре секунды задерживаешь дыхание, потом выдох четыре секунды и снова задержка дыхания на четыре секунды. И так несколько раз.

Держись, Натали. Ну же. Не отпускай поводья.

Подружки никогда не видели меня в панической атаке. Я говорю себе: сосредоточься на фильме. Сосредоточься. Это очень интересная история. Ты сможешь удержаться от паники.

Пульс ускоряется. Вместо четырех секунд в «квадратном дыхании» я выдерживаю разве что одну на каждой фазе. Что там вообще происходит в этом фильме? Я понятия не имею. Черт! Натали, забудь про эту систему дыхания. Есть новый план. Дьявол, какой еще новый план?

В комнате довольно темно, но я все равно проверяю, не смотрит ли кто-то на меня. Мой взгляд мечется по комнате, выхватывая и контрастно выделяя какие-то случайные детали: угол телевизора, каминные кирпичи, трещинка в одном из них, книга на полке, фамилия автора книги – ПЕРРИГО, ПЕРРИГО, ПЕРРИГО – протертый участок ковра, застежка-молния на рюкзаке Брента, снова книга. ПЕРРИГО. Снова треснувший кирпич.

От экрана по комнате плывет сверхъестественное голубоватое свечение.

– Я пойду, – бормочу я себе под нос. – Мне надо кое-что сделать. Скоро вернусь.

Все приклеились к экрану и даже не замечают, что я ухожу. А может быть, замечают. Я не уверена.

Я закрываю дверь в спальню и бегу к шкафу. Запираюсь изнутри и сажусь на гору своей обуви, поджав колени к груди. Я закрываю глаза, изо всех сил прижимаюсь ими к коленям. Я такая маленькая, меньше быть просто невозможно.

– У меня все хорошо, – шепчу я. – Хорошо, хорошо, хорошо. – Может быть, если я повторю это много-много раз, это станет правдой? – Успокойтесь, – продолжаю шептать я. – Все в порядке. Эй, успокойтесь! Все хорошо! – С кем я разговариваю? С моими ботинками? С одеждой? С мыслями, которые скачут в моей голове, как шары в лототроне?

Может, у меня тут ботинки бесятся? Я выглядываю из-за коленок и проверяю, все ли в порядке. Все хорошо, хорошо, хорошо. Доктор Вандерфлит говорила, что, когда я начинаю повторять слова или делать какие-то иррациональные вещи, нужно принять дополнительную таблетку. Иногда биполярное аффективное расстройство подается с гарниром из тревоги, бреда и/или паники. Мой мозг умудрился заказать полную тарелку всего. Можно ли назвать разговор с обувью иррациональным? Нет, со мной все хорошо. Я же не думаю, что ботинки меня слушают. Все хорошо.

Тело волна за волной накрывает жар, по спине течет пот. Я прячу голову в темноте между коленями. Сама справлюсь. Все хорошо. Не нужны мне дополнительные лекарства, это все чушь. Ни один из моих друзей не принимает никаких препаратов. Бренту не нужны препараты. Я сама со всем справлюсь. Нужно выложиться на все сто, как говорят в конце соревнований по бегу. Выложись по полной, Натали. Все хорошо.

Иногда меня успокаивает процесс рисования. Хорошая идея – порисовать. Ладно, порисую.

Где у меня здесь включается свет? Вот. Голубая коробка из-под обуви, в которой я храню краски, лежит в обычном месте. За моей спиной полки с одеждой, а колени почти касаются закрытой двери.

Я приоткрываю дверь, чтобы запах быстрее улетучивался. Руки дрожат, когда я открываю первый тюбик. Светящийся фиолетовый оттенок. Я люблю светящиеся краски. Причем всех цветов. В шкафу я пользуюсь только такими. Где крышка от коробки? А, вот она. Ой, кажется, многовато выдавила. Ничего, все пойдет в ход. Нарисую что-нибудь большое. Я направляю кисточку на внутреннюю поверхность двери.

«ВСЕ ХОРОШО», – пишу я печатными буквами. Чуть ниже еще раз: «Все хорошо». На боковой стене шкафа снова, но уже голубой краской: «Все хорошо». Я не мою кисточку, переходя от одного цвета к другому. В шкафу я никогда не мою кисточку. У меня в комнате есть специально отведенное место, где я рисую «по-настоящему», но для таких моментов, как сейчас, у меня есть шкаф. Мир слишком велик. Нужно сделать его меньше. Шкаф – то место, где мир сжимается до меня и моих красок.

Дышу я все еще очень часто. Почему никак не получается твердо держать руку? Буквы скачут, и почерк совсем не похож на мой. Об еще не высохшую краску пачкается одежда, но мне все равно. Хочется закричать, но тогда меня услышат внизу. Голова взрывается от внутреннего крика, и я снова зажимаю ее между коленями и ловлю ртом воздух. Ладно, забудь о буквах. «Все хорошо», – снова шепчу я. Лучше нарисую что-нибудь абстрактное.

На внутренних стенках шкафа уже есть абстрактные миниатюры моего авторства. Краской здесь покрыт каждый сантиметр поверхности. Зеленой светящейся краской я начинаю рисовать абстракцию в самом низу двери. Ярко-зеленые полосы поверх фиолетовых кругов. Я добавляю флуоресцентного белого по краям, чтобы еще сильнее выделить зеленый. Так он еще больше сводит с ума.

Этот белый для меня как наваждение. Он яркий, как молния. На МРТ моего мозга сейчас проявились бы молнии, в этом нет никаких сомнений. У большинства людей в мозгу не бывает молний, а у меня бывают. Одна из белых полос отделяется от зеленого края и убегает на голубой фон картины, которую я нарисовала здесь много недель назад. Молнии не бывают предсказуемыми.

Сердце по-прежнему несется вскачь. Я вся трясусь. Процесс рисования не успокаивает меня, как должен бы. Кисточка падает из руки, на полу образуется клякса из краски. Это ничего. Тут на полу уже много пятен.

Я закрываю дверцу шкафа и выключаю свет. В темноте на меня смотрит только едва различимое сияние флуоресцентных красок. Фиолетовая надпись «ВСЕ ХОРОШО» поверх моей любимой абстрактной работы. О нет. Зачем я это сделала? Я пытаюсь стереть ее рукой, но получается только размазать буквы «Р», «О» и «Ш». Теперь все это выглядит просто нелепо. Круги, полосы, молнии – все расплывается перед глазами. Я снова прячу голову между коленями. Слезы беззвучно стекают мне на джинсы.

С чего это все началось? Неважно. Снежинка, которая запустила лавину. Лавина движется так быстро, что я не могу ею управлять. Дыши, Натали. Можно ли замедлить собственное сердце? Нужно перестать плакать.

Боже, нет, меня сейчас вырвет.

Я выбегаю из шкафа и несусь по коридору. Успеваю включить кран, и шум воды заглушает то, что творится со мной в туалете. Хоть бы никто не услышал.

Когда приступ заканчивается, я вытираю рот туалетной бумагой и оседаю на пол у стены. Вода по-прежнему бежит в раковину. Пот смешивается со слезами.

Нужно было принять таблетки.

Я поднимаюсь с пола и всем телом опираюсь на тумбу с раковиной. Голова опущена, но я с трудом поднимаю глаза на свое отражение в зеркале. После того как меня вырвало, дыхание как будто бы замедлилось и стало регулярным. Тушь размазана, лицо горит. В глазах читается страх, ярость и признание своего поражения. Одними губами я говорю самой себе: «Прости». Отражение искажается, когда я открываю шкафчик с лекарствами. Больше никаких промедлений. Я принимаю таблетки.

Пузырек кричащего оранжевого цвета словно бы насмехается надо мной. Оранжевый цвет я теперь люблю меньше всего. На этикетке значится мое имя, а под ним – название препарата. Меня бесит, что мое имя и это название напечатаны прямо друг за другом, как будто неразрывно связаны. Не должно мое имя быть связано с каким-то дурацким лекарством. Я открываю крышечку с защитой от детей и высыпаю таблетки в ладонь. Эти белые пилюльки овальной формы такие маленькие и легкие, в жизни не подумаешь, что они так сильно воздействуют на человеческий организм. Но по опыту я точно знаю, что это так.

Я открываю кран и наливаю немного воды в чистый пластиковый стаканчик, который храню возле раковины. На ладони я оставляю всего одну таблетку, и даже ее подумываю разломать пополам. Стала ли бы я чувствовать себя вполовину ненормальной, если бы мне нужна была только половинка таблетки?

Мое дыхание еще полностью не установилось. Я точно знаю, что мне нужна целая таблетка. Я набираю в рот воды и кладу туда таблетку, стараясь попасть сразу в центр получившегося водоема так, чтобы она не касалась моего языка, внутренней поверхности щек или нёба. Тогда я смогу притвориться, что просто пью. Как будто бы никакой таблетки во рту и нет. Я проглатываю воду и пилюлю, убираю пузырек обратно в шкафчик для лекарств и обещаю себе, что долго еще им не воспользуюсь.

Я обрызгиваю лицо водой, чтобы немного успокоиться, но достаточно ли этого, чтобы вернуть себе нормальный вид? Я пытаюсь улыбнуться своему отражению в зеркале. Улыбка выходит плоской и вымученной. Возможно, спасет макияж. Почти твердой рукой я наношу на ресницы свежий слой туши. Туня лает у задней двери в сад. Сколько она уже так лает?

Когда я впускаю ее в дом, Туня сразу мчится в гостиную, чтобы снова присоединиться к компании.

– Ты как там? – кричит Сесили из комнаты.

– В полном порядке. – Голос немного дрожит, но никто не обращает на это внимания.

– Ты все самое интересное пропустишь, – говорит Бринн. – Поторопись!

Я занимаю свое место на полу, и Туня тут как тут, прыгает мне на колени. Я подтягиваю колени к груди и делаю вид, что мне очень интересна «Матрица».

– Где ты была? – спрашивает Сесили.

– В туалете.

И я не вру.

Сесили мне верит. Бринн с головой ушла в мир кино. Брент встречается со мной взглядом, и в его глазах мелькает печаль. Потом он говорит, что пойдет сделает всем попкорн.

Тай слегка толкает меня ногой, и я поднимаю на него взгляд. Одними губами он спрашивает: «Ты норм?», – и я киваю в ответ. Возможно, он обратил внимание на пятно краски у меня на джинсах, но я не уверена, что его можно рассмотреть в темноте. Я переключаю внимание на экран телевизора прежде, чем он находится что ответить. Моя голова повернута в сторону экрана, но смотрю я на ступню Тая. Она зависает в воздухе, словно Тай хочет еще раз меня толкнуть, но потом передумывает, и ступня опускается на пол.

Не исключено, что Туня сейчас заснет у меня на коленях. Я целую ее в лоб и шепчу:

– Все хорошо.