Она подняла взгляд, чтобы убедиться, что Талли все ясно. Ей, разумеется, было ясно.

– Я здесь чужая.

– Ты ведь знаешь, что это неправда, Талли. Разве может дитя земли и небес быть где-то чужим? В Бхагавадгите говорится…

– Проехали.

Талли отвернулась, не дослушав. Очередная укуренная мудрость, которой место на психоделическом постере, ей была не нужна даром. В гостиной она ненадолго замешкалась, стащила из сумки матери пачку сигарет «Вирджиния слимз» и снова вышла на улицу.

Всю следующую неделю Кейт издалека наблюдала за новенькой.

Талли Харт была не такой, как все, – она казалась увереннее, невозмутимее, будто бы ярче остальных ребят, что бродили по вылинявшим зеленым коридорам школы. Гулять ей разрешали хоть всю ночь, к тому же она ни капельки не боялась, что ее застукают за курением в лесу позади школы. Все только об этом и говорили, Кейт постоянно слышала восхищенные перешептывания. Среди подростков Снохомиша, родители которых работали кто на молочной ферме, кто на бумажной фабрике, Талли Харт была диковинкой. Каждый хотел с ней подружиться.

Внезапная популярность соседки заставила Кейт еще острее почувствовать собственное одиночество. Она и сама толком не понимала почему. Знала только, что каждое утро, пока они стояли на остановке, совсем рядом и все же невозможно далеко друг от друга, разделенные зияющей пропастью молчания, ей мучительно, невыносимо хотелось, чтобы Талли ее заметила.

Впрочем, этому не бывать.

– …пока «Шоу Кэрол Бернетт»^[12] не началось. Все готово. Кейт? Кейти?

Кейт, очнувшись, подняла голову. Она заснула прямо за кухонным столом, над учебником обществознания.

– А? Ты что-то сказала? – спросила она, поправляя на носу очки в толстой оправе.

– Я приготовила запеканку для наших новых соседей. Сходи отнеси.

– Но… – Кейт отчаянно пыталась придумать отговорку, любую, лишь бы отмазаться, – они ж неделю как приехали.

– Ну что поделаешь, раньше не получилось. Всё дела, дела.

– У меня домашки куча, пусть Шон сходит.

– Сомневаюсь, что Шон там с кем-нибудь подружится.

– Можно подумать, я подружусь, – с тоской отозвалась Кейт.

Мама повернулась к ней. Каштановые волосы, которые она старательно завила и начесала утром, к вечеру снова повисли унылыми прядями, следов макияжа почти не осталось. Ее круглое, пухлощекое лицо выглядело бледным, потускневшим. Фиолетово-желтая, вязанная крючком жилетка – прошлогодний подарок на Рождество – была застегнута сикось-накось. Не сводя взгляда с Кейт, она подошла и села за стол.

– Можно я кое-что скажу, а ты не будешь кусаться?

– Это вряд ли.

– Мне жалко, что у вас с Джоанни все так получилось.

Кейт чего угодно ожидала, но не этого.

– Да ну, ерунда.

– Нет, не ерунда. Я слышала, у нее теперь своя компания, и довольно непутевая.

Кейт хотела было ответить, что ей все равно, плевать с высокой колокольни, но вдруг с ужасом почувствовала, как защипало в глазах. Накрыло воспоминаниями: вот они с Джоанни на ярмарке, катаются на каруселях, вот сидят возле конюшни, обсуждают, как весело будет учиться в старших классах. Она пожала плечами.

– Угу.

– Иногда в жизни бывает трудно. Особенно если тебе четырнадцать.

Кейт закатила глаза. Можно подумать, мама хоть что-то понимает в проблемах подростков, представляет, как это тяжело.

– Ни хрена себе новости.

– Я сейчас притворюсь, что этого слова от тебя не слышала. Это будет нетрудно, ведь больше я его никогда не услышу, правда?

Кейт вдруг страшно захотелось быть похожей на Талли. Талли не сдалась бы вот так запросто. Наверняка бы еще и закурила на глазах у матери, посмотрела, что она на это скажет.

Мама пошарила в бездонном кармане юбки и достала сигареты. Прикуривая, она все не сводила взгляда с Кейт.

– Ты знаешь, что я тебя люблю, во всем поддерживаю и никому не позволю тебя обижать. Но, Кейти, я не могу не спросить: чего ты ждешь?

– В смысле?

– Ты целыми днями торчишь дома, читаешь и делаешь домашку. Разве так с людьми знакомятся?

– Да никто не хочет со мной знакомиться.

Мама ласково погладила ее по руке:

– Не стоит сидеть и ждать, пока кто-нибудь другой придет и изменит твою жизнь. Вот ради чего женщины вроде Глории Стайнем жгут бюстгальтеры^[13] и устраивают демонстрации в Вашингтоне.

– Ради того, чтобы я могла завести друзей?

– Ради того, чтобы ты могла стать кем угодно – кем захочешь. Ведь вашему поколению так повезло. Можете выбирать, кем быть. Но иногда ради этого приходится рискнуть. Сделать первый шаг. Я одно могу сказать: сожалеть в жизни приходится только о том, на что когда-то не решилась.

В голосе матери Кейт вдруг почудилось что-то непривычное, в слове «сожалеть» звякнула нотка грусти. Но, впрочем, что могла мама знать о кровавой борьбе за популярность в старшей школе? С тех пор, как она сама была подростком, сто лет прошло.

– Ага, как же.

– Это правда, Кейтлин. Однажды ты поймешь, что я вовсе не так глупа, как тебе кажется. – Она улыбнулась и снова коснулась руки дочери. – Вот будешь в первый раз просить, чтобы я посидела с твоими детьми, тогда и поймешь – если, конечно, ты такая же, как все женщины.

– Ты о чем вообще?

Мама рассмеялась, хотя Кейт ничего смешного в этом не видела.

– Я рада, что мы поговорили. А теперь иди, знакомься с соседкой. Вы подружитесь.

Ага. По-любому.

– Рукавицы только надень, горячо.

Класс. Еще рукавиц не хватало.

Кейт подошла к плите и уставилась на красно-коричневое месиво в прямоугольной форме. Медленно, точно во сне, оторвала кусок фольги, накрыла запеканку и подвернула края, затем натянула толстые стеганые рукавицы, которые сшила тетя Джорджия. С запеканкой в руках она подошла к задней двери, сунула ноги в свои убогие, прикидывающиеся модными ботинки и по вязкой, чавкающей дорожке зашагала к соседнему дому.

Дом, построенный в форме буквы «Г», низкий и длинный, точно приплюснутый, стоял задом к дороге. Крыша из дранки вся поросла мхом. Некогда белые стены давно не видели краски, водосточные желоба забились листьями и сучьями. Здоровенные кусты рододендрона заслоняли почти все окна, разросшийся можжевельник окружил дом колючей зеленой стеной. За этим садом много лет никто не следил.

Кейт остановилась у двери, сделала глубокий вдох.

С трудом удерживая запеканку одной рукой, она стянула со второй рукавицу и постучала.

Пожалуйста, пусть никого не будет дома.

Почти сразу же внутри раздались шаги.

Затем дверь распахнулась, и перед Кейт предстала высокая женщина, одетая в свободное, струящееся платье. Лоб перехвачен расшитой бисером лентой. В уши продеты разномастные сережки. У нее был странный расфокусированный взгляд, точно у близоруких, которые без очков ничего не видят, но ее красота – пронзительная, хрупкая – все равно бросалась в глаза.

– Да?

Странная, пульсирующая музыка раздавалась будто бы со всех сторон одновременно; внутри стоял полумрак, лишь красные и зеленые лава-лампы озаряли комнату жутковатым свечением.

– З-здравствуйте, – заикаясь, пробормотала Кейт. – Моя мама вам запеканку приготовила.

– Ништяк. – Женщина качнулась назад, едва не упала.

И вдруг из-за ее спины появилась Талли, вернее сказать, вылетела, двигаясь с уверенностью и изяществом, которые пришлись бы впору кинозвезде, а не четырнадцатилетней девочке. Одетая в ярко-синее короткое платье и высокие белые сапоги, она выглядела достаточно взрослой, в самый раз, чтобы водить машину. Ни слова не говоря, она схватила Кейт за локоть, втащила ее в дом и провела через гостиную в абсолютно розовую кухню – розовым было все: стены, шкафы, занавески, столешницы. Когда Талли наконец посмотрела на нее, Кейт почудилось, что во взгляде ее темно-карих глаз промелькнуло что-то очень похожее на стыд.

– Это твоя мама? – спросила она, не придумав, о чем бы еще завести разговор.

– У нее рак.

– Ой. – Кейт понятия не имела, как на это реагировать. – Как жалко.

Кухню затопило тишиной. Не смея поднять глаза на Талли, Кейт разглядывала стол. Она в жизни своей не видела столько «вредной» еды разом. Печенье, сладкие хлопья для завтрака, пачки кукурузных чипсов, попкорн, покупные кексы с разными начинками.

– Ого. Вот бы мне мама разрешала все это есть.

Она тут же пожалела, что вообще раскрыла рот. Прозвучало это ужасно тупо и по-детски. Чтобы не стоять столбом, разглядывая каменное лицо Талли, она опустила запеканку на кухонную столешницу.

– Осторожно, горячая еще, – предупредила она и тут же поняла, что опять сморозила глупость – и так ясно, что горячая, не зря же она заявилась в рукавицах с кита размером.

Талли наблюдала за ней, прислонившись спиной к розовой стене и раскуривая сигарету.

Кейт с опаской покосилась на дверь в гостиную:

– А ее не волнует, что ты куришь?

– Ее вообще ничего не волнует, слишком сильно болеет.

– А-а.

– Хочешь затянуться?

– М-м… нет, спасибо.

– Ну да. Я так и думала.

Со стены на них смотрели часы в виде кота. Кот водил из стороны в сторону глазами, помахивал хвостом, отмеряя секунды.

– Ну, тебе, наверное, пора домой, ужинать, – сказала Талли.

– Да, – согласилась Кейт, чувствуя себя еще большим задротом, чем прежде, – точно.

Талли снова провела ее через гостиную; ее мать теперь лежала на диване, раскинув в стороны руки.