Услышав ее, он повернулся и выдохнул облачко серого дыма прямо ей в лицо.

– Расслабься, малышка, просто плыви по течению.

– Вы только гляньте, как моя мать ее вырядила, – с горечью сказала мама. – Ну просто куколка. Как может человек быть настоящим, если боится запачкаться?

– Точняк, Дот. – Сосед Талли выпустил изо рта дым и откинулся на сиденье.

Мама впервые посмотрела на Талли – по-настоящему посмотрела прямо на нее.

– Запомни это, малыш. Жизнь, она не про то, чтобы печь печеньки, драить полы и детей рожать. Она про то, чтобы быть свободной. Делать что хочешь. Быть кем хочешь, хоть сраным президентом США, если приспичит.

– Новый президент нам бы не помешал, это факт, – отозвался водитель.

Женщина в бандане похлопала маму по бедру:

– В самую тощщку. Том, хэй, бонг мне передай? – Она пьяно захихикала. – О, почти стихи.

Талли нахмурилась, чувствуя, как в животе оседает прежде незнакомый ей стыд. Она-то думала, что платье красивое и смотрится на ней так славно. И стать хотела балериной, а вовсе не президентом.

Но маминой любви она хотела еще сильнее. Она подвинулась поближе к матери, так, чтобы можно было до нее дотянуться.

– С днем рождения, – сказала она тихонько и, сунув руку в карман, достала ожерелье, над которым так долго трудилась, намучилась с ним, если честно, – другие дети давно ушли играть, а она все сидела и приклеивала к макаронам блестки. – Это я для тебя сделала.

Мама выхватила ожерелье у нее из рук и сжала в кулаке. Талли все ждала, когда она скажет спасибо, наденет его, но так и не дождалась; мама просто сидела, покачиваясь в такт музыке, и разговаривала со своими друзьями.

В конце концов Талли закрыла глаза. Из-за дыма ей хотелось спать. Почти всю свою жизнь она скучала по маме. И совсем иначе, чем скучаешь по кукле, запропастившейся неизвестно куда, или по подружке, которая перестала приходить в гости, потому что ты жадина и не делишься игрушками. Ей не хватало мамы. День за днем она носила в себе эту ноющую пустоту, а ночами чувствовала, как та распускается острой, живой болью. Если только мама вернется, обещала она себе, я буду очень хорошей девочкой. Самой лучшей. Она надеялась загладить свою вину, исправить то, что когда-то сделала или сказала не так. Больше всего на свете Талли хотела, чтобы мама ей гордилась.

Но сейчас она совсем растерялась. В ее мечтах все было иначе – там мама брала ее за руку и они уходили вместе, только вдвоем.

– Вот мы и пришли, – говорила мама, пока они поднимались к дому по склону холма. – Дом, милый дом. – А потом целовала Талли в щеку и шептала ей на ухо: – Как же я соскучилась. Я уехала, потому что…

– Таллула. Просыпайся.

Вздрогнув, Талли очнулась. Голова раскалывалась, в горле саднило. Она попыталась спросить: «Где мы?» – но с губ сорвался лишь жалкий хрип.

Взрослым это показалось ужасно смешным. Хохоча, они высыпали из фургона на улицу.

Здесь, в центре Сиэтла, было полно народу, все кричали, скандировали, размахивали плакатами «Занимайтесь любовью, а не войной» и «Ни черта мы не пойдем!». Талли в жизни не видела такой кучи людей в одном месте.

Мама взяла ее за руку, притянула поближе.

День прошел как в тумане, вокруг скандировали, пели, снова скандировали. Талли ни на секунду не переставала бояться, что случайно отпустит мамину руку и потеряется в толпе. Когда явились полицейские – за поясом у каждого пистолет, в руках дубинка, на лице пластмассовое забрало – стало только страшнее.

Но толпа мирно текла по улице, а полицейские мирно за ней наблюдали.

Уже стемнело, Талли выбилась из сил и проголодалась, голова разболелась, а они все шли и шли, сворачивая с одной незнакомой улицы на другую. Люди теперь вели себя иначе – свернули плакаты и достали выпивку. Иногда Талли удавалось расслышать обрывки разговоров, даже целые предложения, но смысл от нее ускользал.

– Видали этих свиней? У них руки чесались кого-нибудь мордой по асфальту повозить, да хрен там, мы мирное шествие, чувак. Не имеют права. Дот, алё, дай другим дунуть, ишь присосалась.

Кругом захохотали, а мама громче всех. Талли никак не могла понять, что происходит, и голова у нее ужасно болела. А толпа все прибывала, люди смеялись, танцевали. Неизвестно откуда на улицу полилась музыка.

А потом Талли вдруг поняла, что больше никого не держит за руку.

– Мама! – закричала она.

Люди были повсюду, но никто не ответил, даже не повернулся. Она проталкивалась сквозь толпу, мимо чужих тел, звала маму, кричала что было сил. А когда совсем охрипла, вернулась к тому месту, где видела маму в последний раз, уселась на тротуар и стала ждать.

Она вернется.

Слезы жгли глаза, катились по лицу, а она все сидела и ждала, стараясь быть храброй.

Но мама не вернулась.

Она не раз пыталась припомнить, что делала дальше, что с ней происходило, но воспоминания ускользали, окутанные, точно туманом, жужжащим роем чужих людей. Она помнила лишь, как проснулась на грязной каменной ступеньке и увидела посреди опустевшей улицы полицейского на лошади.

Он нахмурился, глядя на нее со своего высокого насеста, и спросил:

– Девочка, ты здесь одна?

– Да, – только и смогла выдавить Талли, прежде чем расплакалась.

Когда он привез ее обратно в дом на Квин-Энн-Хилл, бабушка обняла ее, поцеловала в щеку и сказала, что вины ее тут нет.

Но Талли знала, что это неправда. Она плохо себя вела, что-то сделала не так. В следующий раз, когда мама вернется, она будет лучше стараться. Пообещает ей стать президентом и никогда-никогда больше не позволит себе ни перед кем извиняться.

Талли отыскала плакат с президентами США и выучила их всех, по порядку. Месяцами она рассказывала каждому, кто готов был слушать, что станет первой женщиной-президентом, и даже бросила балетную школу. В день, когда ей исполнилось одиннадцать, пока бабушка зажигала свечки на именинном торте и тоненьким, прозрачным голоском пела «С днем рожденья тебя», Талли все поглядывала на дверь, думая: «Вот сейчас», но в дверь так и не постучали, телефон так и не зазвонил. Распаковывая подарки, она изо всех сил старалась улыбаться. На столике перед ней лежал пустой альбом. Так себе подарок, если честно, но бабушка вечно дарила что-нибудь в этом духе – придумывала для Талли занятия, от которых не слишком много шума.

– Она даже не позвонила, – сказала Талли, подняв глаза.

Бабушка устало вздохнула.

– У твоей мамы немало… трудностей. Человек она слабохарактерный и давно сбилась с пути. Тебе пора бы перестать притворяться, будто это не так. Важно, чтобы ты сама была другой, сильной.

Этот совет Талли слышала уже миллион миллионов раз.

– Знаю.

Устроившись на потертом диване в цветочек, бабушка притянула ее к себе и усадила на колени. Талли обожала так сидеть. Она прижалась к бабушке потеснее, опустила голову на ее мягкую грудь.

– Бог свидетель, я бы очень хотела, чтобы твоя мама изменилась, но она пропащий человек. Это давно ясно.

– Поэтому она меня не любит?

Бабушка посмотрела на Талли. За очками в темной роговой оправе ее бледно-серые глаза казались огромными.

– Она тебя любит, просто на свой манер. Поэтому и возвращается.

– Не очень-то похоже на любовь.

– Это верно.

– По-моему, я ей даже не нравлюсь.

– Это я ей не нравлюсь. Много лет назад кое-что случилось, и я не… Впрочем, какая уж теперь разница. – Бабушка крепче прижала к себе Талли. – Уверена, когда-нибудь она будет локти кусать, что все эти годы ее не было рядом.

– А я смогу показать ей альбом.

– Вот и славно, – отозвалась бабушка, не глядя на нее. Помолчав, она добавила: – С днем рождения, Талли, – и поцеловала ее в лоб. – А теперь я пойду посижу с дедушкой, ему что-то сегодня нехорошо.

Когда бабушка вышла, Талли осталась сидеть на диване, уставившись на пустую первую страницу нового альбома. Это же будет идеальный подарок для мамы – показать ей все, что она пропустила. Но чем его заполнить? Своих фотографий у нее было совсем немного – почти все сделаны чужими мамами на чужих днях рождения или в школьных поездках. У бабушки глаза уже не те, ей с этими крохотными видоискателями не управиться. А мамина фотография вообще была всего одна.

Талли взяла ручку и старательно вывела число в правом верхнем углу страницы. Затем нахмурилась. Что еще написать? Милая мамочка, сегодня мне исполнилось одиннадцать лет…

С этого дня она начала собирать в альбоме нехитрые свидетельства своей жизни. Школьные фото, фото со спортивных соревнований, корешки от билетов в кино. Год за годом она тщательно документировала каждый свой счастливый день, старательно описывала, где была и что делала, и приклеивала билетик или квитанцию в качестве подтверждения. Постепенно она стала немного приукрашивать события, чтобы показать себя с лучшей стороны. Не врала, всего лишь чуть преувеличивала. Добавляла разные мелочи, чтобы мама могла по-настоящему ей гордиться. Альбомы заполнялись один за другим. На каждый день рождения она получала новый, и так продолжалось, пока ей не исполнилось четырнадцать.

Тогда что-то в ней переменилось. Она сама толком не знала, что именно. Грудь у нее выросла раньше, чем у остальных девочек в классе, может, дело было в этом; а может, ей просто надоело переносить свою жизнь на страницы альбомов, которые никто и никогда не просил полистать. В четырнадцать она решила: хватит. Сложила свои детские альбомы в картонную коробку и сунула ее в дальний угол шкафа, а бабушку попросила новых не покупать.

– Ты уверена, моя зайка?

– Угу, – ответила Талли.

Отныне она не будет и вспоминать о своей матери, отныне ей плевать. В школе она стала говорить всем, что мать утонула, катаясь на яхте.

Эта ложь принесла освобождение. Одежду она теперь покупала не в детских магазинах, а в молодежной секции – короткие футболочки в облипку, которые подчеркивали новообретенную грудь, джинсы-клеш с низкой посадкой, отлично сидевшие на заднице. От бабушки их приходилось прятать, но больших ухищрений это не требовало: надеваешь пуховый жилет потолще, прощаешься в дверях покороче – и можно выходить из дома в чем душа пожелает.

Она быстро заметила, что если одеваться как следует и вести себя определенным образом, то все самые классные ребята захотят с тобой тусоваться. По пятницам и субботам она говорила бабушке, что останется ночевать у подружки, а сама отправлялась кататься на роликах в Лейк-Хиллз, где никто не задавал вопросов про семью и ни у кого во взгляде не читалось «бедненькая Талли». Она научилась курить взатяг, не кашляя, а после отбивать запах жвачкой.

К восьмому классу она сделалась одной из самых популярных девочек в средней школе, завела множество друзей, и это ей здорово помогало. Жизнь бурлила, не оставалось времени думать о женщине, которая ее бросила.

И все же изредка она чувствовала себя… не то чтобы одинокой… но какой-то не такой. Оторванной от мира. Будто все люди вокруг – просто массовка.

Сегодня был как раз такой день. Она сидела на своем обычном месте в школьном автобусе, со всех сторон гудели разговоры. Казалось, абсолютно все болтали о своих семейных делах, а Талли сказать было нечего. Она не знала, каково это – подраться с младшим братом, поехать с мамой за покупками, поругаться с родителями и сидеть дома в наказание за то, что огрызалась. Когда автобус наконец затормозил возле ее остановки, она поспешно вскочила, но перед выходом нарочито громко прощалась с друзьями, махала им, заливисто хохотала. Притворялась; в последнее время она только и делала, что притворялась.

Когда автобус уехал, она поправила рюкзак на плече и поплелась к дому. И, едва повернув за угол, увидела фургон.

Он был припаркован напротив бабушкиного дома – все тот же красный, побитый жизнью «фольксваген». Даже виниловые наклейки с цветами на месте.