Цитаты из книги «Тени истории»

Отношения бывших союзников по Крымской войне в этот период переживали кризис: конкуренция в промышленности, соперничество в колониях, аннексия Францией Ниццы, покушение итальянца Орсини на Наполеона III, после которого французский официозный орган «Монитер» назвал Англию «лабораторией политических убийств» (Орсини прибыл из Англии). В 1860-м дошло до строительства укреплений на южном побережье Англии на случай десанта французов. В этой ситуации англичанам, как и немцам, даже эфемерная русско-французская «перезагрузка» была совсем не нужна. «Польское дело» подвернулось очень вовремя, чтобы подтолкнуть императора Наполеона III присоединиться к демаршу и подпортить тем самым его отношения с Петербургом. Другого выхода у Наполеона III и не было. Польша для него никакой самостоятельной ценности не представляла, но поляки были самыми верными союзниками его великого дяди — Наполеона I. С тех пор во Франции отношение к католическим собратьям, томящимся под пятóй полуварварской империи на Востоке, стало походить на российские страсти по православным «братушкам», изнывающим под османским игом.

Казалось, Россия вновь стоит на пороге изоляции, как перед Крымской войной. Но это было чисто формальное сходство. Уже 14 марта британский посол в Петербурге лорд Нэпир конфиденциально заверил Александра II, что демарш адресован «главным образом английским избирателям». Это была правда, но не вся. В равной мере нота адресовалась Парижу.

Обнародование конвенции было со стороны Бисмарка точно рассчитанным ходом. Во-первых, все сразу заподозрили наличие в ней секретных пунктов, что могло осложнить русско-французские отношения. Во-вторых, заключение двустороннего договора по польскому вопросу давало Лондону, Парижу и Вене формальный повод вмешаться в польские события. Ведь все они в 1815 году подписали Венский трактат, по которому Царство Польское и вошло в состав Российской империи на определенных условиях (в нем пусть с оговорками, но подтверждалось, что «поляки… будут иметь народных представителей и национальные государственные учреждения». Каковых с момента подавления польского восстания 1830–1831 гг. не было и в помине). Британия немедленно подхватила почин Бисмарка, предъявив России 2 марта ноту с требованием уступок полякам. 17 апреля к ней присоединились Франция и Австрия, а затем Испания, Швеция, Италия, Нидерланды, Дания, Португалия и даже Турция.

Важно другое: невозможно построить две самые обширные империи в мире исключительно при помощи насилия и подавления. И Россия, и Британия умели, отложив кнут, вовремя предложить пряник. Какая из империй оказалась успешнее? Если сравнить оставшуюся у метрополии территорию — несомненно, Российская. Если вспомнить, что случилось с ее стержнем, триединой славянской нацией великороссов, малороссов и белороссов, — пожалуй, успешнее Британская. Три народа Альбиона пока не спешат разойтись по национальным квартирам. Лучше у британцев обстоят дела и с отношением к империи и ее языку на постимперском пространстве. Тут России остается надеяться на время, которое многое расставляет по своим местам. А вот по доле выходцев из бывших «колониальных окраин» (только в случае России это Средняя Азия, а не Индостан) Москва стремительно догоняет Лондон. Говорю же, мы похожи.

Даже провалы интеграционной политики у обеих империй похожи: у Британии это Ирландия, у России — Польша. Если бы Российская империя, уцелев в жерновах Первой мировой, попыталась удержать Польшу на условиях какой-либо автономии, аналогия была бы совсем полной. Не исключено, что и поляк Пилсудский погиб бы в том же 1922 году, что и ирландец Коллинз, — и при тех же обстоятельствах. Эти две католические окраины принципиально «не сошлись характерами» с метрополиями. Как ирландские депутаты, заседавшие в Вестминстере, так и польские аристократы, принятые при российском дворе, не особо скрывали фигу в кармане. В итоге в России, например, в Академию Генштаба не принимали офицеров-католиков. А ведь академия в русской армии была важнейшим карьерным лифтом к полковничьим и генеральским званиям, а для офицеров, не служивших в гвардии, единственным.

Вы можете возразить, что и англичане в Индии установили для офицеров-индусов планку, выше которой те подняться не могли. И вообще Индия не подходит в качестве примера хотя бы потому, что тамошнюю элиту никак нельзя было назвать инкорпорированной в имперскую, не говоря уже о десятках миллионов простых индусов. Но это тот случай, когда нас вводит в заблуждение масштаб. У России просто не было необходимости удерживать в повиновении субконтинент с населением, в десятки раз превышающим собственное. Абсолютной аналогией было бы включение в состав Российской империи Китая, но, к счастью, история избавила обе страны от такого эксперимента.

Раз уж заговорили об остзейцах, упомянем еще одну общую для двух империй черту. «Британская лояльность была направлена на Корону — символ политического сообщества, к которому принадлежали все британские подданные… Этот тип преданности можно определить как династический, — пишет Елена Макарова в сборнике “Национальная идея в Западной Европе в Новое время”. — В этом плане Великобритания отличалась от новых национальных государств, таких как Германия или Италия, где одно сплоченное национальное сообщество давало рождение государству. Ни Соединенное Королевство Великобритании и Ирландии, ни Британская империя, включающая примерно 200 колоний, не были национальными государствами в его классическом либеральном понимании». То же самое можно сказать о лояльности «инородческих элит» Российской империи. Николаю I приписывают фразу: «Русские дворяне служат государству, остзейские — нам». Даже если это апокриф, то очень точно отражающий ситуацию. Да, были абсолютно русские по духу Дерфельден и Багговут, но в целом немецкое дворянство Прибалтийского края свою преданность империи определяло именно как лояльность трону, а не нации.

Раз уж заговорили об остзейцах, упомянем еще одну общую для двух империй черту. «Британская лояльность была направлена на Корону — символ политического сообщества, к которому принадлежали все британские подданные… Этот тип преданности можно определить как династический, — пишет Елена Макарова в сборнике “Национальная идея в Западной Европе в Новое время”. — В этом плане Великобритания отличалась от новых национальных государств, таких как Германия или Италия, где одно сплоченное национальное сообщество давало рождение государству. Ни Соединенное Королевство Великобритании и Ирландии, ни Британская империя, включающая примерно 200 колоний, не были национальными государствами в его классическом либеральном понимании». То же самое можно сказать о лояльности «инородческих элит» Российской империи. Николаю I приписывают фразу: «Русские дворяне служат государству, остзейские — нам».

Но формула Николая I применима не только к остзейцам. Когда Россия в 1917 году перестала быть монархией, «обнулилась» лояльность не только многочисленных инородческих элит, но и тех, кого инородцами язык не повернулся бы назвать даже у самых густопсовых националистов. И вот уже генерал свиты его величества Скоропадский становится гетманом Украинской державы и рисует карты территориальных претензий к России.

Шотландская элита была полностью инкорпорирована в британскую, и ей об этом не пришлось жалеть. Динамичное развитие и расширение империи предоставило ей совершенно невиданные ранее возможности для самореализации. Кого Черчилль