СПИ, ИДЁТ ВОЙНА

Время быть сильным,

Да силу не тратить.

Время быть вольным,

Да вволю терпеть.

От лютой метели

Я укрыл твоё тело

В белом просторном шатре из объятий.

Минуты летели,

И время свистело,

Ни духом ни сном не касаясь проклятий.

Над нами плясали

Секиры и сабли,

И падали головы в мутные реки.

А мы зависали

Под сводом сусальным,

И звёзды бросали нам блики на веки.

Всё чисто, всё гладко,

Мой плащ как палатка,

И стёкла затеплены тканью шинельной.

И семя по лавкам,

И туго, и плавно

Ветра заплетают мотив колыбельный:

Спи, идёт война.

Спи, идёт война.

Спи, пока идёт война.

Но я просыпаюсь,

Я в путь собираюсь,

Меня не удержишь ни мхом, ни травою.

Проснувшимся – горе,

И, может быть, вскоре

Я стану бессмертным – ты станешь вдовою.

Плетут экипажи

Дорожные пряжи —

Сквозь чёрные сопки, сквозь рваные льдины,

За горние кряжи,

За братские пляжи,

Где воин и ворон – навек побратимы.

Там люди и птицы,

Устав суетиться,

Расправив кольчугу и сняв оперенье,

В крахмальной поддёвке,

Как мухи-подёнки,

Всё ждут после бани с судьбой примирения…

Плачь, Ярославна, но только не громко.

Пой, Ярославна, в степи над обрывом.

Видишь, по небу блокадная кромка —

Бронзовый купол с пурпурным разрывом.

Плачь, Ярославна, но только не громко.

Видишь, по небу, где месяц печаткой,

Голубь почтовый несёт похоронку —

Банный листок с роковой опечаткой.

За страх и за разум

Всех скопом, всех разом —

Чтоб легче писать поминальные списки.

Тревога отстала,

И снега не стало,

Лишь зреют подсолнухи, как обелиски.

Их зёрна как буквы,

Как иглы, как угли,

Но тянутся к свету подстрочники смерти.

И почкой набухшей

Дымится на кухне

Постскриптум любви в треугольном конверте.

Спи, идёт война.

Спи, идёт война.

Спи, идёт война.

Спи, пока идёт…

Время быть сильным,

Да силу не тратить.

Время быть вольным,

Да вволю терпеть.

1995

НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ

Ещё одним блюзом больше,

Ещё одной ночью меньше,

Ещё одним облаком глубже,

Ещё одним шагом вперёд.

Мы представим, что мы не дети,

Мы поиграем в мужчин и женщин,

Мы наделаем немного шума

И поверим, что время не врёт.

Будь просто легче,

Будь просто выше,

Будь просто воздушней,

Будь просто лучше,

Будь просто чаще,

Будь просто ближе,

Будь просто рядом —

Так, на всякий случай.

Превращаются ли блюзы в гимны

Или блюзы суть только письма?

Превращаются ли блюзы в слёзы

Или блюзы суть только глаза?

Мы не будем прощаться надолго,

Мы представим, что всё очень близко,

И без всякого ложного риска

Опрокинемся в нонтормоза.

И мы поедем, и мы помчимся,

Мы домчимся, а может, отстанем.

Мы достанем всех недостающих,

Посвятим – и оставим светить.

Мы смешаем лучшее с худшим,

Мы помирим Изольду с Тристаном

И докажем даже самым бездарным,

Что пришло уже время дарить!

Будь только легче,

Будь только выше,

Будь только воздушней,

Будь только лучше,

Будь только чаще,

Будь только ближе,

Будь только рядом —

Так, на всякий случай.

Если даже вовсе нет бога,

Если даже нет ни блюза, ни джаза,

Нам сыграет пару нот на гитаре

То ли ветер, то ли сам Мендельсон.

И мы поверим, что мы не дети,

И откроем в самом взрослом угаре

Этим джазовым нестандартом

Легендарный кайфовый сезон.

Чтоб быть просто легче,

Быть просто выше,

Быть просто воздушней,

Быть просто лучше,

Быть просто чаще,

Быть просто ближе,

Быть просто рядом —

Так, на всякий случай.

1995

ПЛЕЧИ

БИКФОРДОВ БЛЮЗ

Лучше считаться волком,

Чем называться шакалом.

Лучше висеть на крючке,

Чем говорить: «Сдаюсь».

Впитавший кровь с молоком,

Я с детства мечтаю о малом.

Так мотыль на моём ночнике

Исполняет Бикфордов блюз.

Если это средство – какова же цель?

Вот если бы Пушкин спалил лицей,

Он стал бы вторым Геростратом мира…

Но Питер – не Северная Пальмира!

1994

ПИСТОЛЕТНОЕ МЯСО

Чайки – вдогонку трамваю,

Чайник – вдогонку пиву…

Настигни меня у самого края

Приятным расстрелом в спину,

Чтоб я гордо раскинул бы руки

И компасом истлел у порога.

Обреки меня на безупречные муки —

И этого будет так много!

Этого много для иждивенца,

Но мало для Рыцаря Лени.

Веди меня плавно, как пленного немца,

Поставь мне клеймо на колени.

Наилучшее средство от солнца —

Пулевые бестактные линзы.

Прицелься и спрячь под прищуром эстонца

Обиженный взгляд Бедной Лизы.

Затвор – как запретную дверцу,

Приклад – как предлог между делом.

Назначь мне уютное место под сердцем —

И я сам обведу его мелом.

Для снайперов я – пистолетное мясо

Ценою чуть больше рубля.

Этого много для свинопаса,

Но мало для короля.

Пусть полнокровие Луны

Добавит блеска твоей короне,

Лишь кровь стечёт с клинка струны —

Я стану принцем этой крови.

В клубке трагических ироний

Вновь хеппи-эндом бредит мир —

Я стану принцем этой крови,

Ты – королевой этих лир.

На рок отвечать попсою —

Признак прощального тона.

Полей же меня неживою водою

Из глаз Печального Дона.

Но всех доноров со всей Ламанчи

Не хватит, чтобы выплакать море.

Первый пристрел, как обычно, обманчив,

И лишь в третьем присутствует горе.

Плесни же свинца мне из чёрного дота

В походное сердце солдата.

Того, что достаточно для Геродота,

Мало, мало, мало для Герострата!

1995

БИЛЛЬ О ПРАВАХ

Ты увлекаешься Брюсом Ли,

А я ценю блюзы Ри.

Ты любишь, чтобы стены были в пыли,

А я люблю вешать на пыль календари.

Ты лезешь вон из кожи,

А я смотрю тебе в рот.

И непонятно, кто из нас идиот.

Но – боже мой! —

как мы с тобою

непохожи,

смотри!

Пурпурный, серый бархат тебе не к лицу —

На свадьбу выбери чёрный цвет.

И в этом свежем виде выйди к венцу,

Стряхнув пыльцу с изящных манжет.

Не трогай скатерть – эти пятна лишь гриль

Из полусонных толчёных тел.

Нет, это не паперть, здесь так танцуют кадриль,

Здесь Билль о правах превыше всех дел.

И мы с тобой станцуем им Билль о правах,

Заткнув за пояс законодателей мод…

Краплёный пот и пианино в кустах,

Но стоит поменять места,

Зажав уста, считать до ста —

до ста… до ста… до ста…

достаточно… цейтнот.

Ты увлекаешься Брюсом Ли,

А я ценю блюзы Ри.

Ты любишь пейзажи, чтобы как у Дали,

А я люблю дали и фонари.

Ты только строишь рожи,

А я в ответ кривлю рот.

И наш союз с тобой – как тот бутерброд.

Но – боже мой! —

Как мы с тобою

непохожи,

смотри…

1991

ТЮРЬМЫ

Город устал,

Город остыл,

Город впал в забытьё.

Веки твои наливаются ветром.

Что впереди – всё твоё.

А впереди, как всегда, километры

дорог.

Город у ног

дышит…

Видишь, как я задыхаюсь без времени,

Стараясь забыть всё, что было до нас с тобою?

Слышишь, как я прощаюсь с деревьями,

Пытаясь понять, где в листве состоянье покоя?

Но ветер срывает со стенок афиш заплаты,

Ветер сбивает все точки отсчёта истин.

Нам удалось совместить наши циферблаты,

Но стрелкам никак не сойтись в самом главном месте…

В городских кораблях —

Только пустопорожние трюмы,

На далёкой земле —

Лишь подвалы, цинга и решётки…

Что смогу я отдать —

Только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы…

Больше нет у меня

Ничего-ничего за душою!

Так что выучи вавилонский.

Выучи вавилонский.

Лучше выучи вавилонский,

Выучи вавилонский:

Этот язык нам полезней других досужих.

Стаи борзых уже учуяли след весенний.

Я никому, никому до утра не нужен —

В этом моё и твоё навсегда спасенье.

Ночь гасит свет, горизонт выпрямляет волны,

Чайки по небу разбросаны, как листовки.

Нашей Луне суждено догореть по полной,

Но вряд ли мы оба вернёмся в одни истоки.

В городских кораблях —

Невезения и авантюры.

На далёкой земле —

Снегопады, цинга и решётки…

Что смогу я отдать —

Только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы…

Больше нет у меня ничего-ничего за душою.

1995

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ГОРОД

Средневековый город спит.

Дрожит натруженный гранит.

И ночь молчание хранит

Под страхом смерти.

Средневековый город спит.

Унылый, тусклый колорит

Вам что-то эхом повторит —

Ему не верьте.

В библиотеках спят тома,

От бочек пухнут закрома,

И сходят гении с ума

В ночном дозоре.

И, усреднив, равняет тьма

Мосты, канавы и дома,

И Капитолий, и тюрьма —

В одном узоре.

Спит средневековый город Краков.

Тихо. Тихо. Тихо. Тишь и тишина!

В лужах – отраженье звёздных знаков.

Полная Луна…

Ах, эти Средние века,

Где одинаково горька

Судьба партера и райка,

Вора и принца,

Где весь расчёт – на дурака,

Где звёзды смотрят свысока

И ни о чём наверняка

Не сговориться.

Мощёных улиц мишура,

Кручёных лестниц баккара,

И небо в сером, и сыра

Его закваска.

Средневековое вчера —

Невыносимая пора!

Здесь всё как будто бы игра —

Не жизнь, не сказка.

Спит средневековый город Вена.

Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина.

Улицы его чисты, как пена.

Полная Луна…

А завтра будет новый день,

Тяжёлый день, ужасный день —

И самый мудрый из людей

Узнать не вправе,

Кому какой предъявит фант

Страстей и судеб фолиант —

Упавший с неба бриллиант

В земной оправе?

И вечность дальше потечёт,

А многоточие не в счёт,

На что ей сдался пустячок

В конце абзаца!

Не дай вам бог, не дай вам чёрт,

Не дай вам кто-нибудь ещё,

На этом месте в это время

Оказаться…

Спит средневековый город Бремен.

Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина!

Тенью на камнях застыло время.

Полная Луна…

1993

ДЖИН И ТОНИК

Он ревновал её к дождю

И укрывал джинсовой курткой

Её июневые кудри,

А зонтик прижимал к локтю.

День дожидался темноты,

Жизнь начиналась с середины,

И закрывали магазины

Свои разнузданные рты.

Ветра стояли на своём,

Шатая цепь священнодейства,

И пошлое Адмиралтейство

Сдавало ангелов внаём,

Но вместо звёзд их берегли

Два добрых духа – Джин и Тоник,

И мир, казалось, в них утонет,

Едва дотронувшись земли…

А мне казалось,

А мне казалось,

Что белая зависть – не грех,

Что чёрная зависть – не дым,

И мне не писалось,

Мне не писалось,

Мне в эту ночь не писалось —

Я привыкал быть великим немым.

Он ревновал её к богам

И прятал под мостом от неба,

А голуби просили хлеба

И разбивались за стакан.

И плоть несло, и дух опять

Штормил в девятибалльном танце —

От невозможности остаться

До невозможности унять.

И вечер длинных папирос

Линял муниципальным цветом,

И сфинксов он пугал ответом

На каждый каверзный вопрос.

И, видно, не забавы для —

По венам кровь против теченья.

Миг тормозов – развал – схожденье…

И снова твёрдая земля.

А мне казалось,

А мне всё казалось,

Что белая зависть – не блеф,

Что чёрная зависть – не дым.

И мне не писалось,

Мне опять не писалось,

Не пелось и не писалось —

Я привыкал быть великим немым…

И отступил девятый вал,

И растворил свой сахар в дымке…

К стихам, к Довлатову, к «Ордынке»

Он вдохновенно ревновал,

Но вместо рифм бежали вслед

Два юных сфинкса Джин и Тоник,

И воздух был упрям и тонок,

Впитав рассеянный рассвет.

1996