Лицом вниз. Антология греческой прозы XIX века

При виде бесформенной массы полуспящего города, при виде совершенно спокойного моря, неподвижных и молчаливых гор, расположенных напротив, мои мысли вновь устремились к тому несчастному, что одиноко лежал внизу, в мрачной гостинице на холодной кровати. Ну конечно, он ждал исполнения своей последней воли, раз жизнь обманула его! Его смерть не встревожила ни ту полную женщину, хохотавшую от души, ни пузатого господина, семенившего по набережной, который, дыша, точно астматик, говорил своему товарищу о капиталах и гарантиях. Не встревожила она и тех мальчишек с мокрыми ногами, работающих в лавке, которые выстроились, словно стражи, перед бочками под рядом мерцающих газовых фонарей, нахваливая свой товар. Она не встревожила и тех, кто беседовал в «Лесхидионе», хлопал шашками нард, перемешивал костяшки домино, играл в бильярд. И конечно же, она не встревожила ни рамы, отбрасывающие тень, оставленные до завтрашних работ, ни ящики, ночующие под открытым небом, которые, поблескивая мокрыми боками, ожидали, когда их погрузят на борт и увезут в неведанные страны. Она не встревожила и пришвартованные тихие корабли, что, расположившись вдоль всей набережной, грезили о попутном ветре и напоре волн.

Пусть никто не тревожится! Как будто кто-то станет тревожиться из-за тех, на ком смерть поставила свою черную печать! Как будто кто-то станет тревожиться из-за тех, кого одолели недуги, болезни и нужда и развеяли по четырем ветрам, словно стадо скота, бредущее на заклание! Кто станет тревожиться из-за тех несчастных и неразумных, которые, преследуемые роком и одержимые химерами, не успели осознать, что им и так суждено умереть! Да кого могла встревожить смерть неизвестного приезжего, прибывшего накануне поздно вечером, чтобы провести в гостинице свой последний день?! Разве кого-то может встревожить смерть этого странного путешественника, что приехал из Афин, но сам, возможно, был родом из Смирны или Чешме, а может, даже из Бухареста?! Разве кого-то может встревожить смерть этого человека, чье имя не знали даже обслуживающие его официанты?! Быть может, встревожится безбрежное море, что, устав от бесконечных попыток подточить сушу и проглотить корабли, уснуло, дыша глубоко и приглушенно, словно сытый зверь? Быть может, встревожатся те безмятежные горы, что взирали на залив, удобно расположившись на своих крепких ногах, и, мирные и недвижимые, отдыхали, наслаждаясь бытием?

На повороте к клубу стояла компания из четырех-пяти человек и страстно о чем-то беседовала. Один из них, высокий, широкоплечий, активно жестикулируя, обращался к своему товарищу: – Дружище, ты хочешь, чтобы тебя любил и уважал ближний? Сделай ему какую-нибудь гадость!