– Многие люди ездят на дилижансе и не жалуются. За всю жизнь я ни разу не подцепила ни одного клопа! – с долей хвастовства ответила миссис Бэбкок. – За вами всегда приезжала Люси на личном экипаже; её уволили?

Хелен снова молчала некоторое время. Она думала добавить что-то ещё, но миссис Бэбкок не спешила продолжать разговор; лошади шли бодрой рысью, иногда подгоняемые вожжами учительницы.

Вдалеке виднелась деревня – совсем маленькая для пансиона, но достаточно большая для гостиницы для путешественников и закупки продуктов.

Повозка продолжала путь к остановке дилижанса за деревней. Несколько детей шли к речке; их восторженные крики о рыбалке доносились до повозки. Их жизнь текла своим чередом – а её жизнь переворачивалась с ног на голову.

Хелен покрутила завязки шляпки между пальцами.

– Не знаю почему так случилось… У Люси всегда была хорошая репутация; она помогала Франсин в доме во время моего уезда в пансион. Мне очень будет её не хватать. Надеюсь только, что дядя Тайрон наймёт для меня новую горничную такой же милой, как Люси.

Учительница хмыкнула:

– Кажется, кроме дороги её ничего больше не интересует.

Хелен не знала, что говорить или хотела ли вообще разговаривать миссис Бэбкок.

Пейзаж вокруг менялся: деревня осталась позади; впереди маячила остановка – за ней лес и поля. Где-то на западе раскинулись лавандовые поля – те самые, через которые Хелен всегда ездила домой… но сейчас ей предстояло ехать другой дорогой.

– Хелен… вам ещё снились те сны? – спросила учительница.

От этого вопроса Хелен напряглась; миссис Бэбкок внимательно посмотрела на девушку.

Рукава платья и перчатки скрыли покрывшиеся гусиной кожей руки; ворот платья прикрывал шею.

Сны возвращались… Первый приснился перед получением письма: она видела отряд солдат защищавших город; посреди улицы стоял огромный паук размером с деревенский дом – его длинные волосатые лапы разрушали мощёную каменную улицу; жвала щёлкали угрожающе. В атаку шёл отряд людей в красных мундирах с золотыми полосами – верхом на лошадях; они стреляли из мушкетов или готовили пушку.

Лошади нервно перешагивали с ноги на ногу или вставали на дыбы; затем раздался пушечный залп – конница бросилась в атаку со саблями.

Хелен так и не узнала исход: её разбудили эти страшные сны. Она запомнила лишь смазанное лицо усатого полководца: он повернулся к своим солдатам и кричал «В атаку!». Все эти сны исчезли через полгода после заселения в пансион и больше не возвращались… до того ужасного дня.

Они пугали её – казались слишком настоящими: словно она заглядывала через какую-то завесу.

Когда она рассказывала о них гувернанткам, те говорили: такие сны снятся только умалишённым; если продолжать говорить о них – запрут среди других сумасшедших.

– Нет, – солгала Хелен. – Я бы сразу рассказала вам, миссис Бэбкок. Последний сон, о котором знала миссис Бэбкок, приснился Хелен чуть больше пяти лет назад. Это был один из самых спокойных снов, что снились ей когда-либо, но вместе с тем он наполнял её тревогой гораздо сильнее остальных. Она не вспоминала о нём, стараясь забыть, но было легче забыть своё имя. Учительница же удовлетворилась ответом бывшей ученицы.

Миссис Бэбкок остановила повозку рядом с указателем. Дорога была пуста в оба конца; они приехали чуть раньше назначенного времени.

– Если вам вновь приснится что-то подобное, напишите мне письмо. А мистеру Шоу я не советую говорить о ваших снах, Хелен. Мужчины мало что понимают в устройстве женского ума, особенно в таком молодом возрасте. Не сомневаюсь, что мистер Шоу пригласит к вам врача, который пропишет лауданум от женской истерии – но у вас её нет. А от снов сиропы и микстуры не помогут. От вашей болезни ещё нет лекарства.

Хелен кивнула. У дяди Тайрона были две дочери, но разве он мог понять их так же хорошо, как одна женщина понимает другую? Зачастую в пансионе девушки понимали друг друга без слов, а их пожилой садовник не смыслил ничего и часто удивлялся, когда они перешептывались и хихикали. Хелен нервно теребила пальцы в перчатках, а учительница положила свою руку на её – чтобы успокоить.

– С вами ничего не случится в пути, Хелен, – сказала она. Девушка кивнула на дорогу: стук копыт по пыльной дороге уже слышался, а дилижанс темным пятном маячил на горизонте. Учительница поправила застёжку на сером дорожном плаще мисс Шоу и поставила вещи на дорогу. Благословив её, она забралась в свою повозку и тронула вожжи, разворачиваясь. Она не стала дожидаться, когда Хелен сядет внутрь и поедет – оставшуюся дорогу ей предстояло преодолевать самостоятельно.

Большая деревянная повозка окрашена в зелёный цвет; запряжённая двойкой лошадей, она тронулась с места под управлением кучера на козлах. Тот взял деньги за проезд. Стараясь не показывать брезгливости на лице, Хелен села внутрь – пока кучер закреплял чемодан и мольберт на крыше вместе с вещами других пассажиров. Обычно она путешествовала в личном экипаже; горничная Люси постоянно твердила о клопах и тараканах в дилижансах, о духоте и тесноте. Сев на свободное место обитое старой тканью, Хелен смогла мельком оглядеться: свободных было только два места – не считая занятых ею.

Не слишком тесно для того чтобы пассажиры умерли от духоты; оставалось только надеяться, что в повозке не будет клопов. Что бы подумал дядя о своей племяннице, если бы она привезла клопов? Хелен боялась даже предположить.

Она прислонилась к спинке сиденья и только тогда обратила внимание на попутчиков.

Пожилой джентльмен сидел напротив неё и читал газету: он долго всматривался в строки и поправлял листы – потому что дилижанс немного трясло на неровной дороге. На углу страницы она заметила дату: «Одна тысяча восемьсот пятьдесят первый год, одиннадцатое мая». Ей пришлось прищуриться, чтобы прочитать – газета была за позапрошлое число еженедельной газеты.

Он кашлянул в кулак и поерзал на сиденье, подняв глаза на девушку. Она спешно отвернулась и сложила руки на коленях.

Справа от него сидела девочка с заплаканными глазами; она держала за руку свою старшую сестру – вероятно, так было у них принято дома или в пансионе. Девочка чуть старше Хелен; обе были одеты достаточно бедно – аккуратно и чисто. Светлые волосы старшей были убраны назад и прикрыты белоснежной косынкой, завязанной под волосами на затылке. Её лицо можно было назвать милым – если бы не жесткая складка на верхней губе; она выделялась так четко будто кто-то специально сложил её так.

Девушка дала своей сестре яблоко; та с аппетитным хрустом вгрызлась в него и заметно повеселела. У маленькой девочки была точно такая же складка на верхней губе – только менее выраженная; с возрастом она наверняка так же испортит ей личико.

Слева от мисс Шоу сидел джентльмен в коричневом дорогом дорожном плаще и шляпе с надвинутой на глаза лентой; из-под шляпы выглядывали светлые волосы. Внимание Хелен привлекла веточка рябины: ягоды давно высохли и оборвались – однако оставшаяся часть всё ещё держалась каким-то чудесным образом.

Мужчина дремал: руки сложены в перчатках на животе; ноги вытянуты так удобно для него – он явно провёл много времени в дороге и не успел переодеться или привести себя в порядок перед поездкой.

Оделся он необычно для этого времени года: серые шерстяные брюки заправлены в сапоги; из кармана выглядывала золотая цепочка от часов – она тянулась к жилету сквозь расстёгнутый теплый плащ.

Лицо этого мужчины оставалось скрытым за шляпой или было трудно разглядеть из-за его положения; однако его костюм создавал ощущение загадочности или интриги – он явно был важной персоной или человеком со своим особым статусом.

Если бы этот молодой господин не спал, – думала Хелен, – то ей пришлось бы постесняться разглядывать его более пристально… Но будучи незамеченной за этим делом (а свидетельницей этого была девушка напротив), она могла беззастенчиво продолжать наблюдать за странным попутчиком.

– Меня зовут Хелен Шоу, – тихо представилась она, протянув руку в коричневой перчатке. Девушка с улыбкой протянула свою ладонь, пожимая чужую. Сквозь ткань своих митенок она не могла ощутить грубость голых пальцев, выглядывающих из-под кружев, однако не могла не заметить короткие ногти с едва заметной серой каймой – от грязи, которую она не смогла отмыть.

– А меня зовут Пруденс Перри, – в её голосе слышалось тепло и уверенность. Девочка улыбнулась, а потом, почему-то смутившись, отвернулась, догрызая своё яблоко. – Куда вы едете, мисс Шоу? – спросила Пруденс мелодичным голосом. Хелен подумала, что Пруденс хорошо поёт. Самона она неплохо играла на пианино и арфе, но за сольные партии на уроках её часто ругали – голос был слабый.

– Я еду к родственникам. – Несмотря на известие о скоропостижной кончине, Хелен не чувствовала одиночества в душе; предстоящая ей долгая поездка и знакомство с новыми родственниками развеяли скорбь. Она не стала говорить о печальных событиях, из-за которых отправлялась в путешествие одна: не искала жалости или сочувствия в чужих людях.

Хелен надеялась, что её лицо не опухло, а глаза не раскраснелись от бессонной и тревожной ночи. Но если бы так было – она всё равно бы об этом не сказала.

– А вы? – вежливо спросила мисс Шоу, покосившись на старика. Тот уже перестал читать газету; его глаза замерли в одной точке. Он явно не собирался знакомиться, но хотел послушать их разговор.

– О, мы с Холли едем в пригород. Я получила работу в хорошем доме, а Холли будет жить со мной. Моя старая подруга работает там и порекомендовала меня, – сказала Пруденс с лёгкой дрожью в голосе. И сразу стало понятно: она хотела похвастаться хорошим местом. – Я буду горничной у мистера Клайда Каннингса, – повторила Пруденс вслух то же самое, что и Хелен. Мисс Шоу скромно улыбнулась ей в ответ.

Улыбалась Пруденс красиво: складка над губой разглаживалась. Девушки разговорились. Пруденс рассказала, что они ехали в поместье севернее Либсон-парка; Хелен решила, что её будущие хозяева могли знать её дядю хотя бы косвенно.

О себе Хелен почти ничего не рассказывала: в отличие от Пруденс, которая болтала без умолку о своём детстве, о Холли и о том, как тяжело им было до того момента, как они нашли работу у мистера Каннингса. Часто говорила «богатый дом», и от этих слов её глаза загорались.

Будучи воспитанницей церковной школы – где её дедушка был уважаемым и весьма строгим пастором – она мечтала о достатке и роскоши. Но выйти замуж за богатого господина ей было не суждено; работа в состоятельной семье хоть как-то отвечала её мечтам. Может быть, продолжала Пруденс вслух сама себе: там она встретит кого-нибудь, кто полюбит её.

Все мысли девушки были направлены на богатство и молодого жениха. Хелен немного смущали такие разговоры: она находилась среди девушек из другого круга. Она сама мечтала выйти замуж за достойного джентльмена – но не была так увлечена этими мыслями. В конце концов, раз с зубрёжкой покончено – можно предаваться развлечениям и романам.

Впрочем, вряд ли в пригороде будет много гостей: летом все обычно уезжают в город или за его пределы; сезонные гости редко бывают за пределами города. Лето обещало быть скучным – всё равно очень хотелось влюбиться.

Вскоре Хелен устала от болтовни Пруденс и загрустила: вспомнила о своём отце. Они не виделись целый год; летом ей предстояло уехать домой на каникулы и увидеться с родными… Но вместо этого она уезжала на два месяца раньше туда, где никогда прежде не была.

Пока Пруденс говорила о деревенском юноше – ухажёвавшем за ней и приглашавшем замуж – Хелен вдруг поняла: давно знакома со своим дядей! Они виделись очень давно – когда ей было всего восемь лет; он приезжал однажды и долго говорил с её отцом. Она слышала имя матери или своё собственное имя… Девушку назвали в честь матери; тогда она решила думать, что речь именно о ней. Но деталей разговора вспомнить не могла.

Только помнила: он был очень важным человеком для семьи. Возможно ли сейчас расспросить об этом дядю? Но разве он мог вспомнить? Прошло столько лет! Вспомнила тот визит: для детского ума он был запоминающимся потому что приехал дальний родственник – впервые увидевший их семью.

Девушки продолжали говорить о всяких пустяках так долго, что минул полдень, и Хелен почувствовала, что очень сильно проголодалась. Ей стоило позавтракать плотнее или взять что-то в дорогу, но она совсем не подумала об этом. Тем временем Пруденс разворачивала свои свертки, давая сестре хлеб и яйцо. Хелен побоялась, что её живот заурчит, но Франческа так туго затянула корсет, что желудок не мог издать ни звука. И всё же её рот наполнялся слюной при виде простой еды. Пожилой джентльмен тоже достал из сумки какую-то еду и запивал её, прикладываясь к фляжке.

– Мисс Шоу, разделите с нами обед? – протянула Пруденс один ломоть хлеба с сыром. Хелен с благодарностью взяла его.

– Да, спасибо, – чувствуя неловкость за собственную неосмотрительность, поблагодарила Хелен. Хлеб и сыр никогда не были её любимой едой, но сейчас, оставшись без еды совсем, они показались ей очень вкусными. Пруденс протянула Хелен флягу, и та сделала несколько глотков холодной воды. Вода оказалась невыносимо вкусной – как и простой хлеб – но камнями упала в желудок, оставив после себя в груди холодок.

Хелен ещё раз поблагодарила её и, возвращая флягу, дала шиллинг. Пруденс спрятала его в карман, кивнув в благодарность. Попутчик в шляпе всё ещё спал – и Хелен была готова поклясться, что он даже не просыпался. Дилижанс продолжал ехать; у неё затекли ноги и спина, мышцы сводило от желания пройтись.

Ближе к вечеру мужчина проснулся, вытащил часы, глянув на время и спрятал их. Сонно он взглянул на попутчиков – явно чем-то недовольный – задержал взгляд на Хелен и высунулся в окно, переговариваясь о чём-то с охранником дилижанса и кучером. Потом снова надвинул шляпу на глаза.

В дороге они провели весь день. За разговором с Пруденс Хелен не заметила заката – хотя очень хотела его посмотреть. Майские закаты в этих краях всегда были очень красивыми; она много раз рисовала их акварелью. Часть из них девушка подарила подругам, а часть выбросила – оставив себе только несколько самых удачных картин. Пожилой джентльмен отложил свою газету: уже было невозможно разобрать ни одной буквы в темноте. Он неодобрительно смотрел на девушек: когда они смеялись или болтали, ему становилось больно голова. В конце концов он попросил их замолчать – от девичьего щебета у него разболелась голова.

Пруденс и Хелен умолкли; хотя иногда встречались взглядами или просто косясь друг на друга – вспоминая что-то из беседы или просто наблюдая за стариком. В дилижансе стояла тишина: только скрип колес и топот копыт раздавались в ночи.

Через пару часов дилижанс должен был доехать до вокзала: там Хелен встретилась бы со слугой дяди – и они поехали бы на поезде до его поместья. Волнение съедало её: преобладало над нетерпением. Ожидание окончания поездки было настолько сильным, что Хелен не знала чем себя занять. Беседа раздражала попутчика; для чтения было слишком темно; а спать так беспечно – как джентльмен слева – ей казалось невозможным: она была слишком взбудоражена. Вряд ли бы сон пришёл к ней: страх увидеть очередной кошмар – возвращение из детства – то и дело напоминал о себе. Да и боялась потеряться или проехать свою остановку – несмотря на заверения миссис Бэбкок о том, что её остановка – конечная.

Мандраж перед поездкой давно прошёл; его сменило тревожное ожидание её окончания.

Никто не ерзал и не чесался; сама Хелен не ощущала никаких укусов – однако всё ещё боялась клопов; спросить о них казалось неприличным. Можно было только надеяться: их нет в дилижансе или они не пробрались в одежду.

Но самым главным оставалась надежда: что клопы – это единственное опасение.

Только она так подумала – как дилижанс задребезжал будто по камням; потом с громким треском завалился на один бок и назад. Хелен вскрикнула, падая вперёд – едва не ударив пожилого джентльмена рукой, – но удержалась на месте. Дилижанс резко остановился: она слышала снаружи ржание лошадей и громкий голос кучера, останавливающего их.

– Что случилось? – едва переведя дыхание, спросила Хелен, прижимая ладонь к груди. Мужчина справа от неё проснулся; тихо спросил у Холли: всё ли у неё в порядке, – отодвигаясь от резкого торможения. Он навалился на неё из-за этого; рябина на его шляпе пострадала от падения; под ногами захрустели ягоды и сухая веточка. Он запустил пальцы в волосы перед тем как надеть шляпу: встряхивая их, – затем вышел из дилижанса.

– Наверное, что-то с колесом, – предположила Пруденс, – прижимая сестричку к себе. – Та выглядела ошарашенной и смотрела во все глаза.

– Выходите! Выходите! – открыл дверь со своей стороны джентльмен и тоже покинул накренившийся дилижанс. Чуть помедлив, – последовала за ним Хелен.

Они остановились посреди дороги: вокруг была трава, камни и ничего больше. Ночь опустилась недавно; первые тусклые звёзды только зажигались на небе; а на западе ещё было чуть синеватое небо вместо чёрного. Хелен взглянула на дилижанс: заднее колесо отвалилось и лежало в паре метров от него; фонари впереди освещали крупы лошадей; охранник дилижанса держал ружьё и озирался по сторонам; несколько чемоданов упали с крыши.

– И что нам теперь делать? – озвучила общие мысли Холли, – прижимаясь к юбке сестры. – У меня вспотели ладони под перчатками, – почувствовала она. – Я не знаю дороги… Не могу идти пешком ни в пансион ни на вокзал… А если пойдём пешком, – то точно опоздаем, – тогда слуга уедет без меня.

– Чинить колесо, – буднично ответил кучер, – слезая с козла. – Он осматривал ось; рядом крутились молодой мужчина, – деловито ощупывал её, – а потом отошёл к колесу: подняв его со второй попытки, – покатил к дилижансу.

– Всё могло быть хуже: спицы целы, – заметил он. – Оно просто слетело. – Надо только приподнять дилижанс: мы можем его поставить.

Кучер покивал головой, оборачиваясь. Охранник убрал ружье за спину.

– Помогите снять вещи с крыши, тогда его будет легче приподнять, – он снова залез на козлы и снял пару чемоданов и мольберт Хелен. Оступившись, кучер едва не упал, и мольберт выпал из его рук, ударился о землю и разбился.

Охнув, мисс Шоу подбежала к нему и подняла – тонкие перекладины, соединённые гвоздями, поломались. Она не могла его починить и подняла беспомощный взгляд на мужчину.

– Вы… извините, мисс, я не нарочно.

Она не знала, что могла сказать ему. Мольберт был далеко не новым, но он так долго служил ей, пока девушка училась. Скрывая горечь и обиду, Хелен не стала спорить с ним, как наставляла миссис Бэбкок. Чтобы не подорвать уверенность отца и других родственников в её душевном спокойствии, Хелен напоминали раз за разом: как недостойно леди устраивать скандалы или проявлять сильные эмоции.

Кучер поставил чемодан на землю, подошёл к дилижансу.

Хелен ничего не оставалось, кроме как отойти к Пруденс, сложив сломанный мольберт у обочины дороги. А кучер и охранник встали рядом с дилижансом, готовясь его приподнять.

– Готовы? Раз – два – подняли! – Кучер и охранник одновременно приподняли дилижанс, а блондин поднял колесо, надевая его на ось. – Всё!

Пару раз мужчины пнули колесо, чтобы оно встало на место.

– Мы можем ехать дальше? – робко поинтересовалась Пруденс. Мужчина ещё раз пнул колесо, осмотрел ось и кивнул:

– Дилижанс да, доедет. Но без пассажиров – вам придётся идти пешком. Вес слишком большой. Мы недалеко; дойдём за полчаса. Это хорошая новость – а плохая в том, что нам придётся идти пешком. Нагрузка на колёса большая: если мы снова сядем внутрь, колесо опять слетит или – что хуже – сломается ось.

– Пешком? – Хелен и Пруденс одновременно переглянулись. Хелен сразу подумала об опоздании и натёртых ногах; потом – о сытном ужине дома; ей нужно было скорее попасть на вокзал!

– Вокзал так близко? – встревоженно взглянула Хелен на мужчин. Она была готова идти пешком или бежать – даже верхом: окинула взглядом лошадей. – Мне нужно на поезд! Я не могу опоздать! Понимаете? Поезд скоро отправляется…

– Простите, мисс, но дилижанс всегда останавливается в гостинице, – развёл руками кучер и странно взглянул на неё. – А куда едет ваш поезд?