Глава одиннадцатая
Мэгги

Даже если Франческа видела во мне только способ добыть гигиенические прокладки, чтобы не просить их у отца, за последние две недели ее отношение ко мне определенно смягчилось.

И вот теперь я лихорадочно обдумывала, стоит ли вовлекать девочку в уборку чердака, разрываясь между потребностью побыстрее довести обещанное рабочее место до ума и страхом разрушить столь неожиданно возникшее хрупкое перемирие с Франческой.

Однако середина апреля, крайний срок съехать из магазина, быстро приближалась, и Нико был непреклонен:

– Тебе необходимо место для работы, а нам необходимо, чтобы дом был домом, а не святыней.

Как ни странно, но стремление мужа «замести в угол» воспоминания о Кейтлин я восприняла не как знак его безмерной любви ко мне и готовности оставить прошлое позади, а наоборот – как указание, что теперь он попросту не позволяет себе слишком привязываться к кому-либо. Надеюсь, если я завтра вдруг умру, меня не вычистят из его жизни, набив моими вещами несколько мешков для мусора и пару плетеных корзин с одеждой для благотворительного магазина.

Пока Нико обсуждал с Франческой участие в уборке, я сидела внизу на кухне, готовясь услышать перебранку на повышенных тонах. Но падчерица, спустившись, застенчиво прислонилась к дверному косяку.

– А когда ты закончишь обустраивать мастерскую, не согласишься сшить мне платье для школьной вечеринки в конце года? Если, конечно, захочешь.

Я готова была вскочить со стула и пообещать сшить ей сто платьев, каждое нового цвета. Возможность заняться чем-то интересным для нас обеих, а не тем, что изобретал Нико под девизом «а вот тебе еще случай познакомиться с Мэгги поближе», наполнила меня надеждой на будущее, о котором еще две недели назад я и мечтать не могла.

* * *

Когда наступила суббота, Массимо и Сандро пригласили Сэма с собой в парк. Мой сынишка, кстати, отлично прижился в большой семье и, похоже, был готов насовсем перебраться в дом Массимо, куда его так и манили машинки, футбол и Лупо. Хотя вряд ли Сэму понравилось бы постоянно общаться с Ларой. Она был из тех, кого моя мама называет «бука»: с вечно пасмурным лицом, словно в постоянном ожидании, что вот-вот хлынет дождь, несмотря на безоблачное небо. Однако Массимо, похоже, ее обожал, то и дело обнимал и говорил: «Люблю тебя», даже если она всего-навсего приносила ему чашку чая.

При виде Сандро, который уныло плелся позади отца, то ведя ладошкой по стене, то останавливаясь, чтобы подобрать перо, у меня возникло подозрение, что Массимо доставляет удовольствие баловать моего помешанного на футболе Сэма. Стоило им оказаться рядом, оба с жаром принимались обсуждать игроков премьер-лиги, о которых я и слыхом не слыхивала. Нико это типично мужское увлечение было мало свойственно, он гораздо больше интересовался телепрограммой «Мир садовода», чем спортивным каналом, поэтому здорово, что Массимо был искренне увлечен футболом, а не просто притворялся, как я. Я старалась не думать, сколько потерял Сэм из-за такого папашки, как Дин, который предпочитал не обременять нас своим присутствием, ограничиваясь несколькими почтовыми открытками в год. Впрочем, по правде говоря, Дин никого и не строил из себя. Мастер на все руки, он работал на стройках, но ровно до тех пор, пока у него на руках не оказывалась сумма, позволяющая уехать на какой-нибудь экзотический остров и несколько месяцев обитать там в соломенной хижине. Он часто говорил мне: «Мэгс, ты слишком серьезна. Живи сегодняшним днем. Пока есть пиво и немного солнца, я король». Но когда он меня бросил, было все равно больно.

Я утешалась тем, что, хотя в отцы Сэму выбрала неудачника, зато отчима в конце концов нашла отличного.

И сегодня – в день, который мы отвели для разгребания завалов, – Нико снова поразил меня сердечностью: он очень беспокоился, что мне будет тяжело перебирать вещи его умершей жены, позабыв и думать, как сложно будет ему самому. Я обняла мужа:

– Мы справимся.

Меня больше волновала реакция Франчески. Я неловко застыла на лестничной площадке, пока муж ходил за дочерью. Но всякая неловкость рассеялась, когда я попыталась уцепиться за сложенную чердачную лестницу – упражнение, похожее на ловлю пластикового утенка на ярмарке, только в два раза труднее. Оставалось надеяться, что я сумею освоить маневр, иначе ежедневный путь в мастерскую грозил превратиться в настоящую занозу в заднице. Впрочем, зато мы нашли над чем посмеяться и в чем разобраться совместными усилиями, прежде чем погрузиться в предстоящую работу.

Я уже любила эту мансарду и с волнением представляла, как под окном поставлю стол для шитья, а в нише – полки для тканей, булавок и разных принадлежностей. В отличие от захламленной маминой квартирки, где я старалась ничего не передвигать, боясь, что из какой-нибудь древней футбольной бутсы выскочит крыса, это пространство ничем не напоминало привычный чердак, куда как попало сваливают ненужные вещи. Здесь было много света, а коробки стояли аккуратными рядами и были надписаны красной ручкой: «Бриджи/шлемы для верховой езды», «Малые веса/эспандеры», «Кассеты A – Й». Мне стало немного не по себе при виде этих крупных, четко прописанных букв. Такой уверенный командирский почерк мог быть у нападающей в нетболе или центровой в женском хоккее. Интересно, эти коробки с самого начала стояли здесь или Кейтлин начала сортировать вещи, поняв, что умирает, и намереваясь избавить домашних от хлопот?

Хотелось думать, что, начнись для меня обратный отсчет, я нашла бы более важные дела, чем раскладывать компакт-диски в алфавитном порядке. А может, теряя контроль над здоровьем, Кейтлин обретала хоть крупицу утешения и уверенности перед лицом великой неизвестности, точно зная, что «Абба» стоит рядом с «Аэросмитом».

Мне было трудно представить, каково это – знать, что жить тебе осталось всего ничего. Но сама я хотела бы провести свои последние месяцы, прыгая с парашютом, гуляя по Великой Китайской стене или ныряя к Большому Барьерному рифу, пусть даже в настоящий момент, когда я надеялась, что впереди у меня еще лет пятьдесят, эти занятия меня не привлекали. Увы, меня терзали удручающие подозрения, что последние свои недели я, скорее всего, проведу, избавляясь от старых замызганных футболок, посеревшего нижнего белья и дырявых носков, дабы не остаться в памяти близких обладательницей мешковатых трусов и растянутых лифчиков. Кроме того, наверняка придется перелистать фотоальбомы и убрать сомнительные снимки, которые могут испортить впечатление обо мне, тогда как защититься и объяснить, что на самом деле все не так плохо, я уже не смогу. Да и Сэму явно не стоит натыкаться на фотографии, где я в обнимку с бутылкой текилы выпадаю из кресла, а к щеке у меня прилипла макаронина, или танцую с надувным пенисом, или целуюсь с одним из длинной череды бездельников, ничем не лучших, чем его отец, хоть и менее веснушчатых.

Нико стоял уперев руки в боки, а Франческа смотрела на него в ожидании указаний. Я застыла у чердачного люка, боясь посягнуть на эмоции, витающие между коробками.

Наконец Нико повернулся к дочери:

– С чего хочешь начать? Может, посмотрим мамины кассеты?

У Франчески сделался такой вид, будто отец предложил ей надеть кринолин на вечеринку в честь окончания семестра. Кассеты устарели еще в те времена, когда я была подростком. Франческе они наверняка казались древними, как чугунный утюг. Моя мама не могла раскошелиться на DVD-плеер, поэтому, когда друзья давно перешли на компакт-диски, я еще долго вытягивала из нашего паршивого кассетника зажеванную ленту и заново сматывала ее карандашом. Но если пытаешься подружиться с падчерицей, не стоит подчеркивать, что помнишь жизнь без айтюнс.

Нико сам решил, что первыми надо перетащить к люку коробки с кассетами.

Я осмотрела другие коробки, выискивая такие, где окажется меньше эмоционального багажа. Совсем не хотелось наткнуться на фотографии, на которых Нико и Кейтлин разрезают свадебный торт, с любовью глядят на крохотную Франческу или чокаются бокалами с шампанским у рождественской елки.

И тут мне в глаза бросилась пометка «Франческа».

– Вот, смотри, здесь твое имя. Может быть, начнешь с этой коробки?

Вид у девочки был несколько неуверенный, и, честно говоря, я ее не винила. Бог весть, что оказалось бы в коробке с надписью «Мэгги». Скорее всего, штук двадцать полупустых флаконов разглаживающего кондиционера для волос, которым я довольно долго пользовалась, отчаянно стремясь выпрямить кудряшки, пока превосходящая сила природы все-таки не победила мой оптимизм.

Мой многозначительный взгляд, похоже, вывел Нико из ступора.

Он потянулся к коробке и принялся отдирать скотч.

– Пойдем, голубка, посмотрим?

Когда их темные головы сблизились, чтобы заглянуть внутрь, я занялась другими этикетками.

«Верхняя одежда»? Интересно, неужели Кейтлин была настолько организованна, что каждый апрель паковала шарфы, плащи и шапки с помпонами, дабы потом не тратить все лето на поиски шлепанцев, пробиваясь через завалы всевозможной шерстяной одежды?

Нет уж. Одежда была слишком личной штукой, слишком реальной. Мне не хотелось разглядывать каждый след грязи на сапогах Кейтлин и думать, а не в них ли она была, когда они с Нико шагали рука об руку по улице, укрывались под деревом от летнего дождя, целовались и обнимались, пережидая ливень.

Я подошла к коробке с надписью «Пособия» – непохоже на хранилище любовных воспоминаний. Внутри оказались книги Кейтлин о питании и фитнесе. Я вынула несколько самых верхних, просто чтобы проверить, не собираюсь ли ненароком выбросить драгоценное первое издание книги «Тростинка или толстушка»^[10] или обязательные для каждой уважающей себя девушки брошюрки с рекомендациями, как «управлять метаболизмом» и «укрепить тело», а также множество совсем не забавной чепухи, о существовании которой даже не подозревала и без которой вот уже тридцать пять лет жила припеваючи.

– Ты ведь не планируешь изучать диетологию и спорт? – спросила я у Франчески.

– Исключено, – фыркнула та. – Не собираюсь тратить жизнь, приводя в форму кучу старых толстяков.

Я втянула живот.

Следующим мне попался огромный иллюстрированный том о значимости упражнений в психотерапии. Он напоминал огромные французские словари, которые мама как-то раз, пошатываясь, приволокла домой после уборки в местной библиотеке. Она надеялась их кому-нибудь втюхать. Никто так и не соблазнился, и мы сложили тома стопкой, используя их как подставку для клетки с хомяками. Наверное, Нико считал меня весьма ограниченной, раз у его первой жены хватало мозгов понять, как прыжки на месте сделают человека менее безумным.

Я посмотрела на мужа с другого конца чердака, надеясь, что меня ему хватит надолго. Они с Франческой сидели рядышком, копаясь в белом плетеном сундучке, и тихо ахали над крошечными пинетками, маленькими ползуночками с узором из тюльпанов, одноухим голубым кроликом. Вряд ли отец Сэма узнал бы нашего сына в толпе десятилетних рыжеватых и веснушчатых пацанов, не говоря уже о том, чтобы помнить его детские игрушки. Франческа гладила памятные вещи, прижимала их к лицу. У меня сжалось сердце при виде того, как она пытается удержать в памяти образ Кейтлин, цепляясь за тень присутствия, за остатки запаха, застрявшие в случайных предметах, которые пахли скорее пылью и сыростью.

Девочка достала несколько школьных тетрадей:

– Смотри, папа, мои сочинения в классе мисс Роланд!

Нико принялся читать вслух ее рассказ о новой собаке Полли-Долли, а Франческа смущенно ойкала.

– Это же вообще неправда! Мама не разрешала мне заводить собаку. – Она постучала по странице: – Глянь, какой толстой я нарисовала маму. Я ее такой и не помню.

Я старалась не слушать их разговор, шумно роясь в ящике. Обмен эмоциями между отцом и дочерью заставлял меня чувствовать себя кукушкой в гнезде на двоих.

– Слушайте, у меня от пыли уже в горле пересохло, – объявила я. – Спущусь-ка я в кухню и принесу нам чаю.

– Лучше я, – подхватился Нико и с готовностью вскочил, словно цепляясь за повод улизнуть на минутку.