– Да пофиг им! «Барабашки» только вокруг внутренней секретки суетятся. На нас им срать с высокой колокольни, пока мы тут по «внешке» разгуливаем.

Патруль подходил к трем складским корпусам, стоявшим посреди редкого леса. Издалека склады напоминали торговый центр, только без рекламных вывесок и частой парковочной разметки на заасфальтированной площадке перед собой. Сиротой на фоне металлокаркасных гигантов выглядело здание дежурки – одноэтажный пережиток далёкого прошлого базы: деревянная входная дверь, несколько небольших окон с облупившейся краской на рамах и посеревшей древесиной под ней. Кирпичные стены метровой толщины долго остывали зимой и медленно нагревались летом. Сейчас, перед наступлением ночной прохлады, дежурка ещё хранила тепло жаркого дня, и поэтому спать в ней было куда приятнее, чем в зябком помещении патрулей на складе. Но сон был недоступен ни Ковалю, ни Вавилову.

Дорогу, по которой шёл патруль, как и площадку разгрузки перед складами, холодным, без жёлтых оттенков светом заливали фонари. Один из них стоял прямо у курилки.

На плече у Вавилова затрещала рация, нарушая трели сверчков и нудное жужжание мелкого гнуса:

– 904‑й – 103‑му…(шипение)…103‑й – 904‑му: 540!

Перекличка проводилась раз в полчаса по радиосвязи. Она тоже стала для Коваля обычным действием – тем, что не пытаешься усиленно держать в памяти. «Интересно, а сколько здешних вещей для него привычны?» – подумал ефрейтор, смотря на Вавилова, достававшего из пачки сигарету.

Рация вновь затрещала:

– 903‑й – 103‑му!

Широкоплечий сержант, не вынимая «сигу» изо рта и не гася пламя зажигалки в правой руке, левой, будто играясь, небрежно придавил кнопку на рации:

– 103‑й – 903‑му: 540!

После этой фразы, подпалив конец сигареты, он смачно затянулся дымом.

Динамик опять заговорил:

– 908‑й – 103‑му…(шипение)…103‑й – 908‑му: 540!

Вавилов выпустил из лёгких табачный дым серией колечек, затем стряхнул пальцем пепел и произнёс:

– А ты чё собираешься после «восьмидесятки» делать?

Коваль, рассматривая небольшое облако мошек, клубившееся в свете фонаря у стены «дежурки», ответил:

– Особо не думал. Наверно, в универ пойду, у меня ведь будут льготы при поступлении. Так обещали… вроде.

Приподнимая за наплечные лямки бронежилет, чтобы хоть немного расслабить ноющую спину, Коваль заглянул в дежурку через окно. Внутри никого не было.

– И на кого? – Вавилов глубокой затяжкой притянул тление ещё ближе к фильтру. – На кого поступать?

– На врача, может. Или на бухгалтера, – пожал плечами ефрейтор.

Сержант хохотнул, отправляя бычок в урну.

– Бухгалтера!

Рация протрещала голосом разводящего патрулей:

– 103‑й принял, в эфире.

Коваль поправил скатывающийся с плеча ремень винтовки, затем вернул вопрос сержанту:

– А ты что потом делать будешь?

Вавилов мотнул головой в сторону дороги, уходящей от складов обратно к локатору №2, намекая на продолжение обхода:

– Домой поеду.

Рация вставила своё слово:

– 900‑й – 103‑му!

Сержант спокойным голосом продолжил:

– И куплю квартиру. Четвёртый год на базе всё же, есть на что. Подкопил, мля.

Голос из рации прозвучал настойчивее:

– 900‑й – 103‑му, ответьте!

Сержант резко остановился, наклонил голову к рации. Перехватив удобнее автомат, прикрикнул:

– Мляха! Бери ствол в руки, сейчас сбор, походу, будет! Складские зазевали перекличку, походу!

– Бааалиииин! – Измотанный летней духотой и мозолями на ногах от постоянной ходьбы Коваль заскрипел от досады зубами.

«Вот чёрт! – гневно кричал он про себя. – Сейчас опять нас задрочат тренировками до утра. И из‑за кого?! Может, из-за какого-нибудь тупорылого срочника, что первый день в карауле? Нет! Их тут нет! Из‑за контрактников! Контрактников, блин! По-любому заснули, суки! Готов поспорить!»

– Всем постам, к бою! – очнулась рация. – Сбор! Сбор! Сбор! Добраться до ближайших оборонительных пунктов! Ждать дальнейших приказов! Отвечать только на свой позывной!

Сержант пробубнил под нос:

– Мы здесь, так-то, на своём пункте.

Он обернулся и посмотрел на дежурку. Рация плевалась частым прерывистым шипением– сплошной шум из звуков начала и окончания сообщений в эфире. Значит, где‑то поблизости кто‑то суматошно вёл переговоры в радиусе трёх километров по защищённому каналу.

Со стороны складов донёсся шум боя. Рокот выстрелов, похожий на звук отбойного молотка, испортил тишину ночи, звон разбитого стекла раздался от правого корпуса. Коваль почувствовал, как ноги тут же стали ватными от страха.

Из динамика рации прохрипело:

– Всем постам – это 103‑й! Тревога! Тревога! Код «Лавина»! Занять оборону!

– Сука! – со злостью рыкнул сержант и потянулся рукой к сумке с противогазом, висевшей на плече. Коваль натянул свой уже через пару секунд, чуть замешкавшись. «Лавина» означала прорыв периметра, проникновение в лабораторный комплекс, а также возможную утечку опасных веществ, и предполагала глухую оборону.

«Блин! Блин! Блин!» – залпами ругался в своей голове Коваль в такт волнам дрожи, разбегавшимся по телу.

Со стороны внешнего периметра «восьмидесятки», километрах в двух от дежурки, стал различим звук крутящихся лопастей.

– Наши уже, что ли? Подкрепление? – промямлил под нос ефрейтор. – Красавцы!

Вавилов старался проорать команду как можно громче, но надетый противогаз, звук близкой перестрелки и приближающийся шум вертолёта заглушили его голос, превращая приказы в еле слышное мычание. В итоге он просто хлопнул ефрейтора по руке и указал на здание: «Я – в дежурку!».

«Красный ящик вскроет! Правильно!» – понял Коваль и ринулся вслед за ним. За пару секунд стремительного бега ефрейтор почувствовал всю тяжесть прошедшего дня: воздуха не хватало, в висках с каждым приливом крови в артерии будто взрывались бомбы, сердце часто билось. Уставшие ноги плохо слушались, а мысли о заварухе, в которую он попал, начинали давить на мочевой пузырь.

Сержант скрылся в дверном проёме сборного пункта, когда ночное чёрное небо на мгновение перечеркнула белая стрела. Яркая вспышка взрыва ослепила Коваля. Хлопок был настолько неожиданным, что ефрейтор замер как вкопанный, не добежав до дежурки несколько метров.

«Что?» – Коваль, тяжело дыша, принялся искать глазами вертолёт, который должен был прилететь к складам, но увидел лишь огненный шар. Объятая пламенем, вращающаяся вокруг собственной оси, металлическая махина падала, проносясь над верхушками елей в сторону дежурки. Горящие двигатели испускали последние завывания.

«Вавилов…» – успел лишь подумать ефрейтор.

В этот миг летательный аппарат упал на дежурку, будто метеорит. Оглушительный грохот – последнее, что услышал Коваль перед тем, как потерял сознание.

***

Треск от пламени пожара и далёкие выстрелы – первые звуки, которые пробудили ефрейтора. Коваль с трудом разлепил веки, присыпанные пылью. В голове – шум, в горле – тошнота. Почти мгновенно адская боль разорвала его мозг: «Аааа!».

Солдат стиснул зубы, часто задышал – так состояние становилось чуть более терпимым. Но череп всё равно ныл, в затылке стреляло, лоб казался очень тяжёлым. Спустя пару минут даже малозаметное покалывание в нижних конечностях стало нестерпимым, мучительным. Он только сейчас понял, что с силой сжимает руками собственные бёдра. Аккуратно подняв окровавленную голову, ефрейтор увидел, что его ноги придавил к земле кусок бетонной плиты. Вся форма была покрыта землёй, кирпичной крошкой, грязью и битым стеклом. В местах, где ткань порвалась, виднелось исполосованное ссадинами тело. В нескольких метрах впереди догорал сбитый вертолёт, спровоцировавший пожар на руинах дежурки. Металлическая птица превратилась в оплавленный погнутый каркас неправильной формы. А рядом с техникой дотлевало изуродованное тело сержанта.

– Какого хрена? – простонал Коваль.

Заставив себя сфокусировать взгляд на месте крушения, он смог рассмотреть очертание упавшего аппарата – и ничего знакомого ему на ум не пришло. Коваль сильнее стиснул зубы, достал из нагрудного кармана под бронежилетом индивидуальную аптечку. Открыл, выцепил дрожащими пальцами ампулу с раствором и иглой на конце, вколол в ногу. Через минуту спасительное обезболивающее убрало с трудом переносимые страдания, шум в голове утих. Беспорядочные выстрелы щёлкали вдалеке за лесом. Коваль только теперь понял, что вблизи всё это время ревела сирена. Со складов не доносилось ни единого автоматного хлопка.

«И чё теперь?» – он пытался придумать, чем и как освободить изувеченные ноги из-под обломка. Краем глаза он заметил движение в руинах, на границе освещённой огнём части.

«Что за?» – руки лихорадочно принялись обшаривать землю вокруг в поисках хоть какого‑то оружия.

«Да!» – ладонь коснулась винтовки, лежавшей справа. В эту минуту сбоку от горящего аппарата появился силуэт, непохожий на человеческий. Существо было небольшим, размером с собаку или волка.

«Кинологи? Но что они здесь забыли?» – ефрейтор взял «гостя» на мушку. Существо сделало в его сторону пару шагов, часто перебирая лапами. Выйдя на свет, оно остановилось. По поверхности маленького тела, покрытого чешуей, пробежал блик от пламени руин. Из открытой вытянутой пасти свисал раздвоенный язык, как у змей. Лапы выпустили кривые тонкие когти, заскрежетал битый кирпич, а красные глаза запульсировали расширяющимися и сужающимися чёрными зрачками. Нечто предвкушало ужин.

– Ааааа! – истошно завопил перепуганный ефрейтор и нажал на спусковой крючок винтовки.

Пули не достали изворотливую тварь, улетев мимо, в темноту. Прыжок – и мутант оказался на верху разрушенной стены. Прыжок – и его длинные клыки сомкнулись на шее Коваля, а острые когти передних лап вонзились в грудную клетку. Хруст. Крик сменило бульканье сочащейся изо рта крови. Руки ефрейтора в последний раз дёрнулись, и винтовка упала на асфальт.