На пятый день ее выписали. Она дожидалась отца, сложив сумку, вымывшись, с заплетенными косичками, с пластырем на животе вместо толстой повязки. Летисия заранее попрощалась с медсестрами и с пациентами в палате – так ей не терпелось уйти. Когда появился отец, девочка едва его узнала. Перед ней предстал нищий бродяга, грязный, растрепанный, небритый, насмерть перепуганный: такое впечатление, будто он заглянул в преисподнюю. Дежурная по этажу медсестра прервала свой обход, чтобы дать Эдгару Кордеро необходимые инструкции. Летисия восстановилась после операции, сказала медсестра, и через пару дней будет как новенькая, только надо хорошо кушать и отдыхать. И не поднимать тяжести, чтобы не разошлись швы.

– У меня ничего не болит, папа. Я могу все есть, и меня не тошнит, – добавила девочка.

Эдгар схватил ее за руку, забросил сумку на плечо и вышел под раскаленное полуденное солнце.

– Мы поедем на том же автобусе, папа?

– Мы больше никогда не вернемся в деревню, Лети, – ответил отец, и голос его прервался, захлебнувшись рыданием.

* * *

Через много лет Летисия задалась целью выяснить как можно больше о том страшном декабре 1981 года, который определил всю ее жизнь. Только по прошествии десяти с лишним лет правда начала понемногу выходить наружу, ведь ни правительству Сальвадора, ни Соединенным Штатам не улыбалось, чтобы стали известны подробности всего, что произошло в Эль-Мосоте и других окрестных деревнях. Бойню замолчали, расследование остановили, убийцам обеспечили безнаказанность. Кровавую оргию учинила оперативная группа военных, обученных инструкторами ЦРУ в недоброй памяти Школе Америк, в Панаме, чтобы сражаться с повстанцами Фронта Фарабундо Марти^[5]. Вмешательство североамериканцев, защищавших свои политические и экономические интересы, годами подпитывало жестокие репрессии, от которых страдала страна. На деле операция была направлена против бедняков, как и в других странах во времена холодной войны. Речь шла о том, чтобы полностью искоренить левые движения, в особенности партизан.

В Эль-Мосоте партизан не было, только местные жители, и многие еще пришли из других деревень: стало известно, что прибудут солдаты и обеспечат всем безопасность. Но все вышло иначе. Десятого декабря бойцы батальона Атлакатль, полные воинственного пыла, высадились с вертолетов и за несколько минут заняли все окрестные селения: в их миссию входило запугать сельчан, помешать им поддерживать повстанцев. На следующий день они отделили женщин от мужчин, а детей отвели в дом священника, который называли «монастырем». Пытали всех, включая детей, надеясь добыть информацию; женщин изнасиловали, а потом всех казнили: кого расстреляли, кого зарезали ножом или зарубили мачете, некоторых сожгли живьем. Детей закололи штыками, дали по ним пулеметную очередь, а потом подожгли «монастырь». Останки маленьких тел обуглились до неузнаваемости. На стене школы кровью новорожденного написали: «Убьешь сопляка – партизаном меньше». Перебили скот, подожгли хижины и посевы. Миссию выполнили до конца: погибли восемьсот человек, половина из них – дети, средним возрастом по шесть лет. С жизнью в Эль-Мосоте было покончено.

Таких опергрупп было немало в восьмидесятые годы, во время гражданской войны, которая продлилась двенадцать лет и унесла семьдесят пять тысяч жизней, в подавляющем большинстве – мирных жителей, убитых солдатами.

* * *

Эдгар Кордеро приехал в деревню через два дня после резни, которая творилась, пока он с дочерью был в столице. Солдаты уже ушли, остались только трупы, облепленные мухами, гниющие на солнце. Лишь по этим следам он и понял, что случилось: рассказать уже было некому. Летисия так и не узнала, смог ли он похоронить мать, братьев и бабушку: отец никогда не говорил о том, что увидел. «Тебе лучше не знать», – неизменно отвечал он на все ее расспросы.

Когда они вышли из больницы, отец только и объяснил, что в деревне побывали солдаты и семьи у них больше нет. Придется уехать далеко и начать новую жизнь. Девочка не осознала всего масштаба трагедии, только ощутила в груди огромную пустоту. Проделать путешествие, которое задумал отец, она была не в состоянии. Им пришлось пробыть в городе больше двух недель, без денег и без знакомых. Они прибегли к помощи евангелической церкви – там им предоставили ночлег, кофе и хлеб на завтрак, но на день задерживаться не позволялось. Эдгар оставлял дочь в парке, в тени деревьев, а сам уходил искать работу – любую, какую угодно, лишь бы заработать на еду. Сидя под деревьями, одинокая и голодная, Летисия собиралась с силами, чтобы начать путь на север.

Большую часть пути они проделали автостопом, на попутных грузовиках или на крышах товарных поездов: денег на проезд не было. Ели то, что подавали добрые люди, или в церквях и приютах, где помогали мигрантам. Иногда отцу с дочерью удавалось задержаться на день или два во дворе такого приюта, где им давали тарелку горячей еды и разрешали помыться из шланга; обычно же они ночевали в чистом поле, скорчившись рядом с другими такими же странниками, сбившимися в кучу, чтобы защититься от воров, бандитов и полицейских облав. Поскольку проводника-«койота», который бы их направлял, у отца с дочерью не было, они следовали за потоком мигрантов, мужчин, женщин и детей, – всех их влекла надежда достичь севера. Двигались они медленнее других, поскольку Летисии не хватало сил; иногда отец сажал ее себе на плечи и шел вперед, подгоняемый болью и гневом. Самым пугающим воспоминанием Летисии стала ночная переправа через Рио-Гранде: девочка была веревкой привязана к груди отца, а тот держался обеими руками за автомобильную покрышку. Переплывая реку, Летисия потеряла крестик, который сверкал в темноте. Много позже она часто просыпалась с криком, живо ощущая тот страх, холод, темноту, безмолвие, творимые про себя молитвы и бурное течение реки.

Первое время в Соединенных Штатах им приходилось нелегко. Эдгар Кордеро находил работу то здесь то там, на сборе фруктов, на кирпичных заводах, а то и таскал мешки; долго ничего не продолжалось, и они все время перебирались с места на место. Жили то в семьях мигрантов, то в жалких съемных комнатушках, всегда готовые двинуться дальше, но девочка постоянно ходила в школу. Отец сердился на нее только за плохие оценки, а единственный раз в жизни ударил дочь, когда та украла в супермаркете блеск для губ.

Им помогали храмы евангелистов при латиноамериканских общинах. Церкви, как и прихожане, пребывали в движении, ведь они состояли из иммигрантов, часто нелегальных, которые переезжали с места на место в поисках работы. Отец Летисии нашел утешение среди единоверцев – он ходил на службы несколько раз в неделю и с заметным усилием читал Библию по-испански. Религиозные собрания были для беженцев единственной формой общественной жизни, там они чувствовали, что не одни на свете, а составляют часть человеческого содружества. Верующие помогали друг другу, создавали детские спортивные секции, швейные мастерские, для пожилых устраивали лотереи, по воскресеньям угощались рогаликами и горячим шоколадом, проводили собрания Анонимных Алкоголиков, – в общем, вели себя активно. Пастор встречал прихожан в дверях храма, люди здоровались друг с другом; многие уже знали отца и дочь и спрашивали, не нужно ли им чего-нибудь. Гимны, которые они пели так истово, остались в памяти Летисии. Пастор говорил, что Бог любит всех, независимо от цвета кожи, но отвергает грешников. В конце службы он приглашал тех, кому нужно попросить прощения или кого-нибудь простить, выйти вперед. И половина прихожан выходили: люди обнимались, некоторые впадали в транс от избытка чувств. А Эдгар плакал, потому что не мог простить убийц своей семьи.

* * *

Отец Летисии находил только самую низкооплачиваемую работу: он был нелегалом и не говорил по-английски – за него говорила дочь. Образование Эдгара ограничивалось двумя классами начальной школы, но он уповал на то, что Летисия выучится, получит профессию, и свято верил, что Иисус поможет ей получить стипендию.

В самые бедственные времена они познакомились с Крусом Торресом, мексиканцем, много лет прожившим в Соединенных Штатах; в его распоряжении была артель латиноамериканцев, и он занимался строительными работами. Крус разбирался в цементе, кирпичах, древесине и камне, трубах и электропроводке, мог заменить крышу и вырыть бассейн. Он принял участие в судьбе Эдгара – молчаливого и грустного мужчины, который потерял все и цеплялся за свою дочь, как за спасательный круг. Строитель догадался, что эта девочка – единственный смысл существования Эдгара. Под опекой Круса положение Кордеро улучшилось. Поскольку маленькое предприятие Круса находилось на севере Калифорнии, он убедил Эдгара перебраться туда и пообещал, что работа для него всегда найдется. Устроил для него по смешной цене две комнаты в Беркли. В этом городе имелись типовые жилища с фиксированной арендной платой, которую нельзя было повышать. Дом был сущий свинарник и разваливался на глазах, но Эдгару с дочерью он виделся дворцом.

Вместо того чтобы продолжать учебу, Летисия сбежала со своей первой любовью, даже не закончив среднюю школу. Несмотря на пережитую травму, неустроенность и нищету, она была симпатичной девушкой, легко завязывала разговор с незнакомцами на улице и всегда была готова повеселиться. Ритм праздника звучал у нее в крови. Летисия со всей страстью своих шестнадцати лет влюбилась в молодого американца, блондина атлетического сложения, такого же любителя развлечений, как и она сама. Они познакомились в баре, куда ей и входить-то не следовало, – во-первых, потому, что она не достигла совершеннолетия, а во-вторых, если бы ее отец узнал, его хватил бы удар. Эдгар придерживался строгих правил и следовал букве моральных догм, предписанных его религией, которая осуждала алкоголь, популярную музыку, танцы любого рода, вызывающую одежду и общественные бассейны.

– Девственница может забеременеть, если искупается вместе с мужчинами, – предостерегал Эдгар Кордеро.

– Ох, папа! В бассейнах столько хлорки, что ни один живчик в такой воде долго не протянет, – смеялась Летисия, но сомнение закрадывалось: а вдруг папа прав?

Жених, водопроводчик по профессии и алкоголик по призванию, достал для Летисии свидетельство о рождении, где ей прибавили два года, чтобы они могли пожениться. Этот подлог сослужил добрую службу: потом они развелись без бумажной волокиты. Их брак никогда не был законным, но Летисия узнала об этом гораздо позже, когда ее терпение лопнуло.