Тося, испуганно всплеснув пухлыми ладошками, закрыла лицо.

– Ой, боже мой! Кошмар какой-то…

– Кошмар – не то слово, – Зина обреченно махнула рукой. – Этого не расскажешь. – Помолчав, собралась с духом и тихо добавила: – Жизнь – не малина, нет. Я это теперь точно знаю. А дальше, милые мои, больше. Жизнь-то, злодейка, любит сюрпризы. С этим, наконец, развелась. Думала – поживу всласть. Встретила мужика, с виду доброго, приличного. Замуж предложил, дочке конфеты носил… Поверила. Тепла-то ведь хочется. Вроде и не старая еще… Пожил он со мной года четыре, а потом зазнобу на стороне завел. А соседки-то у нас словоохотливые, добросердечные, так сразу и донесли, ласково заглядывая в глаза. Не поверила поначалу. Рыдала полдня. А потом, недолго думая, как отрезала: чемодан его собрала да на площадку к лифту выставила. Вот и закончилась любовь.

– Бедная ты, бедная, – сочувственно взглянула на подругу Маринка. – Надо же… Если не хочешь – не рассказывай, трудно такое вспоминать.

– Да почему ж, – Зина улыбнулась. – Я держусь. Я еще ого-го!

Тося, тяжело вздохнув, обернулась к ней.

– Так. Понятно. А третий брак?

– Был и третий, – Зинаида помолчала, собираясь с мыслями. – Ой, и долго ж я держалась, девочки! Не глядела по сторонам, работала как ненормальная. Родители-то состарились, помогать надо было. А тут в поезде познакомилась с одним. Так, невзначай разговорились. Посмеялись. И показался он мне таким чистым и светлым, что тепло на душе стало. Намного старше меня оказался, но интеллигентный такой. Поначалу на «вы» да на «вы», за ручку держал, сумки тяжелые носил. Уж и не знаю… Вроде бы и не влюбилась, а просто поразмыслила на досуге: как одной жить? Тяжело, одиноко, холодно. Согласилась. Вышла. И куда только мой ангел-хранитель смотрел? Ой, девочки, влипла, как кур в ощип… Таких скупердяев, как он, свет еще не видывал! Ох, и жадный оказался… Каждую копеечку высчитывал, все, что в доме было, к рукам прибрал, даже на колготки у него выпрашивала. А все с улыбочкой да с улыбочкой, жеманный такой. Но сволочь! Даже в карманах моих проверял: не завалялся ли где рублик…

Марина, нахмурившись, пыталась осознать услышанное.

– Да ты что? Такое бывает?

– Ой, не смеши, – Зина махнула рукой и отчаянно хохотнула. – Бывает и похлеще… Зато теперь, девочки, я ученая: кого хочешь в бараний рог скручу, а себя в обиду не дам.

Тишина, словно испугавшись откровенного рассказа, немой пеленой окутала столик, за которым молчали загрустившие подруги.

Маринка первой нарушила тишину и подняла бокал.

– Давай, Зиночка, за тебя выпьем. За твои силу, стойкость и удачу.

– Вот-вот, – подхватила Тося, – именно за удачу!

– А давайте, – Зина тряхнула коротко остриженной головой. Сделав глоток разомлевшего от духоты вина, щедро распустившего свои буйные ароматы, она обернулась к Тосе. – Ну, Тоська, теперь ты…

Тося нахмурилась недоуменно, словно и не предполагала такого поворота. Посидела, будто с трудом вспоминая прошедшее.

– Ой, девочки милые, – растерянно проговорила она, – а я и не знаю, что вам рассказать…

– Вот тебе раз, – Зинка нахмурилась. – Ты не юли. Давай, давай… Выкладывай все, как на духу. Ты-то как? С любовью ладишь?

Тося достала белоснежный платочек из сумки, промокнула вдруг сразу вспотевшее лицо, поправила воротничок на платье в горошек и пожала пухлыми плечами.

– Да правда, нечего и вспомнить. Ну, честное слово… Жизнь как жизнь. Работа, дом, дети, бизнес, дача… Круговерть. Суета.

– Это все понятно, – настырная Зина не отставала от явно смущающейся подруги. – А любовь-то где? Где ее место?

– Не знаю… – Тося медленно опустила голову, затем посмотрела повлажневшими глазами на подруг и еле слышно прошептала: – Я даже и вспоминать не хочу, какая она на вкус, эта любовь…

– Как это? – Маринка ошарашенно вытаращила глаза.

– А я, девочки, наверное, пропустила ее, – Тося горько улыбнулась. – Проворонила. Не увидела. Не заметила. А может, она сама стороной прошла. Решила, что не достойна я ее.

– Подожди, подожди, Тосенька, – Марина тронула подругу за круглое плечо. – Почему же не достойна?

Тоська невесело ухмыльнулась.

– Да ведь я жила тогда с одной мамой, помните? Она, труженица, все работала и работала. Да разве медсестра много может заработать? Мы всегда нуждались. Всегда. У всех на новогоднем столе шампанское да торты, а у нас винегрет и котлеты… И я мечтала: вот закончу школу, поступлю в институт, выучусь и разбогатею! Обязательно разбогатею! И заживу, заживу… Но за все приходится платить. И любовь, девочки, оказывается, у всех разная. Я это только теперь поняла. – Она вздохнула, сжала пальцы, унизанные кольцами. – В институт-то я поступила, недаром зубрила все подряд. Поучилась пару лет, а потом встретила мужчину. Лысоват он был, полноват, в очках с толстыми стеклами, старше по возрасту, конечно… Но любил меня… Так любил! А главное, дом у него – полная чаша: и машина, и квартира в Москве, и дача в Подмосковье, и домработница… И закружилась моя бедная головушка, и пошла кувырком жизнь молодая. Он все приезжал, букеты в общагу такие присылал, что вахтерша в обморок падала и валидол пила. На весь этаж шампанского после сессии нам покупал… Все про любовь мне говорил, записки нежные писал. Я запуталась, завертелась в этом тщеславии и богатстве. Купил он меня, девочки… Предложение три раза делал, и я, недолго думая, согласилась.

– Постой-постой, – Зина свела брови к переносице, осмысливая только что услышанное. – Как согласилась? А ты его любила?

Тося смотрела куда-то, словно хотела там, в немыслимой дали, разглядеть свое прошлое или найти ответ на этот очень простой вопрос.

– Нет. Конечно, нет. Но это я потом поняла. Года через два. Когда пелена исчезла, дети родились… Словно протрезвела. Вдруг ощутила, что не только радости и любви, а и обычного спокойствия нет на сердце. Да… Вот так. Все у меня есть, подруженьки, всего в достатке. Дети мои ни в чем не нуждаются, живу как королева, чуть ли не с золотых тарелок ем. А счастья, простого бабьего счастья, нет. Ты говоришь, – она обернулась к Зине, – почему так поправилась. А почему ж не потолстеть, если все не в радость. Ем за троих, сплю, не читаю, не двигаюсь… Ничего не хочу. Ничего! – Она вдруг всхлипнула. – Страшно мне, девочки. Пропустила я в жизни что-то самое важное. Самое главное… Муж любит до сих пор, не надышится, а я видеть его не могу. Опротивел. – Она, резко отодвинувшись, зацепила бокал с вином. Тот, легко перевернувшись, разлетелся на две половинки. Красное вино, словно кровь, залило белоснежную скатерть. – Вот и моя жизнь так, – кивнула на разбитый бокал Тося, – две половинки: одна – юность, бедная, но полная надежд, ожиданий, девичьих радостей, а вторая – замужество, богатое, но холодное, бездушное и мерзкое… – Она обернулась к Зине, молчавшей в оцепенении. – Несчастные мы с тобой, Зиночка. Недолюбленные. А главное, недолюбившие.

В парке стало прохладно.

Дневная жара давно отступила. Где-то вдали чуть слышно звучала музыка, и вечная наша эстрадная звезда пела и пела, навязчиво повторяя: «Без меня тебе, любимый мой, Земля мала, как остров…»

Зина, услышав это, лишь грустно покачала головой, промокнула повлажневшие глаза и обернулась к Марине.

– Ну, теперь ты, Маришка. Твой черед.

Маринка слегка напряглась. Не зная, с чего начать и что сказать, огорченная предыдущими историями, она несмело улыбнулась.

– Ой, девочки, а мне и рассказать вам нечего. У вас такая жизнь, что можно романы писать и кино снимать, а у меня… – Она от волнения сжала ладошки в кулачки и прижала их к груди, чтобы унять колотящееся сердце. – У меня все просто. Как-то обыденно. Нет у меня денег, нет большого дома, нет машины и дачи… Ничего нет. – Она пожала плечами и исподлобья взглянула на подруг, внимательно за ней наблюдающих. – Я тоже много работаю. И тоже медсестрой, кстати, как твоя мама, – она обернулась к Тосе. – Но не жалуюсь. Правда. И на диетах не сижу, некогда мне… – Марина, словно вспомнив что-то очень важное, вдруг широко улыбнулась, и глаза ее неожиданно засияли таким счастьем, которое утаить невозможно. – Все в моей жизни просто. Но… У меня есть самое главное. Сын, дочь и муж. Это, девочки, мое богатство. – Она застенчиво отвела глаза и пожала плечами. – Правда… Муж мой не работает.

– Как? – охнула Зина и открыла рот для осуждений.

Марина подняла руку, останавливая ее порыв.

– Он – инвалид. Попал в аварию десять лет назад. У него нет ног. Но он – вся моя жизнь. Я так люблю его, что мир для него переверну! Всякое бывало. После той аварии страшной мы по больницам скитались, жить заново учились, и все вместе, рядом… И я Богу каждый день молилась, чтобы мой муж выжил. И он живет. И любит меня. И я его… И мне ничего не нужно. Ничего! Ни домов, ни платьев, ни колец… Только его любовь. – Она, покраснев, стыдливо глянула на подруг. – Вот и все. И… Я так счастлива, девочки…

Тося, долго молчавшая, удивленно сдвинула брови, покачала головой, всплеснув руками. А потом вдруг подняла бокал и тихо проговорила:

– Слава богу… Ой, как хорошо! До слез! Хоть кто-то из нас не ошибся. А ты не стыдись, не надо. Любовь-то не скроешь. Радуйся! Пью за тебя и твоего мужа. Люби за всех нас. Люби изо всех сил…

– Вот тебе и жизнь. Вот тебе и любовь… – удивленно хмыкнула Зинка, тряхнув коротко остриженными волосами.

Они еще долго-долго сидели за крохотным столиком в летнем кафе.

Стало тихо. Усталые официанты медленно убирали посуду. Гасли огни.

Ночь неторопливо вступала в свои законные права.

И только далекие звезды, искрясь и мерцая, летели, сгорая, с оглушительной высоты, стремясь исполнить загаданные землянами желания и напевая свою вечную песню.

О любви…