Глава 3

Они уехали зимой восемьдесят девятого.

– Вовремя, бар-мицву Матвею отметим уже на месте.

Потом Лиля не раз задумывалась, каким мудрым и прозорливым оказался её папа. Как вовремя они поднялись и получили хотя бы небольшое, но преимущество перед той валом вновь приезжих, который обрушился на страну через год.

Они сразу сняли квартиру в Тель-Авиве, в стареньком двухэтажном домике на первом этаже с маленьким палисадником.

– Дом, конечно, бедовый, развалюшка, а не дом, но квартира совсем неплоха, – отметил папа. – И район тихий.

Потом выяснилось, что район не только тихий, но и очень удобный для жизни: рядом была школа и поликлинника, небольшой супермаркет и отделение почты, а на соседней улице, буквально за углом – остановка автобусов и маршруток.

Им не нужна была помощь: Лиля прилично говорила на иврите и уверенно решала все дела, необходимые на первом этапе.

Мама немного пришла в себя, но отказалась от ульпана, привычно взвалив на себя кухню.

Папа было начал учёбу, но через месяц аккуратных посещений занятий заявил:

– Нечего мне там делать. Молодежь сплошная. Не хочу позориться, да и незачем. В этой стране вполне можно прожить и без иврита: русских немало, идиш выручает, а иврит – так у нас личная переводчица есть, да и второй не сегодня-завтра появится. Правда, Матвейка?

– Я уже не Матвейка, меня в школе зовут Мати.

– Ну, Мати, так Мати, тоже звучит. Мати Линецкий – красиво, представительно и солидно.

Ещё перед выездом Лиля поменяла сыну фамилию. Папа, обычно сдержанный, настоял на этом.

– Чтобы духу его не было! – процедил он сквозь зубы, и Лиля поняла: он никогда не простит зятя.

Сосед пристроил папу на работу в типографию, и он необыкновенно этим гордился.

– До пенсии ещё поработаем, нечего дома сидеть. Деньги лишними не бывают.

Этот же сосед пригласил папу в синагогу и вскоре эти посещения стали регулярными. Папа ни на чем не настаивал, но как-то само собой получилось, что в пятницу стали зажигать шабатние свечи. Это было ново, красиво, празднично и никто не был против.

Лиля подрабатывала и планировала поступление в колледж, чтобы получить право преподавания в школе. Но уже через несколько месяцев папа вернулся из синагоги сияющий.

– Вот, Шимон, вот человек, а ведь я даже и не просил, так, немного намекнул. Готовься, доча, народ поднялся, летит огромное количество и почти все – без иврита. С педагогами напряженно. В общем, Шимон навел справки, попросил кого надо. Тебе надо будет закончить трехмесячный курс и будешь преподавать иврит вновь прибывшим.

– Я?

– Ты, ты. А кто два года занимался, не поднимая головы? Шимон с тобой общался, он уверен, что ты справишься.

На курсе она занималась с израильтянами, иврит там не учили, акцент был на методику преподавания. Было совсем непросто, но Лиля почувствовала, как быстро, просто на глазах вырос ее уровень.

В июле отметили бар-мицву Мати, в той синагоге, в которую ходили Шимон и папа, и это было необыкновенно торжественно и волнительно.

На Рош а шана Шимон пригласил их в гости к сыну. Такой замечательный обычай – показать новым репатриантам, как принято отмечать праздники.

Частный дом, столы, накрытые во дворе. Белые скатерти и красивая посуда. Народу было много: и семья, и друзья. Весело и шумно. Много детей в белых рубашечках и нарядных белых платьях. Маленькие принцы и принцессы с тщательно расчесанными кудрями. Родители, спокойно воспринимающие этот балаган и шум, не делающие детям замечаний и полностью довольные жизнью.

Лиля не запомнила никого на этой вечеринке, но через пару недель к ним заглянул Шимон.

– Лили, дорогая, найдёшь пару минут поговорить?

Они вышли во дворик и Шимон начал издалека. Он похвалил их семью, отметив, как они замечательно вписались в новую жизнь. Как довольны на работе папой, какая хозяйка Фая, какой смышленый Мати и к тому же – красавчик. И она, такая молодец, приехала с ивритом и не должна зарабатывать на уборках.

– Запомни, милая, уроки иврита в этой стране – это всегда актуально. Народ ехал, едет и ехать будет. Такая у нас страна – земля обетованная. Без работы не останешься, обещаю. Да и на частных уроках всегда сможешь подзаработать. Осталось тебе только личную жизнь устроить.

Лиля настороженно молчала.

– Есть тут один мужчина, у сына был на празднике, обратил на тебя внимание и хочет познакомиться. Вот я и подумал – а что не попробовать. Телефон давать не стал, пообещал сначала у тебя спросить. Он из ваших, даже по-русски говорит немного. Вроде, родители его из Вильно. А он, по-моему, уже здесь родился. Устроенный, солидный. Интересный. Но что это я его расхваливаю, сама увидишь. Не пожалеешь, мне кажется. А нет, так нет. Без обид.

Он позвонил на следующий день, и она улыбалась, слушая, как он старается вести беседу на русском – с диким акцентом и несуразными окончаниями слов.

– Я могу говорить на иврите, если вам сложно.

– А что, я так некрасиво говорю?

Этим, совершенно детским вопросом, он как-то сразу расположил ее к себе. Он старался, явно старался ей понравиться, продираясь, как через джунгли, через падежи и спряжения глаголов, через прилагательные, упрямо нежелающие согласовываться с существительными.

– Можно будет встречаться? – спросил он с надеждой в голосе. И добавил:

– Без телефона я разговариваю лучше.

Она вдруг почувствовала необычную легкость. Да, он ее видел, она ему уже нравится, так что решать ей. Такая игра в мяч и её очередь кидать.

Они договорились о встрече на берегу моря, вечером, когда немного спала жара.

Он пришел в белых брюках, цветной тенниске и мягких мокасинах. И она с грустью поняла, что не сможет упомянуть про Рио де Жанейро, где все ходят в белых штанах . Вернее, упомянуть-то сможет, но он, наверняка, не поймет, о чем это она. И ещё много такого есть, о чем они никогда не поговорят, не вспомнят, не посмеются и не погрустят. Разные песочницы, разные буквари, разные песни. Нет никаких точек соприкосновения: у нее за спиной свое прошлое, которое даже одной точкой не пересекается с его прошлым. Эта мысль не давала ей покоя все то время, пока они степенно гуляли по набережной. Он что-то рассказывал на русском, сбиваясь на иврит, она вежливо улыбалась, кивая.

А потом, в кафе, он, словно исчерпав запас слов для разговора, замолчал. И она внезапно почувствовала, как хорошо с ним молчать. Легко, непринужденно, не испытывая неловкости и желания что-то сказать, чтобы заполнить паузу. А еще не отпускала мысль, что он старше, намного старше ее. Она пыталась понять: мешает ли ей этот факт, но не находила ответа. Ей нравился его акцент, который не был таким тяжелым в живой беседе. Нравилась его ненавязчивость, легкость, естественность и вместе с тем – предупредительность и забота. Это проявлялось в мелочах и самых, казалось бы, простых вопросах: не хочет ли она поменяться с ним местами, чтобы лучше видеть море? Любит ли она салат с курицей? Если да, то он очень рекомендует заказать его именно в этом кафе – у них необыкновенная зелень.

– Меня всегда тянет спросить, где они ее выращивают, прямо здесь, на берегу?

– Вы часто здесь бываете? – она спросила и тут же пожалела о своем вопросе.

– Когда навещаю дочку, мы иногда с внуками забегаем сюда. Они любят здешнее мороженое. Я думаю, что твоему сыну оно тоже понравится. Надо как-нибудь прийти сюда с ним.

Она кивнула, поняв, что он все решил, что их встречи будут продолжаться, что он хочет познакомиться с Матвейкой. Решил, не спросив ее мнения, но это ей почему-то было приятно.

Почему? Ответа на это у нее не было.

Он словно прочел ее мысли, накрыл ладонью ее руку и произнес медленно на иврите:

– Лили, прости, я, наверное, немного поторопился насчет твоего сына. Ведь в конечном счете все решает женщина. И решение за тобой. Я, с твоего разрешения, позвоню через пару дней и ты сообщишь, что решила.

Он расплатился с официантом карточкой, без этого дурацкого копания в кошельке и выискивания мелочи. Без того позерства, которое порой так раздражало ее в бывшем муже.

– Мы можем пройтись до стоянки, если ты не устала, или подождешь меня на скамейке?

– Конечно, пройдемся, закат, такая красота.

– О, подожди, ты ещё не видела наших зимних закатов, эти краски передать под силу только талантливому художнику.

Он помолчал и добавил:

– Зимой пляж пустой и пройтись – просто удовольствие.

Они медленно шли к стоянке и Лиля думала о мудрости иврита, который не признает обращения на “вы”, тем самым стирая дистанцию, делая людей ближе с самого начала знакомства.

А еще она заметила, что они говорят обо всем и в то же время – ни о чем. Он не рассказал ничего о себе, не спросил про нее. Хотя… Что про нее спрашивать – и так все понятно: совсем зелененькая, в Израиле меньше года. Правда, с ивритом, совсем неплохим, даже приличным – это она поняла на курсе.

– Со следующей недели начинаю преподавать в ульпане, – неожиданно для себя призналась она. – Очень волнуюсь, как пойдет.

– У тебя прекрасный иврит, даже не скажешь, что ты меньше года в стране. И ведь ты будешь преподавать людям с нуля. Уверен, что твоих знаний хватит.

Она кивнула, чувствуя, как важна ей эта поддержка. Поддержка почти незнакомого мужчины, с которым она провела всего лишь один вечер.

Он позвонил, как и обещал, но только не через пару дней, а через неделю. Извинился, что замотался по работе и пригласил на концерт.

Концерт был утренний, в каком-то монастыре, в зале с прекрасной акустикой. До этого выпили кофе в маленьком придорожном кафе. Картонные стаканчики, но совершенно необыкновенный маковый рулет – тонкое тесто, сплошная начинка.

И вот тогда ее накрыло теплой волной. Что это было? Благодарность? Признательность? Пробуждающаяся симпатия? Наверное, все вместе.

Может, потому, что это было в ее жизни впервые: и это придорожное кафе на заправке, и рулет с маком в маленькой картонной формочке. И взгляд этого мужчины, смотрящего на нее так, как не смотрел на неё никто прежде.

Концерт был великолепный: Бах, Брамс и Рахманинов. Все знакомое, а оттого – еще более любимое.

После концерта они погуляли немного по парку, принадлежащему монастырю, и успели прикупить бутылку розового вина в небольшом магазинчике, который уже закрывался.

Уже в машине, по дороге домой, он объяснил, почему родители назвали его Цви.

– Вообще-то, я должен был быть Гирш, в честь деда. Но Гирш на идиш “олень”. Вот этого “оленя” перевели на иврит. Получилось Цви. Но близкие зовут меня Цвика.

– Да, это не так официально, – согласилась она. – А у меня цветочное имя – Лилия. Но тут меня все зовут Лили. И тоже назвали в честь бабушки. Ее звали Лия. Красивое имя, но я осталась на своем.

– А как насчет фамилии?

– Фамилию я не меняла, наверное, чувствовала, что вся эта история ненадолго.

– Папа Мати остался там? В Москве?

Она обратила внимание, что он знает, откуда она родом. Значит, интересовался у Шимона. А она, она совсем ничего о нем не знает. Он не рассказывает, а спрашивать неловко.

– Папа Мати? Нет, он в Нью-Йорке, хотя, возможно, сейчас уже в Бостоне. Мы не поддерживаем связь.

Последнюю фразу она добавила сухо, как бы предупреждая дальнейшие расспросы.

Он понял.

И опять беседа ни о чем. О погоде, о последних теплых деньках, после которых начнется сезон дождей.

Она видела, что он несколько раз украдкой посмотрел на часы и прибавил скорость. Довез до дома, церемонно открыл дверь машины и легко прикоснулся губами к ее руке.

– Лили, спасибо за общение и такое приятное утро.

– Ну, что ты, это тебе спасибо! Мне все понравилось: и дорога, и монастырь, и музыка. И даже кофе с маковым рулетом. Это было просто великолепно!

– Я рад, что смог доставить тебе удовольствие. Дай бог, не в последний раз. Вот так, постепенно, я изучу все твои вкусы. Шабат шалом, Лили.

– Шабат шалом, Цвика.

Он не обманул: их отношения разворачивались действительно постепенно, как лента какого-то фильма. Фильма, наполненного большими и маленькими сюрпризами, согретого теплом и пониманием.

После праздников Лиля начала работать в ульпане, ей нравилось объяснять правила языка вновь прибывшим, видеть их изумленные глаза и радость, когда им удавалось произнести короткую фразу, грамотно составить предложение. Да, этот язык, такой умный и мелодичный, был совершенно не похож на русский или английский. Он опрокидывал знакомые и привычные понятия и брал в плен, медленно и уверенно вытесняя другие языки. По ее просьбе с Цвикой они говорили только на иврите, и такое общение дало ей много. Остались в прошлом страхи и комплексы, что она не справится. Два года усердного изучения иврита в Москве не прошли даром.

На Хануку они с Цвикой выехали на две ночи в отель на севере, и она была очарована природой, начавшей пробуждаться после обильных осенних дождей.

– Мы приедем сюда ещё раз – в начале весны. Хотя, можно и чуть раньше – в феврале. Хочу показать тебе цветение миндаля и цикламенов.

В декабре исполнился их год пребывания в Стране.