Вечер был необыкновенным. Для этих северных мест, даже для разгара лета такой нежный, не по-вечернему жаркий воздух был редкостью, прошедшая недавно гроза сгустила краски и ароматы, и Лиза даже задохнулась от их плотности – даже дома, на юге такое бывало не всегда. Снежа сидела на своем маленьком диванчике, который сегодня каким-то чудом появился в их домике, сложив на коленях руки, как паинька их детской книжки, она почти не смотрела на мать, прятала глаза. И только Назар нашел ключик к ее закрытому сердечку, и при взгляде на брата Снежа оттаивала, у нее даже румянец появлялся на фарфоровом лице, особенно, когда Назар чуть подшучивал над сестрой, ласково и добро.
– Ребят, надо чуть перекусить бы, Сима просила в какой-то зал прийти, там что-то будет читать Даниил. Давайте чайку с молоком и сырники. Как вам?
Творог и сметану сегодня принесла Лизе пышная, томная, розовощекая, как яблочко Тамара. Вперла корзинку на крыльцо, толкая ее толстым животом поставила на лавочку, отдышалась, весело похлопала длинными ресницами, вдруг став сама похожей на молодую коровку.
– Творожку вам, матушка велела. Вкусный творожок, козий. Кушайте. А к завтрему я вам опять принесу, и простоквашки. Снеженька с утра простоквашку любит, да с блиночком. Фуууу, упарилась.
Она быстро и ловко разгрузила корзинку, и только когда девушка снова опустилась на лавочку, обмахивая потное лицо сдернутой с кучерявых волос косынкой, Лиза увидела – у нее нет одной кисти. Кружевной рукавчик удачно скрывал изуродованную руку, и Лиза бы никогда не подумала, глядя на ее умелые, быстрые, ловкие движения, что у девушки такая беда. Тамара проследила за взглядом Лизы, усмехнулась чуть грустно.
– Мужик меня наказал. Я деньги у него стащила, мамку лечить. А мамка все равно померла, выходит зря я. А он за волосья меня к дровяннику притащил, руку на пень уложил, да и хрясть! Не воруй, говорит… А как не воровать, коль мамка криком кричала.
Лиза почувствовала, как кровь валом отхлынула у нее от лица, бешеная жалость захлестнула сердце, да так, что слезы чуть не брызнули из глаз. Тамара с удивлением глянула ей в лицо, покачала головой
– Да ничего! Я тогда чуть не померла, да и не от руки, а от беды. Любила я мужика своего очень, прямо вот до смерти. Его в тюрьму, я в омут, да вытащили. А потом сюда привезли, спасибо матушке, теперь я по-другому мир вижу. У нас все так,
– Как же ты без руки, Тамар? Ты же на дойке, коровы у тебя, козы… Не представляю
– А что дойка -то! У нас аппараты. Да я что – вот у нас учителка, та без обеих рук, и то живет. Каждый из беды свою дорогу находит, матушка помогает, она – свет. Заболталась я с вами, вы кушайте, я побегла.
Тамара шариком скатилась с крыльца и через секунду ее и след простыл. Назар забрал у матери банку со сметаной, поставил ее на стол, присел на табурет.
– Видел, я, мам, и отца и Федору эту. Отец помрет, наверное, скоро, черный весь. А Федора – худая, злая, желтая какая-то, на осу похожа. И правда – без рук. Но ничего, лётает, протезами так ловко управляет. Тебе привет передала, обещала забежать. Давай перекусим, действительно есть охота. Снежинка! Не сиди, сугробиком станешь. Иди сырники трескать, мама напечет сейчас.
Снежа подошла – тихонько, как будто была невесомой, взяла из мисочки уже замешанный Лизой кусочек теста, умело слепила красивый сырник, уложила на сковородку. Через пару минут сковородка скорчала румяными, ровненькими, как в ресторане сырничками, Снежа подошла к матери близко-близко, снизу вверх глянула, как щеночек на хозяйку.
– Мам, давай пойдем обязательно. К Даниилу нельзя не ходить, плохо это. Быстренько надо поужинать и идти. Чтобы не опоздать.
Собралась Лиза быстро, свободные полотняные брюки, скромная кофточка-распашонка до талии, волосы, туго стянутые в узел, глянула в зеркало, понравилась сама себе. И уже там – в отражении увидела напряженный взгляд Снежи, девочка смотрела на мать в упор, ей явно что-то не нравилось. Назар подошел к сестре, нежно поправил ей косынку, чуть отодвинув ткань со лба, спросил
– Что, сеструх? Не так что-то?
Снежа подошла к небольшому шкафу, почти незаметно притулившемуся у стены, распахнула створки, вытащила длинное белое платье – простое, почти как рубаха, из легкого хлопка.
– Маме надо это надеть. И платок. Иначе в зал не пустят, у нас строго. Это обязательно.
Лиза переодевалась за занавеской, напряженно и болезненно переваривая все, что происходило с ней и с дочкой. И у нее было такое чувство, что скит снова тянет ее к себе, и хватка его с каждым днем лишь крепнет…
…
… Теперь они со Снежей стали почти одинаковыми, если бы не немолодое Лизино лицо, уже отмеченное неприятными метками вроде морщин и слегка отечных век, то, наверное, их вообще трудно было бы различить – одинаковые белые платья, косынки, закрывающие лоб и брови, легкие парусиновые тапки. Они шли впереди, держась за руки, Назар шел сзади, и уже через пять минут они подходили к очень простому, вытянутому, как вагон зданию. Дом почти полностью состоял из больших и высоких окон, сиял намытыми стеклами, в которых отражался ярко-оранжевый закат, и, казалось, что это не дом, а корабль, плывущий куда-то через темно-зеленый, неспокойно дышащий океан. Снежа чуть дернула Лизу за руку, тихонько сказала
– Здесь залы. Мы тут все собираемся, помогаем друг другу. Сегодня идем в большой, весь скит придет, Даниил читает не часто. Пошли скорее.
Почти бегом они влетели на крыльцо здания, Назар открыл тяжелую, похоже дубовую дверь, и Лиза очередной раз открыла рот.
Это, действительно, были “залы”. Стены, полы, сделанные из выбеленного дерева сияли, натертые воском, в глянцевом потолке отражались ряды светлых кресел, а торжественный парчовый занавес, наполовину закрывающий широкую, полукруглую сцену, играл полосками света, идущего от огромной люстры, похожей на сугроб из ледяных свечей. На креслах уже сидели люди – все в белом, в такой же одежде, как они, а на сцене, за простым столом красовался человек. Очень высокий, худощавый настолько, что казался изможденным, с темными провалами глаз на иконописном лице. Он с интересом листал толстую тетрадь, но ему мешали длинные, чуть седоватые пряди, падающие вдоль щек, и он, нетерпеливо тряхнув головой, собрал их в хвост.
– Даниил, смотри, мам. Ты только слушай его внимательно, не отвлекайся. Пойдем.
Снежа потянула их вдоль стены зала, и они остановились у почти пустого ряда кресел
– Это наши. Тут сядет матушка, Майма, и мы. Пробирайся. И знаешь…
Она подтянула Лизу к себе, как когда-то очень давно, когда была крошкой, прижалась к матери плотно, шепнула
– Он жених матушки. Только не говори, что я проболталась.
Лиза неуверенно прошла на свое место, села, опустила глаза. Ей очень хотелось смотреть по сторонам, как маленькая крутить головой, разглядывая соседей, но ощущение, что здесь так нельзя, стыдно, сковало ее, не давало расслабиться. Краем глаза она видела, что люди потоком идут по узкому проходу между стеной и рядами кресел, и эта монотонная череда одетых в белое фигур превращало реальность в ирреальность, во что-то на грани сна и яви, причем это ощущение было таким сильным, что вызывало дурноту.
– Во, блин, мам… Это сеструха тут такое наворотила, оно ж не было так, а? Или я забыл чего?
Назар шептал это Лизе прямо на ухо, а она испугалась, дернула сына за руку – не дай Бог услышат, и как воспримут неизвестно.
– Тише, Назарушка, тише. Мы тут гости, хозяев гости не судят. Нехорошо.
Назар глянул на мать ласково, но с насмешкой, уселся на свое место, притянул к себе Снежу, хотел сказать ей что-то шутливое, но поежился – из ясных, немного холодных глаз сестры пальнуло, как из ружья таким осуждением, что шутка застряла у парня в горле. Девочка уселась на кресло, чуть подвинулась вперед, разместившись на краешке, выпрямила спину и впилась глазами в сцену, напрягшись струной.
Даниил встал. Он тоже выпрямился, превратив свое изможденное тело в натянутую струну, расправил плечи, которые оказались вдруг неожиданно широкими, твердыми, как будто высеченными из камня, откинул назад голову, от чего на жилистой шее отчетливо проявился острый кадык, и в этот момент как будто где-то раскрылись двери и окна. И свежий, острый, как острие хорошо наточенного ножа, ветер ворвался в зал, пронесся над головами скитчан, почти не тронув их склоненные ниц головы, и, добравшись до сцены, порывом ударил в лицо Даниилу, рванув назад его длинные волосы, и он поддался ветру, отдался его воле.
– У каждого из нас есть доска! Огромная, плоская, тяжелая, плотно лежащая на влажной земле! Вспомните ее!!!
Голос Даниила сначала звучал громко и четко, он был низким, утробным, похожим на жужжание шмеля, только очень большого, страшного. Но вдруг он исчез, растворился, вернее остался только где-то в сознании, как будто Лизе в уши вставили наушники и по максимуму приглушили звук, заставив вслушиваться. И Лиза напрягала слух, пытаясь ловить слова, но слов не было. Зато она очутилась в маленьком садике. Там, у бабушки с дедушкой, в самом конце сада, у задней калитки рос шиповник. Он цвел небольшими плотными, как помпоны белыми цветами, похожими на розы, и от них по всему саду пахло сладко, тревожно и счастливо. Но Лиза бегала туда не из-за цветов. Там, у самого забора на земле лежала доска. Старая, растрескавшаяся от времени, пропитанная влагой, она лежала там, наверное, сто лет. И вот Лиза, однажды зачем-то подняв эту доску, вернее, с трудом приподняв, кое-как оторвав от земли (хотела утащить ее в свой тайный домик в кустах сирени и сделать из нее лавку), увидела, как оттуда, из-под доски рванули в разные стороны мерзкие насекомые с торчащими в стороны мохнатыми ногами. И было их столько, что трава враз покрылась их шевелящейся массой. Лиза с криком бросила доску и помчалась по тропинке к дому, с отвращением стряхивая с себя несуществующих гадов. И, казалось бы, больше никогда бы не видеть эту гадость, вообще обходить стороной эти ужасные кусты, но нет… Лизонька снова и снова приходила в этот угол сада, поднимала доску, затаив дыхание ждала, когда твари поползут в разные стороны, и снова бросала доску, с визгом отпрыгивая в сторону.
Картинка потихоньку таяла, голос Даниила становился ближе, плотнее, явственнее, и Лиза снова увидела вокруг себя зал, скитчан, и проповедника. Люди вокруг выглядели странно. Они смотрели куда-то вдаль, шевелили губами, дергали руками, как будто пытались что-то поднять, шептали какие-то слова горячо и истово. И вдруг все кончилось, все враз пришли в себя и снова впялились в Даниила пронзительно и преданно.
Даниил протянул руки вперед, чуть пошевелил пальцами, как будто ласково и нежно гладил своих слушателей, и Лиза почувствовала ласковое касание на своем затылке. И вдруг Даниил сделал пару шагов вперед, как будто хотел спрыгнуть с высокой сцены в зал, вздернул руки вверх, и Лизе показалось, что он подбросил вверх плотный слой горячего воздуха.
– Так подними ее! Подними свою доску, решись хоть один раз, выдержи страшное до конца. И разбегутся гадкие твари, сдохнут от жаркого солнца, просохнет под доской земля. И зацветут в этом месте нежные цветы, и пройдет боль в душе твоей.
О проекте
О подписке