Глава 2. Опасность

Катюшка смущенно пряталась за отца, она так и осталась той смешной, чуть угловатой, наивной девчонкой, которая росла в скиту, и даже южная, почти городская, почти светская жизнь не испортила и не изменила ее. Антон шутливо прятал дочь за широкой спиной, и у него получалось, потому что за эти годы мужик раздобрел и стал похож на матерого медведя, который почему-то отпустил красивую, седоватую и очень ухоженную бородку.

– А ну, женишок, раскошеливайся. Мне вон сегодня жена на пивасик денег не дала, так хоть с тебя сниму маленько. Давай, не жадобся.

Антон скалил красивые белые, совершенно здоровые зубы, прямо, как у молодого, и шутливо отпихивал в сторону пытавшуюся помешать ему Алису.

– Не лезь. Не мешай с зятьком будущим беседовать. Пусть мошной тряханет, ему ж, небось, зарплату повысили. А, зятек?

Назар дрожащими руками достал кошелек из кармана наглаженных брюк, и, копаясь там вдруг повлажневшими пальцами, все старался заглянуть через плечо распоясавшегося тестя, но, несмотря на немаленький рост, ничего не видел. Тесть тоже был ростом не обижен. да и плечи. как у стенного шкафа.

Все это безобразие вдруг прекратила Катюшка. Она выскочила из-за спины отца, поправила тоненькой ручкой упавшую на глаза челку, мотнула пушистым хвостом, крепко затянутом на затылке белоснежной блестящей лентой, подскочила к совсем растерявшемуся Назару, притянула его к себе и чмокнула в нос.

– Не обращай внимания, Назарка! С ума они посходили. Ух, какие ландыши, где ты взял?

Она выдернула из рук жениха букетик, с наслаждением вдохнула аромат цветов, прикрыла глаза от удовольствия, прижалась к плечу успокоившегося враз парня.

– Для тебя, Катюш, на край света готов, только скажи. Какая ты красивая…

Катюшка и правда сегодня была потрясающе хороша. Настоящая фарфоровая куколка – белокожая, глазастая, маленькая, нежная. Легкое шелковое платье цвета чайной розы, чуть открывающее худощавые стройные колени необыкновенно красило ее – превращало в принцессу. Назар не мог отвести глаз, его Катюшка всегда ходила в джинсах и широких мальчишеских рубашках, заплетала волосы в тугую косу, и только на работе, в больнице, где она работала медсестрой, он видел ее в другой одежде, но это было редко и вскользь.

– Все, брачующиеся! Некогда сопли-слезы на кулак мотать, в ЗАГСе ждать не будут. А ну – бегом!

Алиса, как всегда привела расслабившуюся компанию в чувство, все загрузились в машины Сергея и Антона и помчались по неширокой дороге в сторону города.

…

– Не знаю, Алис…Может быть мы зря разрешили им так эту свадьбу справить? Все как-то не по человечески, не по – людски. Ни фаты, ни гостей, ни венчания… Не знаю…

Алиса молча собирала посуду. На веранде их с Антоном немаленького дома, увитого виноградом и одуряюще пахнущей каприфолью было смутно и тайно, очень уютно и спокойно. Ребята уже уехали на такси в свою новую квартирку, Антон сопел в уголке на плетеном диванчике с пышными подушками, Сергей задумчиво пыхал сигарой на лавочке у крыльца. Почти уже зашедшее за гору солнце еще красило золотом узорчатые края виноградных листьев, и, почему-то резкий запах моря щекотал ноздри. И было бы счастье абсолютно полным, если бы не две кровоточащие раны. Вечно и очень больно режущие сердце Лизы.

– Не знаю, мам… Им решать, они теперь видишь какие? Совсем другие. Главное, они счастливы. Может быть первые в нашем роду…

У Лизы вдруг подкатили слезы к горлу, они обожгли, как будто были огненными, она их сглотнула, налила себе ледяной минералки, попыталась залить пламя.

– Она сказала, что пять лет хватит… Уже прошло шесть. Я хочу забрать ее, Алис из скита. Думаю, пора…

Алиса резко повернулась, подошла к матери, посмотрела ей прямо в глаза.

– Она велела тебе забыть. Не упоминать, не вспоминать, вычеркнуть образ из памяти. Только так она сможет помочь. А ты – что делаешь?

Лиза окончательно погасила пламя в своем саднящем горле, хрипло шепнула

– Я все делала, как она сказала. Но время вышло. Я больше не могу. Я поеду за Снежей. Пора!

…

Очередная попытка Лизы приехать в скит тогда, через пять лет после их ухода снова оказалась таким же глупым и странным поступком, как и тогда, в первый раз. Разругавшись с дочерью, наняв проверенную и очень хорошую няню для Снежи – ту самую учительницу, она оставила свой уже полюбившийся дом и снова погнала через ветры и снега в это чертово место, отнявшее у нее любимых. И снова скит встретил свою беглянку радушно – нарядное село сияло новенькими крышами хорошо окрашенных домов, намытыми окнами, золотистым куполом небольшого храма…

– Видишь, Лизушка, у нас теперь и храм есть. Мать Серафима набожная стала, не то что Марфа была. Всех к молитвам приучает, правда вера у нее какая-то другая, светлая. А мы и не против. Свет – он всегда свет…

Майма очень постарела, стала похожа на сморщенную старушку, но это совсем не портило ее, наоборот делало уютной и родной. Она весело теребила Лизу, все целовала ее куда не попадя, щебетала радостно.

– У меня остановишься, дом твой уж занят. У нас Петяй такую пристройку отгрохал, всех твоих поселить можно, вы бы приехали погостить что-ли? Теперь можно, мы открыты, у нас тут, как северный курорт. Красота.

– Подумаем, мам! Может быть. Ты скажи мне…

Лиза вдруг смутилась, как девчонка, даже кровь прилила к щекам, да так, что полыхнуло пламенем, осторожно глянула на Майму. Она поняла…

– Он у нас блаженный теперь, Лиз. Не убогий, не сумасшедший, именно блаженный. Может быть тебе не стоит на него смотреть?

Лиза молчала… Она уже знала, чтобы она не говорила, что бы не чувствовала – ее Димка – это ее крест… Это ее болезнь, неизлечимая, смертельная, такая же, как у него – София. И никуда ей от этой хвори не деться, пока Димка жив…

…

– Ты не считай сколько мне лет, мам, это не имеет значения. Я старая уже. Древняя… И в этом возрасте я буду жить долго, может быть вечно. Ты не жалей об этом. И не плачь.

Серафиму было трудно узнать. Худая, закутанная в светлую ткань холщового платья с высоким воротом, с гордо поставленной высокой стройной шеей, несущей маленькую аккуратную головку, плотно затянутую до тонких изящных бровей платком, она была красива неземной, потусторонней красотой. Она сидела на высоком стуле перед компьютером, щелкала мышкой, периодически кидая пронзительный взляд странных глаз на мать.

– Ты хочешь увидеть отца? Я позволяю. Завтра. Это можно, тем более, что ты вернешься еще сюда. И не раз.

Дочь встала, проскользила тенью мимо Лизы, открыла окно, впустив в и так холодную, аскетически обставленную комнату ледяной воздух ранней весны.

– Скоро вернешься. А сестре я помогу. Придется помочь…

Тогда Лиза неслась домой так, как будто за ней гнались волки. Она уже не помнила ни безумного лица Никодима, ни заплаканных глаз Маймы, ни странной улыбки Серафимы. Она чувствовала только одно – опасность. Страшную, каменную, непреодолимую.

Глава 3. Страшное

– Мам, пять лет прошло, пять! Нет, шесть даже. Снежа жива, здорова, ты должна быть благодарна Серафиме, по гроб жизни просто. А ты, мне кажется, ее ненавидишь… Как так…

Алиса вновь и вновь начинала этот разговор, она как будто пыталась выведать у матери что-то такое, чего не могла понять, она не успокаивалась. То что случилось после той поездки Лизы в скит, и сейчас вспоминалось с ужасом, кровь стыла в жилах и каменел позвоночник, но уже прошло время, девочка была спасена, но эта недоговоренность осталась, они не понимали друг друга, а Лиза снова стояла на своем.

– Она хочет отнять у меня дочь! Ты что? Не понимаешь? Она ищет себе помощницу, она, как Марфа тянет к себе свою кровь. А я не отдам!

Алиса вздохнула, поправила воротничок на форменном платье Верушки, покопалась в ее школьной сумке и крикнула в сторону двери

– Антон! В школу она опоздает, опять с голубями своими завис? Давай, шевелись.

Верушка выскочила в сад, растворившись в его осеннем золоте – сама, как белая березка с рыжей лохматой и растрепанной кроной, Алиса проводила ее взглядом и пробурчала

– Достал своими голубями, прям, как мальчишка. Знаешь, мам…

Она подтолкнула поближе к матери чашку с простоквашей, положила на ее тарелку кусок румяной запеканки.

– Ешь. Я вот что хочу сказать… Иногда мне кажется, что ты хочешь вернуть Снежу из скита любой ценой. Что именно – любой ценой. И ты не боишься ей навредить…

Лиза молчала… Она не знала ответа на этот вопрос. Она не могла на него ответить все эти долгие шесть лет.

…

Тогда, влетев в дом с такой скоростью, и с таким необъяснимым ужасом, она натолкнулась на белые, как стена лица Алисы и Антона и потеряла сознание. А когда пришла в себя – увидела незнакомый светлый потолок, такие же безликие серые стены, на фоне которых блестящие детали стоек капельниц и еще какие- то штуки так светились холодным металлом, что резало в глазах. У ее кровати сидела Алиса, она была такая же серая, как эти стены, красные от слез глаза и опухшие губы делали ее неузнаваемой.

– Мам, она жива. Она сейчас здесь, в больнице, в реанимации. Врачи сказали, что она будет жить… Вот только не встанет. Никогда.

Уже потом, когда их со Снежей выписали из больницы, Лиза, сидя у кровати дочери, и гладя ее бессильную, невесомую ручку, она снова и снова прокручивала в голове этот ужас. И снова и снова пыталась ответить себе – что бы было, если бы она не поехала к прокля’тому и про’клятому Никодиму. И ответ был страшен и однозначен – Снежа была бы здорова. А поэтому в этой страшной беде виновата только она – Лиза!

– Она, мам, в парк ее повела, Снежа очень просила. Она там на самокате каталась по дорожкам, здорово у нее получалось, прямо мастерски. А тут нянька зазевалась, вроде как со знакомой заболталась, Снежа рванула через мостик, там такой – гнутый, без ступенек. Ну и не удержалась. Летела через голову, упала спиной на камень. Ну хватит же! В этом не виноват никто! Слышишь? Никто!!!

Лиза тупо кивала дочери, она не слушала ее. Она просто знала – этот чертов Никодим в очередной раз вынул ей душу. И в этот раз, наверное, навсегда!

…

Три женщины, вошедшие в комнату Лизы и Снежи казались неживыми. Невесомые и полупрозрачные тени скользили вдоль стены, почти не отражаясь в зеркалах, и Лиза не сразу поняла, что это обман зрения – просто их легкие длинные платья были цвета ее стен – светло-серые, серебристые, и они совсем бы потерялись в пространстве, если бы не яркие, белые платки, повязанные плотно, до бровей. Лиза встала им навстречу, и от неожиданности отпрянула назад – перед ней стояла Серафима. Сколько ей было тогда лет – шестнадцать? Но она не была похожа на юную девушку, она правду сказала матери – она была древней и мудрой. Взгляд Марфы – пронзительный, проникающий под кожу, не оставляющей никакого шанса хоть что-нибудь скрыть, был у Лизиной дочери, и снова жаркая волна непонятного страха окатила Лизу.

– Здравствуй, мама. Я за Снежей. Ты должна понять – здесь она умрет, а я ее вытащу. Не лишай ее этого шанса.

А дальше мир покатился свинцовым шаром под горку. Снежу собрали, уложили в машину на заднее сиденье, и Лиза сейчас даже не могла вспомнить, как они доехали до скита. Память ей подсказывала только это – Серафима жестко и прямо смотрела ей в глаза и говорила громко, почти кричала.