Эта дорога среди вековых елей, торжественно и неотвратимо ведущая в иное измерение жизни и души не казалась Лизе чужой. Наоборот, ей казалось, что она знает здесь каждую травинку, каждый цветок, а разлапистые листья папоротника, как широкие сильные ладони протягивали ей свои пластины – иди, мол, Лиза, ляг на нас, как в колыбель, мы тебя укачаем. И ей, действительно хотелось выйти из машины, расправить руки, как крылья свободной птицы и, чуть взмыв над этой пышной, яркой зеленью, пролететь внутрь тайги, опуститься на траву около лазурно-синей в этот погожий день реки, и так лежать – смотреть на высокое небо, считать легких овечек – облаков, и не думать ни о чем. Просто стать травой, чемерицей лесной или марьиным корнем, а может земляникой или голубикой, врасти в землю сильными корнями и навеки остаться здесь в покое и неге.
– Мам… Ты все молчишь… Ты смотри, какая дорога здесь теперь, прямо трасса. Она что – до самого скита идет? Вот это Серафима!
Назар красиво и уверенно вел машину. Лизе всегда нравилось смотреть, как мужчина держит руки на руле автомобиля, она сразу определяла его силу и уверенность – так вот ее сын был силен и уверен в себе. Они были в дороге уже четвертые сутки, так решили – ехать сами. Они не спешили, останавливались в кемпингах, как будто собрались на курорт. Это было желание Лизы – эту дорогу она использовала, как тайм-аут, время для размышления, наведения мостов между своими желаниями и душой, принятия решений. Назар понимал это, не торопил мать, но вот уже эта дорога кончалась, до скита оставалось совсем немного, меньше получаса.
– Это, конечно, ее заслуга, но пахали, строя эту дорогу все. Там, сын, скит разросся, целый город уже. Прибежище сирых, сломанных, потерянных. Я все думаю – может не надо было тебя с собой брать? А вдруг ты захочешь остаться?
Назар улыбался, это было видно лишь по легкому движению губ, краешек, которых подрагивал, потом чуть повернулся к матери, не отводя глаз с дороги.
– Я что? Сирый? Ну, ты скажешь, мать! Меня Катька ждет, у нас сынок скоро будет. Мы, вон, ипотеку хотим взять, дом купить. А ты про какой-то скит. Не… Снежку заберем и домой…
Он помолчал, пристально вглядываясь в уже начинающую пропадать в сумерках дорогу, потом тихо сказал
– И отца увидеть хочу. Не отпускает он меня, мам. Не могу забыть…
…
Ворота скита выглядели странно – как будто их установили прямо посреди леса, и они торчали так, между двух мощных еловых стволов, неизвестно зачем поставленные.
– Видишь, Назар, забор убрали. Теперь только ворота эти, как напоминание о том, что сюда можно через них войти и так же уйти – все свободны. Серафима не держит скитчан, у них какие-то другие путы, намного более сильные.
Назар притормозил у ворот, вышел из машины, подал руку матери
– А въехать туда как? Или пешком Снежу поведем?
Лиза устало оперлась на руку сына, толкнула створку ворот, сказал
– Можно, только в объезд, Завтра машину загонишь, она тут, как у Бога за пазухой, не тронет никто. Пошли.
Уже совсем стемнело, но вдоль тропы, ведущей внутрь села светились редкие невысокие фонари, их хватало ровно на то, чтобы не потерять натоптанную в траве и посыпанную песком дорожку. Скит возник неожиданно и сразу, за эти годы дома подступили совсем близко к воротам, раз – и они пришли.
Тут уже было все совсем иначе – улочки освещались ярко и празднично, аккуратные, почти пряничные домики было видно, как днем, и Назар, открыв рот, смотрел по сторонам, он не узнавал место своего детства.
– Здравствуй, брат. Ты стал мужчиной. Я, наверное, не сразу бы узнала тебя, если бы встретила в миру. Красивый… Сильный… Сын в тебя будет. А дочь … Впрочем, посмотрим.
Серафима появилась неожиданно, как будто проявилась из темноты недосягаемого для фонарей леса, нависающего темной стеной над скитом. Она по-прежнему была в белом – легкое льняное платье почти по щиколотку, светлые матерчатые туфли, шелковый платок, плотно обтягивающий красивую головку. Тяжелый узел волос, угадывающийся под шелком, чуть оттягивал ее голову назад, и от этого ее фигура казалась слишком прямой, горделивой, надменной.
– Сима… Я тебя тоже бы не узнал. Ты прямо монашка.
Серафима подошла к Лизе, коснулась ее щеки прохладными губами, потом поцеловала Назара.
– Вы очень вовремя приехали, я рада. Снежа здорова, но я вас просто так не отпущу. Побудете недельку, мне очень хочется, чтобы вы разделили мою радость. Я замуж выхожу.
Лиза прямо почувствовала, как у нее отвисла челюсть. Последнее время ее мало что удивляло, наверное, ее душа стала древней и искушенной, а тут… Она смотрела на дочь и не верила своим ушам, Сима даже хихикнула, как будто снова вернулась в детство, коснулась руки матери прохладными пальчиками
– Продолжательницу дела нашего с бабушкой себе родить хочу. Не на вас же, изменщиков, надеяться! Вы, вон, сбежали! А скиту твердая рука нужна, потерянных душ все больше в мире. Кто ж им поможет, если не мы. Ладно, на вас лица нет. Пошли отдыхать, ваш домик готов. А Снежу я к вам завтра приведу, к ночи не надо.
…
Домик был маленьким, на одну комнатку и крохотную кухоньку. Лиза еще в прошлый приезд заметила – из таких домиков в скиту состояла целая улица. Она шла по краю села, граничила с лесом, не очень хорошо освещалась, но была уютной и тихой. А этих домиках селили пришлых, новеньких, тех кто пришел, но еще ничего не понял и ничего не решил. Ну и гостей, конечно.
– Назар, там, за печкой еще кушетка есть. За занавеской. Ужин тоже в печи разогретый стоит, с прошлого раза еще знаю. Ты поесть хочешь?
Назар кивнул, и они еще целый час сидели за маленьким трехногим столиком, пили простоквашу с теплым хлебом, колупали яйца, такие свежие и такие вкусные, что даже двух показалось мало, а потом пили чай с вишневыми пончиками и смотрели на далекую луну, холодно и равнодушно висящую над лесной стеной.
Дождь колотил в окна так, что спать было невозможно, казалось, что звонкие, резиновые капли воды лупят не на улице, а прямо здесь, в доме, разбивая в хлам хлипкую легкую мебель. Лиза резко вскочила с кровати, чуть посидела, справляясь с головокружением – вот так тебе, попрыгушка-стрекоза, прыгай, не прыгай, а никуда не денешься, возраст. Накинув халат, она заглянула за занавеску, но Назара в доме уже не было, топчан был аккуратно застелен, без единой складочки, по военному.
– Господи, куда ж он в дождь-то такой! И рань ведь, только светает. И не завтракал…
Потуже завязав платок, Лиза зашуровала у плиты, но не могла глаз отвести от маленького окошка, и все валилось из рук. Наконец, плюнув, поняв, что она все равно ничего не соображает и делать не может, оделась, накинула тоненький плащик, предусмотрительно оставленный хозяевами на гвоздике у дверей и выскочила на улицу. Улица, тянущаяся вдоль леса была похожа на узкую реку, так затопило ее все ночь беснующимся дождем, рассвет, еще неуверенный, только свершающийся, почти не давал света, да еще и плотный, дымящийся туман лежал плотным одеялом, делая все вокруг неверным и мерцающим. Лиза с сомнением посмотрела на свои туфли, но выбора не было, она вступила в лужу, которая оказалась, на удивление, теплой и побрела по воде к центру села. И когда она уже почти дошла, когда длинное здание столовой, стоящее недалеко от дома Серафимы, вдруг проявилось, как на старой пленке, кто-то ее ухватил под локоток
– Ну вот! Свиделись! Думала уж помру, не увижу тебя больше, девочка моя. Пять лет!
Майма теребила Лизу сухонькими ручками, и Лиза вдруг с такой болью поняла – ее любимая свекровь стала совсем старенькой. И лет-то ей, наверное, было не так уж много, чуть за семьдесят, а жизнь не пощадила ее – сухонькая, седая старушка подслеповато щурилась, пытаясь разглядеть Лизино лицо.
– Ты к матушке, наверное, за Снеженькой? Так рано. Они в храме, молятся, каждое утро они там вдвоем. Погоди, пошли в столовую, видишь, дождь лупит.
Они почти бегом влетели на крыльцо, весело вломились в дверь, и Лиза обалдело остановилась – ничего было не узнать, как будто она попала в иное измерение. Майма внимательно вгляделась в ее лицо, улыбнулась.
– Тут компьютерный класс у нас теперь. Нас, сирых да убогих, интернетом пользоваться учат, чтобы все, как в миру. И я хожу, да старым мозгам не впрок. Да и не надо оно мне.
Лиза молча шла по узкому проходу между пластиковых столов, на которых лежали ноутбуки. Этот сюр становился все более острым, и она перестала уже понимать, где реальность, где фантазии, все смешалось.
– Откуда деньги у нее на это, мам? Ведь и стройка, и учителя, и врачи? Не понимаю.
Майма села на высокий компьютерный стул, притянула к себе Лизу, прижалась к ней худеньким телом, потом отстранилась, шепнула
– У нее спонсоров полно, так это, вроде, сейчас называется. Плюс скитчане, если они в миру денежные, участвуют. Кто-то дома свои продал, здесь навек поселился, кто-то квартиры. Здесь очень странный народ, ломаный, как хворост, они за это место зубами цепляются, да и матушка, конечно, силы великой, из небытия их возвращает. Ты не думай про это, доченька, зачем тебе. Не удумаешь всего.
Лиза села напротив Маймы, погладила ее по щеке.
– Ну, а ты как, мам? Как живется тебе?
Майма чуть погасла, как будто дунули на свечечку внутри нее, потемнела лицом
– Живу… Болею немного, но здесь мне хорошо. Петяй вот только ушел, одна я. Ничего. Живу. Да и осталось недолго.
Она смахнула слезы невесомой ручкой, хотела что-то сказать, но не успела. Дверь распахнулась и вместе с порывом дождливого ветра в комнату влетели две феи. Обе в белом, легкие, невесомые, как стрекозы, только одна высокая, вторая поменьше, вот и вся разница. Лиза вскочила, как встрепанная, бросилась к дочери, прижала к себе, как будто боялась, что она исчезнет.
– Снежа! Маленькая моя! Господи, думала не дождусь. Доченька.
Она плакала навзрыд и целовала прохладные нежные щечки девочки, у дочки с головы сползла косынка и шелковистые, совершенно белые волосы рассыпались по плечам. Лиза ошалело собирала ее пряди, с ужасом глядя на Серафиму.
– Ничего, мам. Эта седина со временем чуть изменится, станет казаться, что она просто такая светленькая. Грань была так близка, что оставила след. Мы справились, лед растопили, но снегом, видишь, чуть припорошило. Так у нее и имя такое, снежное…
Сима улыбалась, подталкивала Снежу к матери, а девочка смущенно опускала глаза, дичилась.
Лиза встала перед дочкой на колени, и все прижимала ее к себе, глотая слезы.
О проекте
О подписке