Марина с бухгалтершей сидела за столом с двумя весёлыми русскими хохотушками, которые непрерывно смеялись, вспоминая прошедший вечер. Их комментарии по поводу сидящих за соседними столами отдыхающих ужасно смешили Марину. Ещё удивляло в соседках, что они странно оживали, стоило кому-то из мужчин пройти мимо их столика. В эти моменты их смех звучал особенно громко, а глаза горели особенно ярко.

– Совсем неприличные женщины, – ворчала Маринина спутница, – надо попросить посадить нас за другой столик.

Марине не хотелось уходить от весёлых соседок, хотя они удивили её уже в первый же день знакомства. На вопрос обходившей зал диетсестры о претензиях к работе столовой женщина, которая представилась Валентиной, заливаясь смехом, заявила:

– Что-то мужчин маловато, и нас в бабский коллектив посадили.

На что диет сестра с готовностью:

– Рассажу, девочки, рассажу, как только подыщу подходящую компанию. А вы, женщина, не против сесть с мужчинами? – обратилась она к Тамаре Рамзановне.

– Да вы что? – за неё ответила Валентина. – Им нельзя, мужья зарежут. Так, девчонки? – подняла она смеющиеся глаза на Марину.

– Никто у нас никого не режет, – строго сказала Марина, – нам и за этим столом хорошо.

– А нам что, плохо? – опять засмеялась Валентина. – Это мы так шуткуем.

После этой примирительной фразы они быстро подружились, и русские со всей своей бесцеремонностью стали расспрашивать, как живётся женщинам на Кавказе.

– Я слыхала, что у вас если жена изменит, то её могут камнями закидать, правда это?

– Это у всех мусульман так, – ответила Тамара Рамзановна, – и у нас раньше муж мог просто убить жену. Как, впрочем, и у вас в старые времена. Я читала, что неверных жён при Петре закапывали по шею в землю, и она так умирала.

– Ну, теперь не старые времена, пусть только попробуют, я сама любого зарою, – заверила Валентина.

– А вот ещё одна знакомая мне сказала, что на Кавказе муж вообще жену за человека не считает, а так, за мелкий рогатый скот.

– А у нас что, считает? – вступилась за чеченок вторая подружка. – Мила, разве это не у нас говорят: «Курица не птица, а баба не человек»?

– Да говорить-то они говорят, а на деле кто у нас в семье правит? Правильно – баба, у которой и дом, и кошелёк семьи в руках. А у вас кто деньгами распоряжается?

– Деньги в кавказской семье всегда у мужчины, – ответила бухгалтерша.

– Даже если он их не зарабатывает?

– По нашим законам муж должен кормить семью. Женщины редко работают. Все в основном по хозяйству и с детьми.

– Ну а если, например, женщина вяжет и продаёт вещи, она тоже деньги мужу отдаёт?

– Тоже, он же глава семьи и лучше знает, как ими распорядиться.

– Кошмар! – возмутилась Мила. – Нет, я своих кровных сроду бы мужику не отдала. Пропьёт ведь или игрушек накупит. Они как дети малые, только дай. Я одно время ходила за мужика даже зарплату забирать, чтобы хоть что-то оставалось, а то явится домой пьян, и нос в табаке, и в карманах пусто.

– Нет, наши не пьют, – гордо заявила бухгалтерша.

– И не гуляют?

– Может быть, и гуляют, но жёнам об этом знать не положено. У мужчин своя жизнь.

– Ну просто не мужики, а ангелы, – удивилась Валентина, – и кормят, и поят, и не пьют, и гуляют по-тихому, нам бы таких!

– Да, но только вы этого не выдержите. У наших женщин столько запретов, что с этим надо родиться, чтобы всё выполнять, – вдруг вставила слово Марина. – Того нельзя, этого нельзя. Вообще ничего нельзя, а они живут, как хотят.

Она говорила со злостью, но, увидав на себе осуждающий взгляд бухгалтерши, замолчала.

– Не слушайте её, она ещё молодая и многого не понимает, – закончила та разговор на примирительной ноте.

Дни потянулись за днями и были удивительно похожи друг на друга: утром быстро одеться и бежать по морозцу на водопой, потом на процедуры, которых Марине прописали множество, потом опять водопой и тихий час (она засыпала как убитая, набегавшись с утра), затем опять водопой и ужин, после которого бухгалтерша шла смотреть стоящий в холле телевизор, а у Марины было только два выбора: или сесть вместе нею к надоевшему ящику, или пойти в номер спать. Лёжа в комнате, она прислушивалась к отдалённым звукам музыки, которые начинались в восемь часов вечера. Музыка звучала глухо, и до неё доносились только ритмичные удары, но они казались такими заманчивыми, что хотелось наплевать на все запреты и бежать туда – на освещённую гирляндами танцевальную площадку.

– Я не хочу за тебя отвечать, вдруг кто-то к тебе пристанет? – сказала ей строго Тамара Рамзановна, стоило Марине только заикнуться о танцах.

Так что Марина даже посмотреть, что происходит там, где гремит музыка, не имела права. Один раз, сославшись на то, что у неё болит живот и нужно взять таблетку у медсестры, Марина заглянула на танцы. Прижавшись в нише между двух колонн, она широко открытыми глазами смотрела, как скачут под музыку все без разбора – и старые и молодые. Ей тоже отчаянно хотелось попрыгать вместе с ними под эти весёлые звуки, однако стоило какому-то мужчине пригласить её на танец, как Марина перепугалась и убежала в номер.

– Ну как живот? – спросила участливо бухгалтерша.

– Долго медсестры не было, – сказала Марина в оправдание за долгое отсутствие, – таблетку съела, теперь вроде лучше.

Соседки по столу по-русски часто подтрунивали над ней:

– Ну что, жениха себе нашла?

– Нет, я и не искала.

– Так вот в девках и просидишь, если искать не будешь да в платок кутаться.

– У нас девушки одни не остаются. Родня всегда им жениха найдёт, тем более для нашей Марины. Она у нас самая красивая в селе, – ответила занозам бухгалтерша.

– А если жених ей не понравится?

– Другого найдут, или какой-нибудь джигит украдёт.

– Слушай, Маринка, пока тебя не спёрли какие-нибудь уроды, – загорелась Валентина, не обращая внимания на бухгалтершу, – ты сама хоть на белый свет посмотри, чтобы потом в горной сакле было чего вспомнить. Пойдём сегодня с нами в военный санаторий на танцы? Там классно, не то что тут с нашими старпёрами. Я в первый день сюда пошла, так ко мне какой-то дед привязался, а у него уже мох из ушей торчит. Я ему: «Дедуля, я на песке танцевать не умею». Дед шамкает: «Какой песок, тут паркет». – «Да тот, дед, который из тебя сыплется!» Вмиг отвалил, – закончила она под общий хохот за столом.

Марина смеялась больше всех, так её звамучили приставания бодрых пенсионеров из отдыхающих. По кавказским законам старших надо уважать и ни в коем случае им не грубить. Но если старички-кавказцы тихо сидели на многочисленных санаторных диванах, изредка снимая папахи, чтобы протереть лысины, то их славянские ровесники, вспомнив молодость, вовсю ухаживали за молодыми женщинами и девушками. Марину вначале забавляли эти ухаживания, а потом при каждом приближавшемся престарелом ухажёре ей хотелось сказать что-то колкое, но кавказское воспитание не позволяло. Поэтому рассказы соседок по столу о том, как они отшивают дедов, она очень любила. Смеялась даже зануда бухгалтерша, утирая выступающие на глаза слёзы кончиком платка.

– Смешная ты, Валентина, – говорила она, отсмеявшись, – но девушку не смущай. Ей нельзя до замужества никуда ходить.

– А после замужества что, можно? – удивилась Валентина.

– Тогда тем более нельзя, – уже совсем строго сказала Тамара Рамзановна, всем своим видом показывая, что разговор на эту тему закончен.

Сама она воспитана в строгости. Её мать – русская, вышла замуж ещё девчонкой и полностью приняла горские законы. Рассказами о своей многочисленной родне Тамара Рамзановна занимала всё свободное от процедур и телевизора время. Не слушать эти россказни было нельзя потому, что навязанная Марине спутница страшно обижалась, когда Марина, задумавшись, что-то невпопад переспрашивала.

– Я тебе сколько раз рассказывала, что Ильяс – сын моего мужа, который родился в Казахстане, а теперь собирается сюда.

– А я думала, его Иса зовут, – примирительно отвечала Марина, мысли которой витали там, где гремела музыка.

Особенно часто царица Тамара (так окрестили её соседки по столу за гордую осанку и неприступный вид) рассказывала о двоюродном брате, который жил в Ставрополе и с которым она время от времени разговаривала по межгороду. Он был полковником в отставке и жил в большом частном доме на окраине города. Он очень звал сестру приехать к ним в гости на выходные, но бухгалтерша, верная порученному ей делу по присмотру за Мариной, отказывалась. Когда до отъезда оставалась одна неделя, царица Тамара в пятничный ужин вдруг заговорила:

– Меня зовёт к себе брат в гости.

– Ну и что, поезжайте, – ответила ей Валентина.

– Я бы поехала, но на мне ответственность за Марину, как я её брошу?

– Вот ещё, детка нашлась, да она сама скоро мамкой станет, – удивилась Валентина. – Что, день без вас не проживёт?

– Она проживёт, но что люди скажут?

– Тамара Рамзановна, езжайте. Я в номере всё время сидеть буду. Можно сказать, что я больная, тогда мне даже еду в номер носить будут, – усмехнулась Марина.

– Ну а на источник надо же ходить, – не сдавалась бухгалтерша.

– Вот интересно, как я четыре года девчонкой в район без провожатых ездила? А теперь по Ессентукам вы мне одной ходить не разрешаете, – уже с явным раздражением выговорила Марина.

– Да я, Мариночка, тебе верю, но вот тут такое окружение, что собьют тебя с толку. – И бухгалтерша красноречиво посмотрела на Валентину.

– Ну, если вы обо мне – насчёт окружения, – сказала та равнодушно, – то я еду в субботу на экскурсию в Домбай. Приеду поздно вечером, и мне будет не до соблазнов, а в воскресенье буду отсыпаться.

– Я тоже к родне в Георгиевск в эти выходные уезжаю, – заявила Мила. – Так что езжайте, Тамара Рамзановна, Мариша тут одна за столом посидит.

Успокоенная бухгалтерша уехала в субботу ещё до завтрака, а Марина, придя в столовую, увидела сидящую за столом Валентину.

– Ну что, укатила твоя царица Тамара? – хитро улыбнулась она. – Гуляем!

– В смысле чего? – заинтересовалась Марина. – Вы же в горы собрались.

– Во-первых, не «вы», а «ты». Мне всего на тринадцать лет больше, чем тебе, да не люблю я эти церемонии, во-вторых, Домбаем я бдительность твоей стражницы усыпляла, а в-третьих, мы с тобой сегодня на танцы пойдём.

– Я не пойду, я слово дала, – строго ответила Марина.

– Слово не слово, а до ужина думай. Но знай: молодость даётся человеку один раз и прожить её надо так, как говорил один поэт, чтобы не было мучительно больно за бесцветно прожитые годы.

– Это не поэт, это Островский сказал так про жизнь в романе «Как закалялась сталь», и не «бесцветно», а «бесцельно», – мрачно буркнула Марина.

– Откуда знаешь? – удивилась Валентина.

– Из школьной программы и так читала.

– Так и у вас тоже Островского учат?

– Конечно, я что, не в Союзе живу? Везде учат одно и то же, – слегка обидевшись, ответила Марина.

– Да ты не серчай! Просто, когда смотришь на ваших: мужики в папахах, женщины в платках, то кажется, что вы совсем из другого мира, – миролюбиво пояснила свои слова Валентина.

– Мы действительно из другого, мусульманского мира. У нас много запретов. Мне одна учительница говорила: что у православных просто грех, то у мусульман просто «нельзя», и нарушение этого «нельзя» отмолить невозможно. А ещё есть адат – наш горский закон, его тоже выполнять надо. В общем, одни запреты.

– Как же вы тогда книжки читаете, кино смотрите, там же сплошной грех? – удивилась Валентина.

– Это же другой мир, который живёт по своим законам. Почему не смотреть?

– А в Бога веришь, вернее, в Аллаха своего?

– Я же комсомолка, – уклончиво ответила Марина.

– Ну а раз комсомолка и попала в другой мир, то и наплюй на все запреты – и пошли на танцы, – авторитетно заявила Валентина. – Молодость, она ведь как птица: раз – и улетела. Я вот вроде совсем недавно девчонкой была, а уже мать двоих детей и жена алкоголика. И нечем мне себя потешить, кроме как съездить на курорт да сходить на эти самые танцы. Поэтому и говорю тебе – пойдём. Никто тебя там не съест, если не захочешь. Здесь бабы рады бы, чтобы их украли, да никто не ворует.

Весь день до самого ужина Маринина душа разрывалась между желанием сходить на танцы и необходимостью держать своё слово – не выходить без дела за пределы номера. В то же время сходить на танцы хотелось отчаянно. Никогда раньше она не только не была на танцах, но даже школьные и техникумовские вечера заканчивались для неё сразу после лезгинки, которой всегда открывали праздники. В те времена, когда в доме жил отец, который мало занимался их воспитанием, она по малости лет ходила только на школьные утренники. Когда отец их оставил, воспитанием внуков занялся дед, который был не только истинным чеченцем, но и правоверным мусульманином. Каноны горских законов и Корана он соблюдал неукоснительно.

– Тебе, Марина, особенно важно соблюдать наши законы, – говорил он внучке, – только так ты сможешь смыть с себя позор, который навлекли на нашу семью твои родители: беспутный отец и твоя несчастная мать. Тебе замуж надо выходить, а кто возьмёт себе в жёны гулящую женщину и из плохой семьи?

Комсомолка комсомолкой, а слушаться деда приходилось, и со школьных вечеров Марина уходила сразу после того, как заканчивались звуки лезгинки, где она проходила лебедем вокруг танцующих мальчишек. На семейных торжествах тоже танцевали только лезгинку. Техникумовские вечера, из-за отдалённости райцентра, пролетели мимо неё, не задев даже отголосками заезженных магнитофонных плёнок. Современные танцы она видела только по телевизору и, если в доме никого не было, крутилась под экранную музыку самозабвенно. Вот теперь, в девятнадцать лет, у неё появилась реальная возможность узнать, умеет ли она танцевать что-то, кроме лезгинки? Однако бухгалтерша со своими страхами, дед, который, провожая её на курорт, строго говорил: «Не поддавайся соблазнам, не забывай, что ты чеченка», непрерывно стояли перед глазами и портили настроение. В обед она ещё раз твёрдо заявила Валентине, что никуда не пойдёт, а на ужине, уткнувшись глазами в тарелку, вдруг спросила:

– Ну что, идём на танцы?

– Конечно идём! – засмеялась соседка. – Чего тут киснуть? Заходи за мной в номер в восемь, и пойдём.

Когда в восемь часов Марина робко вошла в номер, где жила Валентина, та всплеснула руками:

– Ты что же не переоделась?

– А мне не во что, – спокойно ответила Марина. – Я в уголке посижу, мне бы только посмотреть.

У неё действительно ничего больше не было, кроме чёрной юбки, которую она непрерывно носила, а красная кофточка, выглядывавшая из-под толстого вязаного пальто, которое она купила в Ессентуках, была лучшим её нарядом. Денег на наряды Марина старалась не тратить: они ей нужны были для ремонта дома, а ещё для того, чтобы осуществить свою главную мечту – иметь самые красивые в селе ворота, с двумя целующимися голубками, такие, какие имел председатель исполкома в районном центре.

– Так, давай быстро снимай с себя это всё. Сейчас что-нибудь придумаем, – тоном, не терпящим возражения, заявила Валентина, открывая свой шкаф.

В результате долгих примерок Марина оказалась в голубой трикотажной кофточке с овальным декольте, возле которого с левой стороны колыхались лепестки цветков, вырезанных из розовой ткани.

– От сердца отрываю, брат из Польши привёз. Таких кофточек в Союзе у меня и, может быть, у Аллы Пугачёвой, – приговаривала Валентина, натягивая на Марину эту кофточку, – но для тебя не жалко.

Кофточка туго обтягивала высокую грудь девушки, а декольте подчёркивало красоту высокой шеи и белизну не знавшей загара кожи. С юбкой было сложнее. Валентинины юбки Марине не подошли, а её собственная, со слов Валентины, была слишком длинной и унылой.

– Так, снимай, сейчас мы её подошьём.

Не дав опомниться опешившей Марине, Валентина стащила с неё юбку и, загнув её край как минимум на двадцать сантиметров, быстро наметала подол.

– Вот так – просто кайф, но теперь твои бахилы торчат из-под юбки, как валенки из-под бального платья. Туфли-то у тебя, по крайней мере, есть? – строго спросила она у безучастной Марины.

– Дома есть, – виновато ответила та.

– Дома, горе ты моё, – выговаривала Валентина, забираясь под кровать и выволакивая сапоги на высоком каблуке. – Я сегодня буду в туфлях, они мне под платье больше идут, а ты давай сапоги надевай, только смотри – каблуки не обдери. Размер-то у тебя, похоже, мой.

Марина смирилась и с короткой юбкой, и с декольте, и даже с высокими каблуками сапог, на которых она никогда не ходила, сложнее всего было уговорить её не надевать платка.

– Ты что, в платке собралась идти? – удивилась Валентина, когда девушка, сложив платок в несколько раз, решила надеть его как повязку на голову.

– Нам без платка нельзя, – твёрдо заявила девушка.

– Почему?

– Это будет неуважение к окружающим.

– Вот ещё, это твой платок на танцах будет всех смущать, так что снимай. Если хочешь, вот мой чёрный обруч надень, – настаивала на своём Валентина.

Настойчивость и непреклонность старшей подруги сломили сопротивление младшей, и она согласилась даже распустить свои пышные волнистые волосы, забрав их за уши высоким бархатным обручем.

Когда Марина увидела себя в зеркале стоящего в коридоре трюмо, она была в шоке. Оттуда, из зазеркалья, на неё смотрела высокая, яркая девица, очень похожая на тех, которых она видела на обложках журналов. Новый образ был настолько чужим, что хотелось быстрее сбросить всё это с себя. В то же время он был настолько замечательным, что хотелось пуститься в пляс прямо здесь, в этом длинном, застланном ковровыми дорожками пустынном коридоре.

– А свою вязаную кавказскую униформу своей бабушке отдай, – не унималась за спиной Валентина, бесцеремонно вытащив из рук девушки её обнову – вязаное пальто.

– В моей куртке пойдёшь, а я надену новое пальто. Посмотри, с песцовым воротником, одного меха на триста рублей.

– Боже, как я пройду во всём этом через фойе, там же мужчины сидят и вахтёрша. Завтра же бухгалтерше доложат, – засомневалась Марина.

– Не дрейфь, я с тобой, – заверила Валентина, приподнимая белый песцовый воротник своего серого пальто.

Оставив Марину у лифта на втором этаже, Валентина походкой модели спустилась на нижний этаж, где вечером всегда собирались мужчины-отдыхающие и сидела бдительная вахтёрша. Марина, стоя этажом выше, чуть не упала со смеху, когда услыхала бодрый голос подружки:

– Мужики, там на пятом этаже женщина не может комнату изнутри открыть, что-то в замке заело. Может быть, поможете освободить пленницу? – обратилась она к мужчинам. – А вы присмотрите за ними, а то сломают двери, – предложила она вахтёрше. – Я за вас подежурю.

– В какой комнате? – спросила та.

– В пятьсот шестидесятой, – без запинки ответила Валентина.

– Далеко! – вздохнули мужчины, но им, не задействованным в санаторных вечерних радостях, было интересно хоть чем-то занять своё свободное время, и они вместе с вахтёршей поехали на лифте спасать пленницу.

– Пошла, быстро! – крикнула Валентина подружке. – Жди меня у ворот, я сейчас.

– Что ты им сказала, когда они вернулись ни с чем? – спросила подружку, сгибаясь от хохота, Марина, когда та, выдыхая морозный воздух из-под отворотов песца, вышла к санаторным воротам.

– Сказала, как есть, что хотела их с места сдвинуть в профилактических целях, чтобы геморрой себе не нажили, а вахтёршу с ними послала для компании, ей ведь тоже скучно.

– Ругались?

– А как же? Но больше смеялись. Пойдём, опоздаем.

– А как же назад? – засомневалась Марина.

– Да проще простого. Я же на первом живу, у меня балконная дверь открывается. Подсажу – и залезешь. Это сейчас не хотелось вид портить, а вечером даже интересно…