Цитаты из книги «Далекое близкое»

Зато в них есть нечто, что выше правды, – горячился Семирадский. – Про всякое гениальное создание можно сказать, что в нем нет правды, то есть той пошлой правды, над которой парит «нас возвышающий обман» (по выражению Пушкина); и великие откровения красоты эллинов, которую они постигли своей традиционной школой в течение столетий, были выше нашей правды. Вот кто обожал формы человеческого тела. И на каких моделях?!

Да, но ведь это все так мелко и посредственно в сравнении с великой эпохой классического искусства. – Хо-хо! А Рембрандт, а Вандик, Франц Гальс! Метсю… Какое мастерство, какая жизнь!.. Ведь согласитесь, что по сравнению с ними антики Греции представляются какими-то кастрированными: в них не чувствуется ни малейшей правды – это все рутина и выдумка.

Я в первый раз слышу, – заговорил он с иронией, – что созданиям человеческого гения, который творит из области высшего мира – своей души, предпочитаются обыденные явления повседневной жизни. Это значит: творчеству вы предпочитаете копии с натуры – повседневной пошлости житейской?

Владимир Васильевич сразу рассердился и начал без удержку поносить всех этих Юпитеров, Аполлонов и Юнон – черт бы их всех побрал! – эту фальшь, эти выдумки, которых никогда в жизни не было.

Семирадский с напускным удивлением возразил, что он с этим никак согласиться не может: это уже в древности у греков были рипорографы, и что Демитриас, афинский жанрист, не так уже высоко ценился у тонких меценатов античного мира.

Я – военный поселянин из Чугуева, самоучка. Мы сидели в ожидании «страшного» критика Стасова и тихонько разговаривали о нем. Антокольский в качестве хозяина поправлял сервировку, укладывая покрасивее фрукты на тарелках, и поминутно выходил на улицу, чтобы встретить важного дорогого гостя. Иногда кто-нибудь вспоминал громкую фразу из статьи Стасова об Академии, и тогда Семирадский, выпрямляясь во весь рост, начинал шагать по комнате, сверкая серыми выпуклыми глазами. Ковалевский с тайной иронией осторожного татарина умел ловко кольнуть товарища-классика в больное место и в виде вопроса, похвалив знаменитого журналиста, задеть Семирадского за живое. Семирадский уже горел нетерпением сразиться с критиком. Он был убежденный академист.

Собравшиеся здесь наши товарищи представляли, как и все ученики тогдашней Академии художеств, полное разнообразие положений, состояний и воспитания.

Профессора Академии называли Стасова атеистом Аполлона и грубым вандалом красоты

Тебя высокомерно изгоняют, но ты с гигантской энергией создаешь одну за другой две художественные ассоциации, опрокидываешь навсегда отжившие классические авторитеты и заставляешь уважать и признать национальное русское творчество! Достоин ты национального монумента, русский гражданин-художник!

Болезненно раздраженный, Крамской не раз жаловался, что его забывают, что он чувствует кругом себя пустоту, и упрекал Товарищество в буржуазности, в застое и в охлаждении к первоначальным идеям русского искусства. Он говорил уже, в унисон с преданными Академии журналистами