1. Предгорье

Начальник греческого гарнизона гипарх Апеллес был, по сути дела, единственным и полноправным властителем всех земель простиравшихся от Лахиша до самого Иерусалима.

В своей гипархии Апеллес "пас стадо варваров-иудеев", как любил он выражаться, и, естественно, пользовался всеми благами, следовавшими из его исключительного положения.

Последнее было зафиксировано в специальном папирусе, полученном Апеллесом непосредственно из рук самого царя Антиоха 1У Эпифана.

Рядом с личной подписью и печатью Царя Антиохии, Сирии и Палестины стояла дата: 27 Мухиниона, во второй год 151 Олимпиады, согласно календарю Эллады, или 27 день месяца Нисана 3586 года от сотворения мира, по иудейскому летоисчислению.

Для размещения военного лагеря или стратопедона Апеллес выбрал селение Модиин. Это селение находилось на полпути между прибрежной равниной с её важными портовыми городами Яфо, Ашкелон, Ашдод и сердцем Иудеи — Иерусалимом.

Через Модиин проходила основная дорога, соединявшая эти два стратегически важных района, входивших во владения Антиоха IV.

Дорога была загружена во все дни недели, но особенно эта загрузка возрастала перед праздниками Восхождения: Песах, Шавуот и Суккот.

Длинные караваны, навьюченных до отказа верблюдов, медленно продвигались к Святому городу. Подчиняясь этому ритму, плелись нескончаемые вереницы ослов и мулов. Скрипели повозки, запряженные волами, были здесь и двуколки с колесами, обитыми тонкими железными полосами, крайней редкостью в ту пору. Как правило, у большинства тяжелых арб колесами служили круги, высеченные из вековых оливковых деревьев.

Пространство между повозками и навьюченными животными было заполнено толпами паломников и множеством рабов, груженных корзинами со всевозможной снедью.

Место расположения стратопедона позволяло гипарху Апеллесу вести круглосуточное наблюдение за дорогой и собирать обильные таможенные налоги.

Часть собранных денег Апеллес пересылал в Антиохию, где находилась царская казна Селевкидов, другая часть шла на содержание гарнизона и кое-что оседало в карманах гипарха, готовившегося спустя два года выйти в отставку.

Состарившийся, но еще физически крепкий человек Апеллес приложил немало усилий, чтобы военный лагерь соответствовал требованиям, установленным еще в период Великого полководца. На самой высокой точке возвышенности Титура была возведена сторожевая башня, служившая для наблюдения за дорогой. Башне был придан грозный вид. Со всех четырех сторон на округу смотрели узкие бойницы для лучников. Верхняя площадка была удобна для метателей копий и дротиков.

Была в распоряжении гипарха Апеллеса также пехота, состоявшая в основном из наемников, и три боевые колесницы, которые, однако, использовались скорее для хозяйственных нужд, нежели для военных целей.

Иудея слыла спокойным местом еще со времён Соглашения между Иерусалимом и Александром Македонским. Тем не менее, в лагере был хорошо укомплектованный отряд конников.

Апеллес не раз посылал в столицу папирусы в которых подробно сообщал о растущей враждебности, варваров-иудеев к эллинам и нашим союзникам из иудейской знати, принявшей эллинскую веру, Присланный отряд конников и был ответом на эти послания.

Кавалерию возглавлял гекатонтарх (сотник) Силонос.

Выходец из известной фессалийской семьи, он уже успел отслужить более семи лет в различных крепостях Империи, прежде чем, по его же просьбе, был направлен в Иудею.

О причинах этого, не совсем обычного по тем временам решения, мы узнаем из дальнейшего повествования.

Военное образование сотник завершил в Афинах. Был храбр, инициативен, умён, но, как говорил Апеллес:,немного подпорчен философскими учениями, процветавшими а ту пору."

В занятиях этих школ молодой офицер действительно принимал деятельное участие.

Апеллес и Силонос были антиподы. И их полная противоположность сеяла между ними семена непримиримого раздора. Особенно эта непримиримость касалась отношения к местному населению.

Вокруг стратопедона раскинулись поля и виноградники жителей Модиина. Чуть дальше оливковые рощи, плантации миндаля и рожковых деревьев. Над всем этим возвышались небольшие группы плодоносящих пальм.

Это было одно из многочисленных селений, разбросанных у подножия Иудейских гор.

Подобно стратопедону в округе Модиин, греческие форпосты располагались во множестве также и на других территориях огромной империи Александра Великого.

Эти форпосты достигали границ Бухары и Мараканда (ныне Самарканд). Их цепь прорезала северо-западные районы Индии, доходила до границ Китая. Они свидетельствовали о греческом присутствии в Киликии, Сирии, Вавилонии.

С одним из таких форпостов, а именно с Дура-Европосом, и оказались странным образом связаны судьбы Эльазара, горшечника из Модиина, и блестящего греческого офицера Силоноса.

2. Дура-Европос

Форпост эллинистического господства Дура-Европос находился на Среднем Евфрате в Сирийских владениях царя Антиоха, господствовавшего в Вавилонии, Финикии и Палестине. Здесь начал свою военную карьеру гекатонтарх Силонос.

В тот год тяжелая эпидемия черной оспы, постигшая эти места, выкосила немало солдат крепости, и командование прислало пополнение — отряд конников во главе с сотником Силоносом и значительную группу рекрутов, набранных в разных провинциях империи.

В обязанности Силоноса, специалиста по военному картографированию, входило также командование гарнизоном и обучение военному делу солдат из прибывавшего пополнения.

Вскоре он обратил внимание на одного из них, недавно рекрутированного из Иудеи. Невысокого роста, сероглаз, крепок телосложением, он был молчалив и усерден. Причем это усердие, как заметил Силонос, шло не от желания получить поощрение или подняться по служебной лестнице, что было бы вполне понятным, но исходило из свойств характера иудея.

Как-то после тяжелых ночных учений, когда солдаты, издавая невероятный храп, спали он заглянул в солдатский шатер и был поражен увиденным.

Один из солдат, тот самый иудей, вместо предусмотренного сна, сидел на своем коврике и был чем-то увлечен. Когда же он заметил вошедшего офицера, было поздно. Нарушение дисциплины влекло за собой тяжелое наказание.

Тем не менее, иудей не казался ни смущенным, ни виноватым, а лишь мгновенно встал, приветствуя офицера.

— Чем это ты занят во время предписанного отдыха?! — сердито спросил Силонос, — и назови свое имя.

— Отдыхаю как все, гекатонтарх! — последовал ответ рекрута, — а имя моё: Эльазар бен-Рехавам из Модиина, что в Иудее. — И чуть тише добавил, — каждый восстанавливает свои силы, как лучше для дела и для него. — А затем, посмотрев в глаза Силоносу, сказал, — если позволишь, гекатонтарх, я продолжу свой отдых.

Силонос, молча, смотрел на солдата. Подобное еще не встречалось в его военной карьере. Он вдруг заколебался, наказывать ли этого явно неробкого иудея? Но видя, как тот в считанные минуты вылепил очередную солдатскую кружку, ничего не сказав, вышел из шатра.

Оглянулся. Неподалёку, за кустами, на знойном солнце подсыхали около десятка подобных кружек. Часть из них была сырой, но большинство хорошо подсохли. Эти кружки были светлее и по цвету приближались к солнечным лучам полуденного солнца.

Формой они напоминали Силоносу эхоной, при помощи которого веселившиеся молодые люди в афинских домах, черпали вино из кратера и разливали по кубкам. И он улыбнулся несопоставимости ситуаций.

Подняв одну из таких кружек, ожегся и она упала, ударившись о валявшиеся вокруг камни., Не разбилась! — с удовольствием отметил Силонос.

Теперь он узнал, откуда у его солдат эта посуда. Он поставил на место уроненную кружку. Ушел.

Эльазар знал, что его посадят в карцер — узкую как нора дикобраза яму, там было множество ползучей и прыгающей нечисти, кар вэ цар, — холод и теснота — расшифровал он на родном иврите слово карцер и горько улыбнулся. Но может случиться и похуже. Накажут пятьюдесятью плетями, что не каждый выдерживал.

Эльазар не боялся физических страданий. Ему всегда помогала молитва, обращенная к Всевышнему. Его пугала возможность запрета заниматься любимым делом. В нем он видел смысл своего существования.

Нет, он не наложит на себя руки, как это недавно сделал его однополчанин — финикиец Ксит. Господь наш Бог такое не прощает, но сама жизнь потеряет для него всяческое значение. И это было самое страшное.

Так размышлял Эльазар после ухода сотника. И когда спустя два дня к нему подошел фессалиец Никас, коневод Силоноса, и передал требование немедленно зайти в офицерский шатер, Эльазар понял, его судьба решена и был готов к любому развитию событий.

В офицерском шатре было прохладно. Пятеро рабов непрерывно поднимали и опускали огромные опахала из длинных дрофиных перьев. Кроме Силоноса, командовавшего кавалерией — главной силой гарнизона, на коврах возлежали еще два офицера — Главкон — начальник отряда лучников и Филон — командир копейщиков, непосредственный начальник Эльазара.

"Триадос", — мелькнуло в голове Эльазара, — решение этих трех было окончательным".

Офицеры с непонятным интересом посмотрели на вошедшего. Эльазар был метатель дротиков. Его одежда соответствовала предписанию, но оружия при нем не было.

— Вот тебе и воин! — приподнялся со своего ковра Филон. — Почему ты не при оружии?! — грозно добавил он.

В шатре наступила напряженная тишина. От его ответа, как понял Эльазар, может зависеть многое.

— Меня вызвали в офицерский шатер, как я понял, не сражаться, но повиноваться любому принятому здесь решению, — с достоинством, но без всяких эмоций ответил Эльазар.

Ответ вызвал улыбки на лицах офицеров.

— Присаживайся, — обратился к Эльазару Силонос. И пододвинул к нему кружку и плоский поднос с фруктами.

Эльазар понял, что это и есть обвинительное заключение. Перед ним была одна из тех кружек, которые стояли в кустах на солнечном закале. Вина его, как представлялось Эльазару, состояла не только в том, что он нарушил установленный порядок отдыха. Было и еще одно, не мене серьезное нарушение военной дисциплины, о котором знали, однако, немногие.

Во время очередных учений, в ущелье Ару, вблизи Дура-Европоса, он обнаружил светло-серую глину, которая, в смеси с желтой, превращала изделие в настоящий камень. В своем наплечном мешке, находившемся рядом с чехлом, заполненном дротиками, он перетаскал большое количество этой глины, а затем использовал её для изготовления солдатских кружек.

Использование же наплечного мешка для других целей, кроме предусмотренных предписанием, было строго запрещено.

— Такой кружкой пехотинец может одним ударом размозжить голову врага, — пошутил фессалиец Никас, когда Эльазар подарил ему, своему товарищу, как он думал, одну из таких кружек… И именно эта кружка сейчас стояла перед ним.

,Значит, гекатонтарх узнал об этих его преступлениях от Никаса… Вот уж не ожидал", — с горечью подумал Эльазар.

Он знал из рассказов старых воинов, да и сам видел, как провинившегося солдата наказывали чашей с ядом. Эта чаша теперь стояла перед ним. И той чашей была каменная кружка, им же созданная.

,Значит такова судьба. Пути Всевышнего неисповедимы".

Он мысленно попрощался с младшей сестрой Шифрой, остающейся одинокой в далёком Модиине. И в этот последний миг, не обращая внимания на следивших за ним офицеров, твердой рукой взял заполненную доверху кружку, и вполголоса произнес:,Шма Исраэль, Адонай Элокейну — Адонай Эхад!" и одним махом выпил содержимое.

Офицеры с явным удивлением посмотрели на Силоноса. Что сказал иудей?

— Ты ошибся, — гордый человек, — неожиданно мягко сказал Силонос, — в кружке была родниковая вода из ущелья Ару. — Затем, резко сменив тему, спросил:

— Ты когда-нибудь ездил верхом на лошади?

— На рослом муле, — придя в себя, коротко ответил Эльазар.

Офицеры расхохотались: от мула до скакуна не такая уж большая дистанция!

Хорошо! — подытожил Силонос. — Со второго дня следующей недели я зачисляю тебя в мой конный отряд. Сейчас ты свободен.

Эльазар вышел. Он не мог осознать происшедшее. Весь день был как в лихорадке. И лишь вечером, когда к солдатскому костру подсел Силонос, а он это делал довольно часто, в отличие от других офицеров, Эльазар многое понял.

Согласовав с другими офицерами, Силонос перевел Эльазара в свой отряд и теперь объяснил почему. От Эльазара требовалось быстрое освоение новой военной специальностью — строевого конника. Кавалерия была привилегированной частью армии.

В распоряжение Эльазара поступал раб — опытный коневод. В свободное же время, а оно всегда бывает у конников, — подчеркнул Силонос, — Эльазар обязан будет заниматься гончарным делом.

Потрясенный услышанным, Эльазар не выдержал, и из его груди вырвалось сдавленное рыдание.

Но гекатонтарх, не заметив этого, продолжал:

— Первое поручение, которое ты должен будешь выполнить, Эльазар, — он назвал его по имени, — изготовить для солдатской кухни двести пятьдесят кружек и полсотни подносов.

В твое распоряжение поступают шесть рабов и четыре рабыни, сведущие в гончарном и кухонном деле. Они у нас новые, из тех, что вчера отбили у парфян.

Так в далекой греческой крепости начался новый этап жизни горшечника из Модиина, во многом определивший его дальнейшую судьбу.

Гекатонтарх Силонос обладал почти неограниченной властью в Дура-Европосе, был решителен, любознателен и умён.

Часами он мог наблюдать за работой Эльазара, строившего по его, Силоноса решению, керамические мастерские. В этих работах, особенно в возведении больших обжиговых печей, были заняты, помимо рабов, солдаты, получившие увечья в схватках с врагом и непригодные для строевой службы.

Решающую роль в этом, невиданном для армии эксперименте, играл иудей, сознавал он это или нет. Зато хорошо сознавал гекатонтарх Силонос.

Его замысел объяснялся тяжелым финансовым положением крепости, казна которой была пуста. Окружающие Дура-Европос селения были бедны, а с усилением парфянских вылазок, и вовсе прекратили платить военный налог. Мало помогали карательные меры, применяемые войсками гарнизона. Керамические же мастерские, по разумению Силоноса, открывали какие-то перспективы.

Интуитивно он искренне поверил в способности иудея. Тот хорошо владел ремеслом. Знал многие виды глины, как и то, где их искать. Легко находил нужные ему цветные пески, знал их свойства и цвет изделий после обжига.

Силонос видел, как иудей, варьируя количеством и влажностью топлива, направленностью огня, получал богатую гамму оттенков, обжигаемых изделий, от угольно — черного и серо-перламутрового до золотисто-розового.

Привычные изделия, рождавшиеся под руками иудея, отличались от греческих. На них не было знакомых Силоносу рисунков: ни батальных сцен, ни богов, ни героев с их бессмертными подвигами. Даже орнаментика и расцветка были иными.

Удивляло и то, с какой быстротой освоилась в мастерских Эста — одна из рабынь, которую Силонос передал в распоряжение Эльазара. Создавалось впечатление, будто она всю жизнь только тем и занималась, что разрисовывала поверхности кувшинов для вина вьющейся лозой, либо гроздьями винограда… И рисунки эти были столь правдоподобны, что казалось листья или виноградные ягоды только что срезаны в винограднике и непонятным образом прикреплены к выпуклым бокам кувшинов.