9. Пьеро по ошибке принимают за гения

Легенда гласит, что престарелый житель Монреаля Альберт Ирвинг усыновил Пьеро, услышав под окном приюта его игру на пианино. Худощавый человек преклонного возраста, слегка горбившийся при ходьбе, в тот день он был в черном костюме, с цилиндром на голове и импортным белым шелковым шарфом, повязанным на шею. В отличие от соседей, он ничего не знал о талантливой паре, жившей в приюте. Время от времени он давал приюту деньги – как и другим общественным учреждениям, – чтобы иметь основания называть себя филантропом, но заходил туда крайне редко. Он очень расстраивался, думая об ужасной доле обитавших там детишек. Мистеру Ирвингу нравилось, когда его шофер жал на клаксон, и из приюта выходила милосердная сестра. Он вручал ей чек на приличную сумму и ехал дальше по своим делам. Но в тот раз, когда водитель его большого черного лимузина уже распахнул перед ним дверцу заднего пассажирского сиденья, до слуха его донеслись звуки неспешной мелодии, каждая нота которой как птичка усаживалась на оконный карниз.

Игра настолько его очаровала, что, несмотря на артрит, он поднялся по лестнице и постучал в дверь. Его проводили в кабинет матери-настоятельницы. Мать-настоятельница сидела за большим столом, на котором были разложены стопки книг и бумаг. Позади нее на полке стояли статуэтки разных святых, все они смотрели в потолок. Старика приворожили звуки чудесной музыки, наполнявшие коридор. У него возникали такие чувства, каких он не испытывал уже многие годы. Ему захотелось отбросить в сторону палку и выскочить из кабинета. Это походило на потрясающее целительное снадобье. Он был настолько богат, что мог себе позволить все, что только пожелает. Альберт Ирвинг тут же вознамерился заполучить чудесного пианиста.

Он попросил, чтобы ему представили того, кто играл на пианино, и к нему привели бледного и стройного белокурого паренька. Пьеро стоял в дверном проеме и широко улыбался.

– Это ты играл на пианино, мой мальчик?

– Можно и так сказать, хотя можно сказать и так, что это пианино на мне играло. Или, по крайней мере, что мы вели с ним беседу.

– Ты хочешь сказать, что с тобой говорили клавиши пианино? Какая замечательная мысль, мой мальчик. Хотя не думаю, что ты мог бы привести мне какой-нибудь пример того, что тебе сказало пианино.

– Пианино только что мне рассказало о странных чувствах, которые охватывают человека, когда идет дождь. Дождь может внезапно вызвать ощущение вины за малюсенькие прегрешения, которые ты совершил, например за то, что не сказал подруге, что любишь ее.

– Я знаю это чувство. Мне не раз доводилось его испытывать. И до этого момента я и впрямь думал, что такое было дано мне одному. Ну что же, молодец, мой мальчик, браво! Тем самым ты дал мне возможность почувствовать себя не таким одиноким в этом мире и не таким уж ненормальным.

– Я всегда к вашим услугам, достопочтенный гость. И благодарю вас, что уведомили меня о том, что я оказался в состоянии доставить удовольствие такому, несомненно, глубокоуважаемому господину, как вы.

У матери-настоятельницы глаза выкатились из орбит, а мистер Ирвинг не смог удержаться от смеха.

Мать-настоятельница пожала плечами, когда спустя неделю мистер Ирвинг вернулся, чтобы навести справки о Пьеро. Она откинулась на спинку зеленого кожаного кресла и сложила руки так, будто не собиралась ничего скрывать от почтенного старика.

– Наши сестры постоянно спорят друг с другом о том, одарен ли этот мальчик сверх меры или он полный идиот, – сказала она.

– Знаете ли вы, что очень часто такого рода странности являются признаком артистического склада ума? – спросил мистер Ирвинг, усевшись в кресло поменьше по другую сторону стола и подавшись немного вперед.

– Если взглянуть на это в позитивном плане. Но я могу вам сказать о том, что свойственно всем этим сиротам. Все они порочны. Они воруют. Их даже людьми не назовешь в полном смысле слова. Ребенку в жизни нужны мать с отцом, чтобы привить ему представление о морали. Пьеро – самый ленивый мальчик из всех, кого мне довелось повидать. Его отвлекает от дела любая мелочь. Если мимо пролетела птица, он бросает начатое занятие и просто глядит на нее.

– Может быть, он так поражен красотой птицы, что хочет полюбоваться ею, даже рискуя быть за это наказанным?

– Неужели вы и впрямь хотите взять себе такого большого мальчика? К этому возрасту у них уже могут сформироваться некоторые дурные привычки.

– Да, думаю, его возраст мне вполне подходит. Я слишком стар, чтобы приглядывать за малышом. Другие мои дети никогда со мной не говорили, достигнув этих лет. Мне кажется, что такие юноши очень интересны. Они как раз в том возрасте, когда у них начинают развиваться собственные идеи. Их личности могут быть как очень сильными, так и слабыми. Мне кажется, у этого мальчика складывается незаурядный характер. И представьте себе, он смог его сделать таким, живя в сиротском приюте. Вам известно что-нибудь о его матери?

Мать-настоятельница снова пожала плечами. Ее переполняло отвращение ко всем бестолковым девчонкам, которые были настолько глупы, что дали себя обрюхатить. Она смутно припоминала какую-то историю про некую особенно шкодливую девицу, известную в больнице «Милосердие» под именем Игноранс. Но ради такой особы не стоило ворошить былое и напрягать память.

– Такие мамаши для меня все одинаковы.

Мать-настоятельницу беспокоило то обстоятельство, что Пьеро не придется работать весь день напролет. Мистер Ирвинг пообещал, что собирается использовать его в качестве слуги – своего личного камердинера. Но на самом деле он изменил решение как раз в то время, когда говорил ей об этом. Но он тоже подразумевал своего рода работу.

– Я пожертвую приличную сумму приюту.

Пьеро дали картонный чемодан, чтоб он сложил туда вещи. Раньше он принадлежал чьей-то матери, скончавшейся родами. На чемоданной подкладке красовались темно-багряные перья. Пьеро сел на краешек кровати и поместил чемодан себе на колени, чтобы использовать его как письменный столик. У него был листок бумаги и карандаш, который он позаимствовал у другого мальчика. Пьеро быстро написал Розе письмо.

Дорогая Любимая,

даже не знаю, что на меня нашло. Я просто клоун! Ты ведь это знаешь. Я буду жить у необычного джентльмена, чтобы играть ему на пианино и ослаблять какую-то боль, которая вроде как его мучает. Пожалуйста, напиши мне по этому адресу, чтобы дать мне знать, что ты меня простила. А я тебе напишу кучу любовных писем. И конечно, скоро мы снова будем вместе.

– Я бы на твоем месте поторопилась. Пока мистер Ирвинг не передумал, – сказала мать-настоятельница.

Покидая приют в своем пальто, длинном шарфе и с пустым чемоданом, Пьеро прошел мимо сестры Элоизы. Она думала, он скажет ей, как больно ему с ней расставаться. Но вместо этого он просто прошел мимо. Она взяла его за руку, но он отдернул руку и при этом слегка вздрогнул, но, кроме сестры Элоизы, на это никто не обратил внимания. Сознание того, что он покидает приют, придало Пьеро удали. Он остановился перед матерью-настоятельницей, стоявшей в дверях в нескольких футах от Элоизы, и вручил ей письмо, не придав значения тому, что милосердная сестра это заметила.

– Вы сможете передать Розе, что я люблю ее и вернусь за ней? – спросил Пьеро мать-настоятельницу. – И обязательно на ней женюсь, когда мне улыбнется удача.

Вскоре после того, как Пьеро покинул здание приюта, сестра Элоиза украла письмо со стола матери-настоятельницы, порвала его на сотню клочков и выкинула в мусор. Его обрывки лежали на дне корзины, как бабочки, погибшие при внезапных заморозках.

Выйдя через парадный вход из приюта, Пьеро почувствовал себя виноватым, что покидал этот дом, хотя уже несколько недель не видел Розу. Он сам был в этом виноват. Он мог бы что-нибудь вытворить, чтобы старик его возненавидел. Мог бы, например, обозвать его дегенератом, и тогда тот наверняка отвязался бы от него! Но, по правде говоря, Пьеро сам хотел уйти. Его донельзя тяготили отношения с сестрой Элоизой. И теперь у него появилась возможность жить дальше и никогда больше не слышать, как она дышит ему в ухо. Но ведь тем самым он предавал Розу, разве не так? Если бы он остался, в конце концов ему удалось бы ее убедить, что он не хам. Даже если бы она продолжала относиться к нему с презрением, разве не должен он был, как влюбленный, остаться и покорно смириться с тем, что она на него дуется? Но на самом деле, получив такую возможность, он воспользовался ею и покинул Розу. Шагая по улице рядом с водителем, который его забрал, он заметил следовавшую за ним черную кошку. Кошка заставила его почувствовать себя просто ужасно.

«Не оставляй меня в этом проклятом доме. Кто даст мне немножко молочка, если ты уйдешь? Я ведь буду голодать! Я умру с голоду! Кто на мне блох передавит? Я же себя до смерти расчешу. Они меня сожрут живьем. Вот проснусь однажды утром, а от меня только кости останутся. Кто мне слово доброе скажет? Все будут меня корить, что я приношу людям одни напасти. Но ведь это же просто досужие домыслы. Они закидают меня камнями. Они будут лить на меня кипяток. Они будут дергать меня за хвост. Без тебя мне незачем жить. Ты мне кое-что должен. Ты должен мне кое-что!»

Может быть, такое творится с вами из-за тех, кого вы любите: ведь именно из-за них вы чувствуете себя отвратительно. Пьеро бросил чемодан в багажник и быстренько прошмыгнул на заднее сиденье автомобиля. Разве он только Розу здесь оставлял? Он уезжал от всех детей. Он частенько развлекал и смешил их. И в этом они зависели от него. Но он все равно их бросил!

10. Розе сообщают о ее новой участи

Спустя две недели Роза стала чувствовать себя лучше и смогла вернуться в общую спальню. Она сняла больничный халат и надела под платье черные рейтузы, потом вышла в коридор с выкрашенными в синий цвет стенами. Над арками окон в камне были высечены изображения цветов. Она прошла в широко распахнутые двери общей комнаты. На улице шел дождь. Все дети, болтавшие и игравшие в куклы, повернули головы и уставились на нее. В их взглядах сквозила тревога – Роза не знала, что Пьеро покинул приют.

К ней быстро подошла сестра Элоиза и сказала, что Пьеро ушел и что Роза не будет больше давать представления в городе. Она ведь не может выступать в одиночку, разве не так? Эта известие воздействовало на Розу наподобие небольшого удара молнии. Она, наверное, чувствовала себя так же, как Рип ван Винкль, – пролежала в кровати в лечебнице сотню лет лишь для того, чтобы все, что было ей знакомо и дорого, безвозвратно исчезло. Но Роза смотрела на Элоизу так, что та даже не заподозрила, насколько расстроили девочку ее слова. Она кивнула и пошла прочь, надеясь лишь, что не подкосятся ноги.

Роза не понимала, почему Пьеро ушел, не попрощавшись с ней. Ей казалось, такое просто невозможно. Особенно потому, что ему не удавалось сдерживать чувства. Следующую пару недель она ждала от него какой-нибудь весточки. Почему же, в конце концов, он не писал ей писем? В приюте жил один мальчик, который получал письма от старшего брата, после войны оставшегося в Европе. Это были замечательные послания. Мальчик снова и снова читал их вслух. И когда он их читал, все другие дети окружали его плотной толпой, как будто он был выдающейся личностью, а им хотелось получить его автограф.

Детей очень интересовало, что именно произошло с Пьеро, какие приключения выпали на его долю. Они небезосновательно рассчитывали, что Роза получит от него какие-то известия, которыми тут же с ними поделится, как делилась всем остальным. Но писем от него не было. От этого она чувствовала себя как-то неуютно. Ей стало ясно: личность человека может в корне измениться, узнать кого-то на самом деле невозможно. Человеку не дано понять до конца даже самого себя. Можно считать себя самым обаятельным и привлекательным, самым щедрым и великодушным, а на самом деле быть головорезом и наглецом.

Однажды осенним днем мать-настоятельница сказала Розе, что ее посылают работать гувернанткой. Матери-настоятельнице хотелось разлучить Розу и Элоизу. Однако были и другие причины для того, чтобы отослать девочку из приюта. В последнее время становилась все более настоятельной потребность отправлять детей старшего возраста из приюта на работу. Монахиням позарез нужно было освобождать места для других брошенных родителями детей.

В Монреаль пришла Великая депрессия.

Вновь поступавших детей привозили на задних сиденьях автомобилей священников. В тот месяц дверной колокольчик, казалось, звенел каждый день. Как-то утром мать-настоятельница открыла дверь и увидела священника, державшего за руки двух детей – девочку в белом свитере и синеньких кожаных туфельках и босого мальчика в помятом галстуке-бабочке.

Раньше на той же неделе привели красивого мальчика с большой спортивной сумкой, в которой лежали его праздничная одежда и плюшевый мишка с одним глазом. Вскоре после него появилась девочка со светло-русыми кудряшками, родители которой умерли от чахотки. У нее была небольшая овальная жестяная коробочка с нарисованными на ней голубыми розами, где хранились мятные леденцы. Это было ее наследство.

Еще один мальчик с голубиной грудью обошел всех детей, всем пожал руки и спросил, как они поживают. Всем показалось, что он рубаха-парень. Он сказал, что его отец застрелился, потеряв деньги на фондовой бирже. А новый муж его матери решил, что он слишком уродлив, чтобы оставить его дома.

У другого мальчика был очень серьезный вид и такие толстые губы, как бывает, когда прижимаешь их к оконному стеклу.

Однажды, когда зазвонил колокольчик и дверь распахнулась, за ней оказалась девочка в черной курточке и высоких ботинках на шнуровке, державшая на руках младенца.

– Бонжур, – сказала она и продолжила по-английски: – Это мой братик. Мама сказала мне принести его сюда. Она еще не дала ему имя. Но, если вы не против, мне бы хотелось назвать его Эммануэлем. Только мне нельзя разворачивать его одеяльце.

Женщины рожали в больницах. В ту секунду, когда врачи перерезали пуповину, они натягивали свои изъеденные молью, заношенные кофты и стремглав убегали с парадного входа, потому что не могли прокормить лишнего нахлебника.

Одного мальчика привела в приют мать. На ней было пальто темно-синего цвета, разорванное на плече, и мужские ботинки с розовыми ленточками вместо шнурков. Она встала перед ребенком на колени:

– Я приду за тобой, мой дорогой. Я постоянно, каждую секундочку буду думать о тебе. Как только найду работу и новое жилье, я за тобой вернусь.

На таких женщин у монахинь не было терпения. Они оставляли целые списки странных указаний. О том, какие их дети любят слушать перед сном колыбельные и какой степени подогрева им нравится молоко. И о том стихотворении, которое следует им читать, когда они шевелят всеми пальчиками на ногах.

Чем подробнее мать давала инструкции, тем сильнее была вероятность, что дитя уже никогда ее не увидит. Так, по крайней мере, считала мать-настоятельница. Подобного рода заявления делались не от большой любви. Любовь здесь играла далеко не главную, а скорее подчиненную роль. Основное значение имело чувство вины. И потому все эти инструкции отправлялись в огонь вместе с письмами, которые Пьеро посылал и посылал Розе.

Там был мальчик, говоривший на языке, которого никто не понимал. Вроде бы он что-то говорил о том, что потерял любимого гуся, но никто в этом не был уверен. Он пришел с чемоданом, полным тонкого дорогого фарфора, на вид столетнего. Монахини вынули оттуда все фарфоровые предметы, а чемодан мальчика отдали Розе, чтобы она уложила в него свои вещи.

Сам чемодан был синий, а внутри полосатый, причем полосы зеленого и желтого цветов чередовались. И запах от него исходил какой-то необычный. Роза сунула в чемодан голову и сделала глубокий вдох. Он пах другой страной. Он пах большой семьей.

Розе нравилась мысль о предстоящем переезде, хоть она знала, что далеко ехать не придется. Тем не менее ей хотелось покинуть приют. Она чувствовала себя униженной, потому что Пьеро бросил ее, не сказав на прощание ни слова. Ей казалось, что все остальные дети в приюте теперь смотрели на нее свысока. А с этим она смириться не могла. Ей не было дела до обстановки, в которой она жила, но только если на нее не смотрели как на ту, которую бросил любимый человек.

Она надела пальто и положила в чемодан меховую шапку с перчатками. Остальные дети сгрудились вокруг нее, чтобы попрощаться. Она пожимала им руки и целовала в щеки. Перед уходом на прощание она сделала переворот назад. Дети печально ей аплодировали, зная, что цирк уже сложил шатер и покинул приют.