Собачьи годы

Заключительная часть "Данцигской трилогии" далась мне крайне тяжело. Мучил я её с августа, т.е. почти полгода. По разным причинам делал долгие перерывы, читал по 5-10 страниц в день, но бросать было жалко. Всё-таки Грасс, надо отдать ему должное, писать умел и писал талантливо.

Итак, "Собачьи годы"... Перед нами "учебник" истории Германии в период 20-50 годов XX века. Тех самых "собачьих годов", уложившихся в цепочку "зарождение нацизма - торжество нацизма - преодоление нацизма". Роман, собственно, и разделён на три части как раз под эту формулу.

Первая часть - экскурс в историю Германии, города Данцига и близлежащей территории (родина Грасса). Экскурс довольно оригинальный - через сказки, предания и легенды. В сочетании с реальностью всё это даёт взрывной коктейль магического реализма в духе "Ста лет одиночества" Маркеса. Только у Маркеса про Колумбию, а у Грасса про Германию. Первая часть - история дружбы двух мальчишек: Вальтера Матерна и Эдди Амзеля. Вальтер - сын мельника, задира и драчун, склонный к актёрству. Эдди - наполовину еврей, талантливый изготовитель птичьих пугал. Детство ребят проходит на фоне зарождения и становления германского нацизма. Параллельно Грасс рассказывает историю одной собачьей династии, которой в скором времени будет суждено существенно повлиять на историю Германии.

Вторая часть - хроника жизни Германии с момента прихода к власти Гитлера и до окончания Второй мировой войны. Тоже в своеобразной форме - в виде писем с фронта Харри Либенау своей кузине Тулле Покрифке (привет новелле "Кошки-мышки"!). В письмах раскрывается история жизни нескольких данцигских семей в трагичный период немецкой истории. Особое место уделено двум немецким овчаркам - псу Харрасу (собаке семьи Либенау) и его сыну Принцу. Дело в том, что Принц был выбран общественностью Данцига в качестве подарка фюреру и в последствии стал его любимой собакой. В связи с чем по всей Германии, а в Данциге особенно взращивается культ Принца и всего с ним связанного. Доходит до того, что к концу войны Принц заменяет собой фюрера. Встречаются здесь и старые знакомые Эдди и Вальтер - ныне враги на идеологической и национальной почве.

Третья часть - история странствий Вальтера Матерна и прибившегося к нему пса Плутона по послевоенной Германии. В надежде справедливо покарать кого-нибудь из бывших знакомых нацистов Матерн бросается из одного угла страны в другой, но все они будто испарились. Перед Матерном предстают респектабельные чиновники, видные общественные деятели и просто уважаемые люди. Да и люди ли? Постепенное погружение в тонкости общественно-политико-экономического устройства послевоенной Западной Германии выводит на сцену всё больше пугал Эдди Амзеля.

Вся "Данцигская трилогия" Грасса - это попытка осмыслить и переосмыслить то, что же произошло с Германией в первой половине XX-го столетия. И в основном это делается через призму детского восприятия. Почему? Потому что, во-первых, это личный опыт Грасса - его детство пришлось на годы воцарения нацизма, а юность - на годы Второй мировой. Во-вторых, дети всегда острее воспринимают события. Особенно трагические. "Собачьи годы" роман многослойный и прорваться сквозь эти пласты зачастую непросто. Диапазон заявленных вопросов простирается от мелких житейских проблем до ценностей в масштабе всего человечества. Там есть элементы и классической германской прозы, и магического реализма, и жесткая сатира. Ценность прозы Грасса, к примеру для меня, в возможности взглянуть на одни из самых трагичных событий прошлого века глазами народа, эти события и породившего. Народа, поверившего в заманчивую перспективу владеть всем миром, жестоко ошибившегося в этом и вынужденного платить за свои ошибки. Из минусов могу отметить излишнюю насыщенность деталями и нюансами немецкой истории и мифологии, что мне, как не немцу, не всегда было понятно. Но это я уже придираюсь.

"Собачьи годы" - роман достойный и, несмотря на сложность языка и структуры повествования, рекомендуется мной к прочтению.

Грасс прекрасен, как ни крути. Интересно, после скольких прочитанных книг уже можно причислять писателя к любимым авторам? Если двух внушительных по объёму произведений для этого достаточно, то теперь имя Гюнтера Грасса — однозначно в списке моих фаворитов. Впрочем, оно было там и раньше, уже после прочтения «Жестяного барабана» , но «Собачьи годы» окончательно убедили меня в том, что каких-либо сомнений по этому вопросу быть не может.

На этом сайте в своих рецензиях на книги Грасса многие пишут о том, что немецкая литература скучна и занудна, и читать её — удовольствие сомнительное. Сказать по правде, я всегда склонялась примерно к тому же мнению, если не брать в расчёт всяких матёрых классиков вроде Шиллера и Гёте. Тем удивительнее, что Гюнтер Грасс, будучи ярчайшим представителем немецкой литературы и, в целом, продолжателем немецких литературных традиций, не вызывает у меня подобных отрицательных эмоций. Да, его повествование — очень «немецкое»: обстоятельное, подробное, неторопливое и немного самодовольное. Но всё это только внешние черты. Талант Грасса сумел разжечь в нем искру жизни, зарядил его каким-то внутренним ритмом, динамикой, нанизал даже не на единый стержень, а на прочный стальной каркас — сложное, но чёткое хитросплетение сюжетной арматуры. За счёт этого его книги читаются очень легко, кто бы что ни говорил, — нужно только ритм поймать.

«Собачьи годы» — заключительная книга Данцигской трилогии (первая — «Жестяной барабан» , она же самая известная, вторая — «Кошка и мышь» ). Оскар Мацерат, главный герои «ЖБ», время от времени мелькает где-то на заднем плане в качестве малозначительного третьестепенного персонажа. И всё же «Собачьи годы» производят впечатление абсолютно самостоятельного литературного произведения — со своими специфическими чертами и индивидуальными достоинствами. И заставляют задуматься о каких-то своих вещах.

Книга делится на три части, и повествование ведётся от лица трёх разных героев. Это довоенные, военные и послевоенные годы — формально разные, но по сути — одинаково собачьи годы. Помимо хронологического можно предположить и другой принцип деления романа на части. В финале один из главных героев — Эдуард Амзель — демонстрирует другу три «первичные эмоции», которые он вкладываем в свои птичьи пугала. Эмоции, лежащие в основе человеческого существования, — это плач, смех и скрежет зубовный. В какой-то мере они соотносятся с тремя частями романа. При этом последняя, пронизанная «зубовным скрежетом», представляет наибольший интерес и наделена особым смыслом, хотя поначалу описываемые в ней события вызывают главным образом отвращение — впрочем, вполне вероятно, что так и задумано.

В третьей части повествование ведётся от лица Вальтера Матерна, в прошлом лучшего друга Амзеля, с детства славившегося особыми способностями по части скрежетания зубами, так что здесь он становится фигурой во многом символической. «Скрежет зубовный» как первичная эмоция — это ненависть, агрессия, жажда мести. По окончании войны Вальтер Матерн принимается за свои «матерниады», то есть акты мщения. Поначалу кажется, что они — всего лишь наглядное доказательство того, что больше всего мы склонны ненавидеть людей за свои собственные прегрешения и ошибки, свидетелями которых они стали. Кажется, что Вальтер Матерн, который сам, прямо скажем, является не самым приятным персонажем романа, просто перекладывает вину за свои неприглядные поступки на их свидетелей и опосредованных соучастников. Но потом становится понятно, что смысл происходящего гораздо сложнее. И этот странный герой оказывается чуть ли не совестью нации, едва ли не самым порядочным из всех, с кем его сталкивала жизнь (за исключением разве что Эдди Амзеля, у которого свои соображения и свои методы). Вальтер Матерн единственный не может забыть всего, что было. Так одной из главных тем романа становится тема памяти, а точнее — всеобщей забывчивости.

Любопытный эпизод — появление на рынке чудо-очков (случившееся не без участия всё того же Амзеля). С их помощью дети в возрасте от семи до двадцати одного получили возможность проникнуть в тайны семейного прошлого — поразительный, неслыханный конфуз, делавший тщетным все усилия их родителей по отгораживанию себя от нелицеприятных эпизодов минувшего.

«Именно это стремление становится постепенно главной жизненной задачей всех заинтересованных лиц: забыть! Слова, воровато запихнутые в носовые платки, полотенца, наволочки и даже подкладку шляпы, — каждый должен уметь забывать. Ведь забывчивость так естественна. В памяти должны жить одни приятные воспоминания, а не эти мучительные пакости. Но это, конечно, тяжкий труд — вспоминать только положительное».

А Вальтер Матерн не может забыть всего и не может простить другим, что они забывают, — отсюда и все его акты возмездия, «имена, написанные в сердце, почках и селезёнке». Это имена таких же, как он, только чуть менее памятливых. Недаром, когда его принимают работать на радио, ему говорят, что его голос — из тех, в которых обретает голос прошлое. А Эдди Амзель потом выражается о немецкой забывчивости так:

«Нет, дорогой Вальтер, ты можешь сколько угодно хаять твою великую отчизну, — а я вот немцев люблю. Ах, до чего же они таинственны и исполнены богоспасительной забывчивости! Будут подогревать себе гороховый супчик на синем газовом пламени и ни о чём не вспомнят! А кроме того, нигде в мире не делают таких коричневых, таких добротно-мучнистых соусов и подливок, как здесь...»

Собственно говоря, сам Амзель, главный герой книги, с детства увлечённо конструирует птичьи пугала по образу и подобию живых людей и к концу повествования достигает в этом деле поистине невиданных, невероятных высот, ударяясь в ужасающий гротеск.

«Что верно, то верно: из каждого человека можно со временем сделать птичье пугало, — говорит он Матерну. — Ведь, в конце концов, — об этом никогда не следует забывать — птичье пугало создаётся по образу и подобию человеческому. Но из всех народов, что живут на земле, так сказать, в качестве птичьепугального арсенала, именно в немцах — даже ещё в большей степени, чем в евреях, — есть все задатки, чтобы однажды подарить миру этакое всем пугалам пугало, так сказать прапугало».

По сути, Амзель с его пугалами занимается моделированием реальности «в домашних условиях», он воссоздаёт реальность из подручных средств. И в этом он оказывается неожиданно близок Оскару Мацерату, у которого для аналогичных целей служил его жестяной барабан: он умел с педантичной точностью отбарабанить на нём всю историю своей жизни, своей семьи, а если понадобится — и всего человечества. И Амзель, и Оскар нашли себя в весьма своеобразных видах творчества, и всё их «творчество» являло собой не что иное, как переваренную жизнь, саму реальность, пропущенную сквозь призму восприятия этих необычных героев. И почему-то возникает ощущение, что сам Гюнтер Грасс — такой же, он с ними одного поля ягода, его творчество — того же рода. У его книг те же цели и тот же смысл:

«...Амзель не строил пугала ни простив столь близких ему воробьёв, ни против кумушек-сорок — он вообще ни против кого их не строил по формальным соображениям. Он имел совсем другое намерение: на опасную продуктивность мира ответить своей продуктивностью...»

Репутация «сложных современных романов» плотно закреплена за американским постмодерном, который до нас доходит со скрипом, каждый новый толстенный том несёт за собой инфобурю, впрочем, её масштабы зависят от размеров издательства, иногда обходится. А между тем вот же оно, прямо под носом. Огромный, сложный, актуальный. Только немецкий и, соответственно, с другим генезисом. Автор не по кабинетам за океаном сидел, а полгода служил в СС, придя туда добровольцем в 1944, это же бесконечное поле для словоблудия в поле морально-аморально, а как же так, а можно или нельзя, а как теперь к этому относиться, и так далее, и тому подобное. В общем-то, на Западе, с момента этого СС-признания в середине нулевых, только этим и занимаются. А у нас как-то вяло. Может оно и к лучшему, но, так или иначе, Грасс на русском, конечно, недопрочитан. Мною в том числе, но я-то к нему обязательно ещё вернусь, но чтобы вернуться, надо ещё прийти и уйти, а я пока только пришёл.

На три голоса Грасс рассказывает о чём-то таком, от чего нам никогда не отмыться. Огромное, безумное полотнище, на котором уместились все возможные и невозможные стили. Образы, которые писатель более скупой мог бы распределить и по десяти романам. Мучные черви, которые «не то, чем кажутся на первый взгляд». Пугала, что должны были отпугивать птиц, а в итоге стали чем-то настолько великим, что и сказать нельзя. Непрерывный балет, выбитые зубы, гитлеровское завещание народу Германии, которое народ благодарно холит и лелеет, слюдяные очки, которыми могут пользоваться только дети, всего не перечислить. И, конечно, дантеберроузовский ад, ужасная, бесконечно длинная сцена, в которой воскресает весь западный мир от Реформации до Второй Мировой.

Грасс пинает и переворачивает носком ботинка буквально всё, что попадается ему на пути, и отдельно оттаптывается на всех нацистах, что избежали наказания и расселись в министерских креслах ФРГ, плюёт даже не желчью, а сразу кислотой в интеллигенцию, что молчала, когда его травили последние несколько лет перед публикацией.

В последующие годы Грасс очень активно полез в политику, романы его тоже стали мутировать во что-то совсем иное, но «Данцигская трилогия» пустила метастазы во всём мире, и в итоге многие писатели теперь больше похожи на Грасса, чем сам Грасс на себя в последние годы. Для меня это, во-первых, Салман Рушди, наследовавший такую же буйную фантазию, уверен, он был в восторге, когда читал, как именно Вальтер Матерн проводил денацификацию. Да и вообще он неоднократно признавался в любви к творчеству Грасса. А во-вторых, это Эльфрида Елинек (переводчица «Радуги тяготения» на немецкий, кстати), продолжающая борьбу с отвратительным ханжеством и гитлеровским наследием в австрийском обществе. А ещё она забрала у Грасса этот жуткий, вязкий язык из самых невыносимых фрагментов трилогии, и развила его до такой степени, что её поздние романы читаются не то чтобы сильно легче тех переведённых отрывков из «На помине Финнеганов», что я видел.

Вся «Данцигская трилогия» - огромная, невероятная махина, не только вместившая в себя весь мир, но и сама ставшая целым миром. Как же мощны лапищи Гюнтера Грасса.

Дальше...

Мой телеграм-канал Kleinzeit со всем остальным.