Индия изнутри

Для меня посещение занятий стало не только способом приобщиться к миру франкофонии, но и шансом немного приподнять завесу над скрытыми от взоров большинства иностранцев индийскими реалиями. После «оранжерейных» условий жизни в российском посольстве с крайне редкими пересечениями с окружавшей действительностью, которая практически отсутствовала в дипломатическом квартале Нового Дели, я наконец-то получил возможность понаблюдать, как существуют рядовые граждане. А французский выступил для этого необычным фоном.

Конечно же, я был допущен в своеобразный, возвышенный и в некоторой степени рафинированный мир индийских интеллектуалов. Преподаватели из весьма приличных семей. Как вы поняли, оставшиеся в результате вышеупомянутого отсева на курсе индийцы представляли не самые последние, отсталые и бедные слои населения. Мой вариант едва ли походил на историю героя фильма «Миллионер из трущоб».

Более того, новое окружение старательно оберегало от излишнего, на их взгляд, погружения в совсем уж неприглядные нюансы индийского бытия и неизбежного ухудшения в глазах иностранца имиджа страны, которую мои друзья и знакомые искренне любили. Они от души советовали не увлекаться дегустацией уличной еды ради непричинения непоправимого вреда здоровью, из чувства самосохранения стараться не пользоваться общественным транспортом, воздерживаться от походов в чересчур аутентичные кварталы. Школа выживания от чистого сердца.

Тем не менее, кое с чем ознакомиться удалось. Освоил моторикшу в качестве средства передвижения на случай возникновения непредвиденных обстоятельств. Под контролем одногруппников попробовал наиболее безопасные и безобидные, с их точки зрения, варианты индийского фастфуда в виде похожих на лаваш жареных лепёшек из пшеничной муки чапати, орешков и каких-то сладостей. Мне рассказали про основные специи, про то, как гасить остроту индийской пищи. Я полюбил карри, шафран, тандури, масалу, про которые можно написать отдельную книгу. Ко всеобщему удивлению очень нравился резкий, неописуемо-специфический запах обеззараживающего, заживляющего, прижигающего, чистяще-моющего и вообще «всёделающего» средства под названием «Dettol».

Кладезь сведений, остро необходимых при познании французского языка.

Вполне современный кампус JNU

Ленин

Помимо французского языка, которым нас пичкали пять дней в неделю, приходилось тянуть ещё две обязательных общих дисциплины: философия Индии и политика Индии. Без них перейти на следующий семестр не представлялось невозможным.

Оба предмета преподавались на английском для огромного потока со всех отделений. В Индии «огромный поток» – это несколько сотен слушателей. Они забивались в гигантские аудитории, и лектор что-то очень быстро вещал. Услышать, зафиксировать, а уж тем более запомнить этот вал информации по абсолютно незнакомым темам являлось архисложной задачей. Тем более что это был индийский английский. Постепенно ухо я в определённой степени «набил», а вот глубинное понимание отсутствовало.

Но истинный ужас нарисовался, когда пришла пора экзаменов. Выяснилось, что основным критерием письменной проверки полученных знаний является количество листов, исписанных по трём заданным темам. Читай – необходимо максимально быстро наваять многословные сочинения. В суть никто подробно не вчитывался, но за строго отведённое время надо было очень резво исписать несколько листов англоязычным текстом.

Индийцам такой порядок был вполне привычным со школы. Они-то мне всё «на пальцах» и объяснили. Это была катастрофа. Мне как минимум не хватало практики быстрописания, а как максимум – познаний. Со вторым аспектом удалось справиться, набрав и проштудировав гору справочной литературы. В итоге до сих пор легко различаю Лок Сабху от Раджья Сабхи (две палаты индийского парламента) и в особо благодушном настроении цитирую Конституцию Индии.

А вот с первым, «скоростным», аспектом после определённых раздумий пришлось пойти на некую хитрость. Профессор, который вёл этот курс, показался убеждённым коммунистом из южного штата Керала (данный факт прояснил наличие у него ещё более дикого акцента, чем у других преподавателей). Сие я почувствовал на лекциях по философии, когда этот товарищ регулярно вставлял в свои выступления знакомые с детства имена Ленина, Маркса и Энгельса. Интуиция меня не подвела.

Подошёл к нему после одной из лекций, объяснил, что мне, как иностранцу, довольно сложно воспринимать животрепещущие вопросы, волнующие великую индийскую нацию, а проблематика внутриполитического устройства страны в принципе для меня страшно далека. Это обстоятельство едва ли произвело не него должное впечатление. Зато сделанное мной признание, что я – «свой», советский, вызвало бурю восторга. Профессор тут же вознамерился войти в положение и углубился в размышления, как помочь страдальцу, то есть мне. В стремлении ускорить обычно небыстрый у индийцев процесс принятия столь важного для меня решения и подтолкнуть ход мыслей учёного мужа в нужном направлении вкрадчиво предположил, что ему, как крупному учёному, необходимы материалы для исследований, а в этом российская, пардон, советская дипмиссия (упоминание про современную Россию было воспринято настороженно) способна оказать некоторое посильное содействие.

На дворе стоял 1995 год. Служебная библиотека посольства весьма своевременно проводила плановую инвентаризацию имевшегося литературного фонда и его адаптацию под изменившиеся геополитические реалии, связанные с распадом СССР. Проще говоря, массово списывались издания классиков марксизма-ленинизма, труды которых в советские годы издавались на всех возможных языках народов мира и щедро поставлялись в загранучреждения. В Дели хранились тонны книг, в одночасье ставших макулатурой, не только на английском и хинди, но и на языках, имеющих, в соответствии с конституцией Индии, статус национальных. Таковых, если мне не изменяет память, насчитывается аж 22 штуки. По согласованию с руководством посольства я стал кипы этих изданий перетаскивать профессору к его вящему восторгу.

Конечно же, это не означало, что отныне наичестнейший, идейный профессор-коммунист мог поставить экзамены «автоматом», всё равно пришлось зубрить много материала, вникать в описание функций президента, премьер-министра, правительства, обеих палат парламента Индии, а затем воспроизводить это всё на бумаге, но хотя бы мне в зачёт шли самые нижние пороговые значения требовавшегося «листажа». И пару раз в тексте желательно было упомянуть имена классиков из известного списка. Чтобы наверняка!

Спасибо Ленину, пригодился на моём пути к миру франкофонии!

Общага

JNU занимал огромный по площади кампус. Это был довольно современный и, по индийским меркам, более чем ухоженный мини-город. Масштабные, местами даже красивые здания из красного кирпича – по всей видимости своеобразная отсылка к Красному Форту, расположенному в центре старого Дели.

Лингвисты, правда, учились не на основной территории, а в отдельном здании так называемого Нижнего кампуса, ещё более технологически продви-нутого, оборудованного хорошими лингафонными классами. На основную территорию попадали лишь на общие лекции.

Из интереса однажды напросился в гости к одному из одногруппников, который обитал в общежитии. Здесь меня ожидал определённый шок-контент.

Комнаты размером в считанные квадратные метры. Места хватало лишь на уложенный на бетонный пол двуспальный матрас и узкий проход сбоку к балкону. Немногочисленные личные вещи развешаны на гвоздях или разложены на прибитых по периметру полках. Скромный балкончик использовался в качестве кухни: там у студентов стояли газовые горелки, примусы или простенькие электроплиты на одну-две конфорки и лежала посуда.

Уборные и душевые – единые на огромный этаж. Многие по этому поводу не «парились» и неделями не мылись и не стирались, а малую нужду справляли с балконов или в окружающих кустах. Вполне в духе местных традиций.

Проживало в таких клетушках по три человека. На вопрос, как они там помещались и спали, ребята объясняли, что происходило всё предельно чётко: сон исключительно на боку и ориентация в одну сторону. Во имя справедливости была введена определённая ротация. Так, первую ночь один спал с краю, второй посередине, третий у стены. На вторую ночь тот, который был с краю, перемещался к стенке, от стенки – в середину, «серединный» – на край. На третью ночь, как можно догадаться, поспавший накануне у стенки передвигался в центр, из середины выдвигался на край, а с краю – к стенке. Подобный круговорот проделывался постоянно. Эдакая близость общения сплачивала «сокамерников» и позволяла удовлетворять различные возникавшие время от времени естественные потребности к обоюдному удовольствию. Подробности, о которых можно было догадаться, я предпочёл не выспрашивать. Зато перестал удивляться, почему мужчины в Индии любят ходить за руку друг с другом. Это особенно бросалось в глаза, когда зрители парочками расходились из кинотеатров после очередного сеанса. Скорее всего, друзья по общежитию, не иначе.

Меня вынесло из общаги, и больше я туда не ходил, хватило ознакомительного посещения. Зато, когда я сам оказался обитателем студенческого кампуса в Париже, разместившись в малюсенькой, но одиночной комнате, не ныл, а наоборот очень ценил те условия, в которых оказался, мысленно содрогаясь от воспоминаний о реалиях и нравах в JNU.

Поступление

В JNU я проучился один год. За плечами осталось два интересных семестра, первый опыт студенческой жизни, какие-никакие знания и даже вполне приличный средний балл за первый курс, который, правда, никого не интересовал и служил для удовлетворения собственного тщеславия и амбиций.

Семья окончательно вернулась в Москву, где предстояло определяться с дальнейшей перспективой. К тому моменту большинство моих делийских школьных одноклассников уже училось в различных престижных вузах, но я был не особо сведущ относительно того, на что мог претендовать, и абсолютно не ориентировался в существовавших в российской столице учебных заведениях. В силу юности и наивности не занимался анализом особенностей преподавания предметов или сравнением факультетов и уж тем более не интересовался «весом» дипломов разных вузов и перспективами дальнейшего трудоустройства «когда-то очень нескоро». Полученная за окончание средней школы серебряная медаль едва ли в той ситуации могла на что-то повлиять.

Наличествовало необъяснимое, но стойкое желание продолжить начатое лингвистическое образование и освоение французского. В глубине души хотелось в суперпрестижный и от этого недосягаемый МГИМО, где оказалось несколько приятелей, но, трезво оценив свои силы, возможности родителей и отсутствие блата, соваться туда не решился. Ничего другого я особо не знал. В итоге с подачи моей тёти-франкофона выбор пал на другой известный вуз – Московский государственный лингвистический университет (МГЛУ), который она когда-то сама закончила.

«В народе» он всегда был более известен как «Инъяз Мориса Тореза». Примечательно, что имя французского политика и многолетнего лидера коммунистической партии Франции давно стёрлось из памяти широких масс населения как Франции, так и России и осталось, кажется, только в этом названии. Более чем уверен, что подавляющее число нынешних студентов университета понятия не имеет, кем был этот самый Морис Торез.

МГЛУ сложно назвать конкурентом МГИМО, однако выяснилось, что до переезда последнего в новый учебный комплекс на Проспекте Вернадского в 1985 году будущие дипломаты учились на Метростроевской улице (нынешней Остоженке), буквально в считанных метрах от инъяза, в здании, которое сейчас занимает Дипломатическая академия. Подобное соседство приводило к… многочисленным бракам мгимошников, активно и небезуспешно искавших жён среди студенток тогдашнего МГПИИЯ им. Мориса Тореза (Московского государственного педагогического института иностранных языков). Брачные альянсы складывались идеальными: мальчик-дипломат и девочка-педагог, оба со знанием пары иностранных языков. Готовые молодые специалисты для работы за рубежом.

Самонадеянно решил поступать на факультет французского языка, рассудив, что в МГЛУ с более редким французским пробиться легче, чем с английским, и конкурс на педагогическом факультете должен быть меньше, чем на переводческом.

В обоих своих чрезмерно наивных предположениях жесточайшим образом ошибся. Во-первых, поступал вместе с девочками, которые являлись выпускницами лучших французских спецшкол Москвы и области и изучали язык со второго класса. Мои имевшиеся в активе два доблестных семестра в индийском университете явно не дотягивали до их уровня, хотя осознание сего факта дошло до меня далеко не сразу.

Во-вторых, конкурс оказался значительно выше именно на педагогическое отделение и в тот год был просто сумасшедшим, а набор на дневное отделение – всего 25 человек. Единственное, с чем угадал, это неоспоримое преимущество гендерного характера: мальчики на факультете французского языка были большой редкостью и даже экзотикой. В тот момент лишь один учился на четвертом курсе, а двое, включая меня, поступали.

Я прибыл в Москву лишь за пару месяцев до вступительных экзаменов. Предстояло срочно найти репетиторов, которые согласились бы за меня взяться, натаскать за столь короткий срок и гарантировать хоть какой-то результат. С трудом, через подружку моей тёти, которая сама учительствовала, уговорили троих преподавателей: по французскому, русскому и истории. Занятия проходили каждый день, ночами зубрил материал, а мотаться приходилось на метро в разные концы города. Это, наверное, стало самым стрессовым моментом, ведь за четыре года в Индии я отвык от ритма большого города и довольно натужно, особенно на фоне постоянного недосыпа от зубрёжки, переносил подобные перемещения в пространстве.

Довольно обескураживающими оказались и первые озвученные репетиторами вердикты: мальчик неплохой, только ссытся и глухой только уровень знаний не соответствует высоким критериям претендента на место в благословенном МГЛУ.

Мой французский, как выяснилось, не только откровенно отставал от программы спецшколы (что, если честно, не стало столь уж убийственным откровением), но и на слух звучал чудовищно, отдавая всей палитрой последствий индийского и квебекского влияний.

Историю за год, прошедший после окончания школы, я основательно подзабыл (возможно, вообще до такой степени и не знал), однако основные исторические вехи страны, хотя и натужно, но худо-бедно озвучивал.

Написание заковыристых диктантов на русском априори мало кому давалось легко, поэтому мой случай оказался печальным, однако не самым безнадёжным.

Короче, клиент был скорее жив, чем мёртв. Стоило побороться за бюджетное место под солнцем российского высшего образования.

Ни один из преподавателей никаких обещаний не давал, они лишь горестно вздыхали при виде моих потуг. Тем не менее, никто от меня не отказался, исправно брали деньги и на совесть отрабатывали их, усиленно вдалбливая в мою посттропикозную голову всё, что можно было в неё вложить за столь короткий период. Свойственные мне зачатки ума и сообразительности начали приносить первые скромные плоды: по прошествии некоторого времени в глазах репетиторов стали проскакивать признаки если не удовлетворения, то надежды на более-мене благополучный исход казавшегося безнадёжным предприятия. Я усиленно набирал лексику и подтягивал грамматику, перестал путаться в исторических датах и российских царях, начал писать диктанты не на «кол», а на стабильную «тройку».

К вступительным экзаменам подошёл, как говорят спортсмены, на пике формы (насколько это вообще было возможным в сложившихся условиях). В моей черепной коробке булькали свежеполученные знания в сильно концентрированном виде. Задача состояла в том, чтобы не успеть расплескать их в самый ответственный момент.

Первым экзаменом значился французский. Его я сдал на максимальные 6 баллов. Да-да, это не опечатка, высшей оценкой за язык действительно была не «пятёрка», а «шестёрка». Эдакая скрытая «фишка» приёмной комиссии. Отвечал я на максимуме своих скромных возможностей. Сейчас уже не вспомню, о чём меня спрашивали, но я очень старался. Помогло то, что среди «революционной тройки» экзаменаторов сидела моя репетиторша, которая не только морально меня поддерживала и выразительными взглядами упреждала отдельные ошибки, но и явно настроила мнение своих коллег в мою пользу. Меня откровенно пожалели, решив не срубать на первом же испытании практически единственного мальчика, и поставили высший балл неким авансом. Второго кандидата мужского пола, кстати, дальше первого этапа не пропустили, поставив вполне приличную, но недостаточную для поступления «четвёрку».

История стала вторым Рубиконом. Она прошла «на ура». На этом предмете мне сопутствовала гораздо бóльшая уверенность в собственных силах, к тому же попался сравнительно лёгкий билет. Я быстро подготовился и бойко оттараторил что-то про основные преобразования времён Екатерины II, а затем, раздухарившись, даже выдал некую фривольность, в качестве дополнительного материала рассказав про роль в истории её многочисленных фаворитов. Экзаменаторы, среди которых, к моему удивлению и радости, оказался мой старичок-репетитор, выглядели довольными и без особых видимых раздумий поставили заслуженную оценку «отлично».