Университет

Учиться в JNU было довольно интересно. Многое

в образовательном процессе позаимствовано от англосаксов. Например, для оценки уровня знаний применялась американская 10-балльная система оценок с буковками «А», «В», «С» с плюсами и минусами, а также малоприятная «F» – «failed» (завалил).

На первом курсе преподавали исключительно индийцы. Уровень профессионализма у них был довольно высокий, а отношение к работе – вообще чудесное. Эти милейшие люди смогли привить подлинную любовь к новому языку, не отбили охоту изучать его. Преподавательской деятельности они отдавались самозабвенно, не считаясь с личным временем.

Удивительным было близкое личностное общение с профессорами, они без проблем и даже с охотой делились подробностями своей жизни. Например, когда у г-на Каркуна скончался отец, он пришёл на занятия с налысо обритой в знак скорби головой. В ответ увидел реакцию шокированных иностранцев, поэтому посчитал своим долгом весьма подробно рассказать о соответствующих индуистских традициях, о правилах соблюдения траура. Его супруга, милая и очень позитивная г-жа Каркун, которая вела занятия по лексике, ждала ребёнка, и мы все очень трогательно заботились о ней, стараясь лишний раз не расстраивать. К г-же Рао всей группой ходили в гости. Она поила нас чаем со сладостями и рассказывала о своей учёбе за рубежом. Преподаватель истории г-н Сивам не только интересно читал лекции по своему предмету, но и охотно перемежал их обильной дополнительной информацией. Все они были очень доступными и демократичными. Это особенно ощущалось на контрасте с нашей школой, когда к учителю по своей воле лишний раз не подойдёшь.

В гостях у госпожи Рао

Повезло, что среди обучавшего нас профессорско-преподавательского состава не оказалось местных носителей языка. Да-да, Индия, как ни странно, имеет несколько населённых пунктов, которые когда-то были колониями Франции. Самый известный и крупный франкоязычный город – Пондичерри (на французский лад – Пондишери), до 1954 года являвшийся столицей Французской Индии (в истории была и такая!). Находится он на восточном побережье полуострова Индостан, на берегу Бенгальского залива, южнее города Ченнай. Никогда там не бывал, однако предполагаю, что сохранившийся в тех местах язык по звучанию отличается от «классического» варианта. Подозреваю, что индийцы в своей интерпретации сделали из него нечто подобное тому, что произошло с английским.

Индуистские боги миловали, и меня миновала необходимость изучать индийский французский. Зато выяснилось, что поголовно все наши преподаватели стажировались в канадском Квебеке и привнесли с собой в процесс освоения французского чудесный квебекский акцент, который невольно передавался студентам. Итогом стало овладение каким-то довольно варварским наречием, от которого впоследствии пришлось мучительно избавляться. В этом плане мне всегда вспоминаются истории некоторых наших известных артистов, которые приезжали в столицу из провинции и прилагали массу усилий для очищения своей речи от говора, всяческих гэканий и оканий. Впоследствии мне тоже пришлось пройти через нечто подобное. Но об этом чуть позже. Пока я наслаждался учёбой.

Само познание французского проходило непросто. Университет считался прогрессивным, поэтому старался применять самые передовые научные наработки. В частности, на языковых отделениях практиковались чрезвычайно модные тогда коммуникативный подход и метод полного погружения, то есть задача состояла в том, чтобы побыстрее заставить студента говорить, поэтому, начиная буквально со второго занятия, всё преподавание шло на французском. Это привело к тому, что большинство слушателей просто не врубалось в то, что им пытались втолковать. Как плачевный итог подобной жёсткой селекции, из почти четырёх десятков первокурсников на второй семестр перешла от силы половина, а к концу первого курса осталось и того меньше.

Возможно в этом и заключался истинный глубинный смысл данного подхода – провести мощную чистку рядов с самого начала, чтобы не мучиться впоследствии с «неликвидом», коего, откровенно говоря, хватало с избытком. Создавалось стойкое впечатление, что многие абитуриенты попадали в университет случайно, по каким-то квотам для малоимущих, национальных меньшинств или по правительственной социальной разнарядке. В первые месяцы наблюдался натуральный калейдоскоп одинаковых индийских лиц. Просто, если не сказать бедно, и даже по-бомжатски одетые люди, имена которых не было никакого смысла запоминать, ненадолго появлялись и столь же стремительно бесследно исчезали. Допускаю, что многие записывались в университет для получения общежития, чтобы перекантоваться какое-то время, а затем идти своей дорогой.

Наша группа: я, Деди, Апсара, Вишну, Черри

Друзья

К середине года сформировался костяк группы. В него входили моя одноклассница из посольской школы Надя, мой лучший друг индонезиец Дéди, шриланкийка Апсарá, а также индийцы Чéрри («Вишенка», она же Прагáти), Вишну, Алóк, Панкáч, Соня, Сартáк. Все вместе мы корпели над тяготами французской грамматики, учили лексику, заучивали диалоги, делали презентации. Обычная студенческая жизнь.

Вне занятий мы общались между собой на английском, так как французского явно не хватало, хотя и стремились при малейшей возможности вставлять только что освоенные слова. Это означало мощную языковую практику с добавочным коэффициентом сложности в виде необходимости понимать «индийский» английский из разных регионов, а также многообразие иностранного звучания этого языка. Итогом подобного перманентного нещадного аудирования стала приобретённая способность адекватно воспринимать практически любого собеседника, сколь бы чудовищным не был его английский.

Что касается сложившегося на тот момент круга общения, то он был весьма пёстрым и от этого особенно примечательным.

Одноклассница Надежда оказалась после школы в такой же ситуации, что и я. Записались мы на один факультет, чтобы проще было добираться из посольства – наши отцы по очереди нас туда возили. Освоение французского едва ли было её давней мечтой, скорее она пошла на него «за компанию», однако язык сумел занять значимое место в её жизни. Надя осталась в Дели надолго, благополучно закончила JNU, потом работала в Москве, в том числе переводчиком.

У Деди отец был дипломатом в посольстве Индонезии. Принадлежность к дипломатическому корпусу нас сильно сплотила. Мой улыбчивый, как все индонезийцы, и никогда не унывающий приятель виделся мне невероятно крутым, ибо в столь юном возрасте уже рассекал на собственном стареньком Мерседесе с дипломатическими номерами и нередко подвозил меня на нём до дома. Не удивлюсь, если у него даже водительских прав на тот момент не имелось, но водил он вполне уверенно, да и посольский автомобиль в Индии вряд ли кто-либо просто так осмелился бы остановить.

Благодаря Деди я начал изучать индонезийский язык и по дороге домой нередко распевал на пару с ним индонезийскую попсу тех лет. Мы до сих пор общаемся. Он связал свою жизнь с франкофонией и трудился во Французском культурном центре в Джакарте.

Деди оказался первым мусульманином, с которым мне довелось близко общаться. Его семья относилась к категории светских, без излишней религиозности. Тем не менее он многое мне пояснил про ислам и связанные с ним традиции и обряды. Интересно было наблюдать, как он соблюдал священный для мусульман месяц Рамадан. В тот год по собственной инициативе Деди продлил его себе на неделю, чтобы исполнилось загаданное им заветное желание об ответных чувствах со стороны его индонезийской одноклассницы, дочери дипломата их посольства, который завершил командировку и вернулся в столицу, увезя с собой предмет воздыханий моего приятеля. Деди безнадёжно «сох» по девушке и активно делился со мной своими опасениями, что в далекой Индонезии такую красавицу непременно «уведут» шустрые соплеменники. Аллах вознаградил его за беззаветную стойкость: она дождалась его, они поженились и родили двух дочек.

Девочка Прагати, которая просила, чтобы все называли её Черри (Вишенка), была дочкой богатых родителей. На учёбу её привозил личный водитель на крутом автомобиле. У семьи был полный порядок с финансами, куча домов и даже дача в предгорьях Гималаев. Сама она оказалась очень компанейской и весёлой. Ходила в европейской брендовой одежде и куче золотых украшений, однако никогда этим не кичилась, воспринимая подобное как данность. Лишь с дюжину раз я видел её в сари (естественно дорогом и красивом), которое она надевала по особым случаям. Всегда участвовала в любом «кипише», основная заводила и вдохновитель многих внеклассных активностей нашей группы. Французский ей был нужен, чтобы время от времени ездить с семьёй во Францию на шоппинг.

После такого описания понятно, что за ней ухлёстывала половина индийских ребят в надежде на руку и сердце, а по совместительству ещё и кошелёк красавицы-принцессы и богатой наследницы, однако мезальянса ни с кем не случилось; через несколько лет она благополучно вышла замуж за ещё более богатого предпринимателя сильно старше её. Сейчас у неё двое детей, дом – полная чаша и, насколько мне известно, никакого французского языка, так как всё французское начали исправно доставлять из Франции в Индию, а работать женщинам в таких индийских семьях не принято.

Вишну слыл у нас самым большим модником, пижоном и выпендрёжником. Он очень гордился своей длинной кучерявой шевелюрой, неплохо играл на гитаре и своей безусловной харизмой и говорливостью мог без труда охмурить любого. Всеми силами строил из себя чуть ли не богемного мальчика, но на самом деле был выходцем из очень средней семьи, которой стеснялся. Жил в каком-то не слишком престижном районе и о своей жизни вне университета предпочитал не распространяться. Вишну упорно сам пробивал себе дорогу. Была у него надежда на Черри, с которой они дружили, но, насколько я понял, её семья подобного манёвра не одобрила.

Французский давался парню на удивление легко в силу очевидной склонности к языкам вкупе с музыкальным слухом, трудолюбием и общей немалой одаренностью разнообразными талантами. Не знаю, пригодился ли ему этот язык по жизни, но после университета Вишну ударился в рок-музыку. Говорят, стал довольно известным в определённых кругах музыкантом.

Алок – это типичный представитель трудяги из низов, обитавший в университетском общежитии. Весь год он проходил в одной одежде, которая при этом неизменно выглядела чистой, опрятной и отглаженной. Самый возрастной (лет на десять старше), прилежный, усидчивый из всех. Французский шёл у него натужно, он брал все предметы строгой дисциплиной, измором и нещадной зубрёжкой, ни разу не пропустил ни одного занятия. Остальные регулярно и абсолютно бессовестно пользовались его идеальными подробными конспектами, записанными мелким, чётким, убористым почерком.

Алок усиленно пытался пробиться наверх. В основе лежал чёткий расчёт: JNU рисовался ему своеобразным трамплином, а диковинный в индийских реалиях язык – дополнительным конкурентным преимуществом в будущей борьбе за хорошую работу. Надеюсь, что ему удалось реализовать намеченные планы. Его следы я потерял практически сразу после моего отъезда.

Апсара из Шри-Ланки – девочка-тихоня со скромной улыбкой, невесть как попавшая в индийский вуз. Её страстной мечтой было стать преподавателем иностранных языков.

Она оказалась до болезненности застенчивой и неуверенной в себе и своих силах, при этом очень доброй и радушной. Она тихо «ковырялась» с французским, показывая довольно приличные результаты в произношении. Из свойственной ей скромности утверждала, что это получалось благодаря схожести некоторых звуков с её родным языком. Не уверен, что дело обстояло именно так, но ни сингальским, ни тамильским больше никто в группе не владел, поэтому проверить утверждение виделось в некоторой степени проблематичным. Она отличалась тем, что оказалась единственной с потока, кто побывал в том самом полумифическом франкоязычном индийском городе Пондичерри.

После окончания JNU Апсара вернулась на свой остров, мы какое-то время обменивались письмами на французском, я получал от неё открытки из Коломбо, но затем переписка постепенно сошла на «нет». Вроде бы она осуществила свою мечту и начала преподавать французский в школе.

Костяк первого курса французского факультета

Весельчак и балагур Панкач – это брутальный и безбашенный индийский рокер, приезжавший на учёбу на мотоцикле. Он встречался с Соней из нашей группы – миловидной интеллигентной девушкой, в немалой степени сдерживавшей необузданную энергию своего приятеля. Ему французский по жизни не особо был нужен; он сам до конца не понимал, зачем пришёл в университет, поэтому занимался «на расслабоне», в свободное от других «подвигов» время. Несмотря на столь несерьёзное отношение, Панкач умудрялся сдавать сессии и не вылетать подобно многим другим. Подозреваю, что немалая в том заслуга принадлежала его подруге, которая сама успехами не блистала, но пинками заставляла любимого хотя бы не пропускать экзамены.

Сартак – представитель среднего класса, из семьи чиновника или банковского служащего. Он был на пару лет старше основной части группы, поэтому мнил себя суперопытным и мегаумным. На самом деле весьма подкованный, образованный и разносторонний, новое поколение современной Индии. Сартак подавал большие надежды, не зря его очень любили и ценили преподаватели, часто ставя в пример другим. Он мечтал податься на государственную службу, но в итоге, насколько мне известно, с чиновничеством не задалось. Парень, как Вишну, обратился к музыке, выступал на сцене, блистая и там своими талантами.

Вот такой у нас сложился коллектив на отделении французского языка.