Слушания проходили с апреля по июль 1969 года. Единственным вопросом, вызвавшим разногласия, был не вопрос о необходимости вообще снять ограничения по существующему закону, а уровень, до какого его можно было бы ослабить. «Нью-Йорк таймс» объявила 3 июня о том, что торговые ограничения США были «обречены на провал». Они являлись «политикой холодной войны», несовместимой с теорией администрации Никсона о том, что «настало время двигаться от эры конфронтации к эре переговоров и сотрудничества» – услужливо поучая президента, какой должна быть его собственная политика. Явное нежелание администрации либерализировать закон о контроле над экспортом, то есть снять какие-то ограничения, было «необъяснимо». Основным аргументом таких сенаторов, как Дж. Уильям Фулбрайт, Уолтер Мондейл и Эдмунд Маски, был довод о том, что «холодная война» закончена, что увязывание торговли с внешней политикой только вызывает подозрения и напряженность. Мондейл сказал, что ограничения «сдерживают экономический рост в США, а не в Восточной Европе». Маски отмечал, что некоторые товары могут быть закуплены у наших европейских союзников. Николас Катценбах, бывший заместитель государственного секретаря, построил политическую пирамиду: торговля означала более широкий выбор для советских потребителей и управленцев, что стало бы началом более свободного общества, а более высокоразвитая советская экономика подорвет-де советскую идеологию и будет стимулировать инакомыслие. Сохранение ограничений по политическим причинам осуждалось как наносящее ущерб в экономическом плане, бесполезное в политическом плане и как играющее на руку сталинистским сторонникам жесткой линии.

Мой взгляд был частью моего общего подхода. Учитывая советские потребности, расширение торговли без обусловленности политического эквивалента было бы неким подарком; Советский Союз в экономическом плане мог мало что дать Соединенным Штатам. Мне не казалось нерациональным требовать сдержанности от советской стороны в таких беспокойных точках, как Ближний Восток, Берлин и Юго-Восточная Азия, на основе взаимности. Никсон придерживался аналогичных взглядов, с политическим подтекстом. Он действительно предложил Добрынину увеличение объема торговли в обмен на помощь по Вьетнаму, но сомневался, что Советы купятся на приманку. А если нет, то он не видел смысла настраивать против себя свой старый контингент избирателей принятием направленного на либерализацию законодательства. Напротив, учитывая «мягкую» позицию, которую Никсон выбрал по Вьетнаму, он использовал торговлю между Востоком и Западом для обновления своей консервативной репутации.

В бюрократической среде торговля между Востоком и Западом вызывала знакомое неприятие увязки. Только министерство обороны обычно поддерживало точку зрения Белого дома. Государственный департамент выступал за либерализацию на том основании, что она улучшила бы политическую атмосферу, что было как раз противоположно взглядам Белого дома, считающего, что торговля должна идти вслед за политическим прогрессом. Точка зрения министерства торговли была самой интересной, потому что отражала удивительный подход большинства американского делового сообщества. Руководство деловых кругов на словах, разумеется, настроено антикоммунистически. В теории они проповедуют непримиримо жесткие переговоры с коммунистами и очень быстро обвиняют свое правительство в «распродажах». Но как только речь идет о торговле, то их подход меняется. Во время моей работы в правительстве наиболее ярыми сторонниками торговли между Востоком и Западом без каких-либо ограничений были те, кто входил в группу капиталистов, нещадно поливаемых грязью в соответствии с ленинской теорией. Они являются приверженцами свободного рынка, по крайней мере, в том смысле, если это означает больше деловой активности для их компаний. Они отвергают как «вмешательство со стороны правительства» механизм регулирования и ограничений, который является единственно возможным способом подчинить экономические отношения политическим целям. Если Советский Союз может выйти на наш рынок для получения кредитов или товаров на основе сугубо экономических критериев, исчезнут все политические рычаги. Возможно, бизнесмены в дополнение ко всему особенно чувствительны к добродушию, с которым советские чиновники льстят тем, на кого они хотят оказывать воздействие, – стиль общительности в состоянии подшофе, вполне знакомый для корпоративных встреч капиталистических торговых ассоциаций.

Вопрос о торговле между Востоком и Западом был вынесен на заседание СНБ 21 мая. Администрации необходимо было выработать позицию по предложениям в конгрессе заменить закон о контроле над экспортом, срок которого истекал, каким-то более мягким законом. Правительству необходимо также было принять решение по ряду специальных лицензий, по которым поступил запрос: на материалы для литейного цеха нового советского тракторного завода, на маслоэкстракционный завод и на небольшие поставки в СССР кукурузы на сумму 15 млн долл. США по мировым рыночным ценам. Перед заседанием я направил Никсону справочный материал, в котором обобщались рекомендации ведомств вместе с моими собственными. Моя точка зрения заключалась не в противодействии, а в признании в новом законе ограниченных полномочий президента по расширению торговли, которые реализуются только в ответ на равноценные уступки по политическим вопросам. Я также рекомендовал привести список подлежащих контролю товаров в соответствие со считающимся в какой-то степени либеральным списком КОКОМ, поскольку в противном случае мы просто отдавали бизнес в руки наших союзников, никак не оказывая влияния на поведение коммунистической стороны. В конечном счете, я выступил за выдачу лицензии на маслоэкстракционный завод, поскольку длительные сроки его строительства давали бы нам рычаги воздействия на протяжении длительного времени. Я выступил против передачи литейного цеха и продажи кукурузы.

Никсон не принял мои рекомендации. Испытывая неприятные эмоции из-за отказа советской стороны помочь нам по Вьетнаму, он сказал на заседании СНБ: «Я не признаю философию, говорящую о том, что рост торговли приведет к улучшенным политическим отношениям. На самом деле истине больше соответствует противоположное. Улучшение политических отношений ведет к росту торговли». Я тоже так считал, но Никсон сделал один шаг вперед. Он постановил, что администрация выступит против всех законодательных усилий, направленных на либерализацию торговли. Конкретные проекты, включая маслоэкстракционный завод, должны быть «заморожены», отложены на неопределенное время. Я обратил внимание на общий консенсус в том плане, что мы должны привести наш список ограничений в соответствие со списком КОКОМ, за исключением компьютеров и других ключевых позиций, по которым мы по-прежнему имеем фактическую монополию. Президент согласился. Директива вышла 28 мая. Я проследил, чтобы она была составлена в сравнительно позитивном тоне, оставляя открытой возможность увеличения торгового оборота в случае изменения политического контекста.

Не успели мы выпустить инструкции, как министерства и ведомства стали разваливать эти установки. Ведомства принимают решения, которые их не устраивают, только если эти решения бдительно контролируются. В противном случае толкование на низовом уровне может поражать своей беспардонностью. Именно помощнику президента по национальной безопасности как раз и приходится осуществлять этот контроль в области национальной безопасности. Вскоре у меня было работы по горло. Несмотря на ясные приказы президента на заседании СНБ 21 мая о том, что торговля не подлежит либерализации, министерство торговли в июле собиралось объявить о снятии административного контроля примерно по 30 пунктам экспорта в СССР и Восточную Европу. Оправданием служило предположение о том, что Никсон распорядился только против либерализационного законодательства, а не против облегчения торговли посредством административных распоряжений. Минторг в силу этого посчитал, что может свободно провести крупную либерализацию торговли между Востоком и Западом в рамках существующего закона. Я прекратил такие действия, но мне приходилось отбивать аналогичные схемы с регулярными интервалами. В октябре, например, госдеп и минторг запросили полномочия на продажу компьютеров в СССР для его связей с Восточной Европой. Министр торговли Морис Станс хотел снять с контроля длинный список из 135 пунктов без какой-либо политической взаимности. Я не одобрил эти запросы в соответствии с решением Никсона на заседании СНБ.

Мы, однако, были в известной степени любезнее в отношении Восточной Европы, но вновь в привязке с политической стратегией. Наша торговля использовалась как морковка для тех стран, которые проводили политику сравнительно независимо от Советского Союза. Так, когда 28 июня было объявлено о поездке президента в Румынию, я попросил Эллиота Ричардсона и комитет заместителей руководителей ведомств при СНБ рекомендовать торговые уступки, которые можно было бы предложить румынам. После визита президента в Румынию Белый дом активно продвигал торговлю с Румынией любыми административными действиями, какие могли быть предприняты. Морис Станс был одарен воображением, и они вместе с помощником по науке Ли Дюбриджем выдвинули отличные идеи относительно технического сотрудничества. Как только мы отправились в Румынию, разные ведомства тут же стали давить в плане либерализации торговли со всей Восточной Европой. А это подорвало бы нашу преднамеренную стратегию выборочного использования торговли для поощрения политической автономии. Понадобилось несколько месяцев, чтобы мы добились своей цели.

После продолжительных споров конгресс в декабре принял закон по руководству экспортными операциями 1969 года, который либерализировал старый закон о контроле над экспортом и объявил, что политикой США является расширение мирной торговли с Советским Союзом и Восточной Европой. Но многое при его реализации подпадало под сферу полномочий президента^[53]. Через какое-то время Москва начала понимать, что, если она хочет добиться либерализации торговли, ей придется продемонстрировать сдержанность в своем поведении на международной арене и добиваться прогресса по ключевым внешнеполитическим вопросам. В конечном счете, придет время, когда в соответствии с нашей стратегией мы добьемся возможности предложить некоторые уступки после того, как Советский Союз пойдет на сотрудничество с нами в политической области. Тогда мы неожиданно столкнулись со сменой подходов. Многие из тех, кто жестко критиковал нас за попытки увязать торговлю с советской внешней политикой, стали критиковать нас за то, что мы не увязываем ее с еще большей настойчивостью с советской внутренней политикой. Затем также нам следовало заняться вплотную и серьезно фундаментальным вопросом торговли между Востоком и Западом: если она хорошо организована, она устанавливает связи, совокупный эффект от которых может усилить сдерживающие элементы в отношении советской агрессивности. Но она также может и дополнительно укрепить советскую мощь. Неверно как игнорировать такие возможности, так и недоучитывать все имеющиеся опасности.

Восточная Европа: визит Никсона в Румынию

Разделение Европы по Эльбе в Центральной Германии не соответствовало ни исторической традиции, ни чаяниям ее народов. В каждой стране Восточной Европы советскими войсками были установлены по существу чужеродные режимы; в трех из них народные восстания были подавлены Красной Армией. Ни в одной стране Восточной Европы коммунисты не могли победить на свободных выборах даже после поколения тоталитарного правления. Советский Союз начал путь избирательной разрядки, пытаясь отколоть наших союзников от нас. Нам казалось, что разрядка, чтобы быть подлинной, должна применяться к Восточной Европе в той же мере, что и к Западной.

Но это подняло проблему чрезвычайной сложности и поистине даже трагедии. Громкие призывы к освобождению подвергались осмеянию в 1956 году, когда мы не вмешивались во время жестокого подавления Венгрии. И вновь мы были парализованы в 1968 году при подавлении Пражского восстания. Наш грех был не столько в предательстве, сколько в порождении чрезмерных ожиданий, которых не могли осуществить. Администрация Джонсона объявила о политике «мирного вовлечения», стремясь развивать торговлю и культурные обмены с Восточной Европой, но многого не добилась, кроме провозглашения этакой заумной теории. Мы пытались применить более дифференцированную политику для поощрения того, чтобы страны Восточной Европы действовали более самостоятельно в пределах их возможностей. Мы не давали никаких обещаний, которые мы не могли гарантировать, и не использовали риторику, которая могла бы вызвать действия, обреченные на провал. Мы, как правило, поощряли тех, кто имел более независимую внешнюю политику, и с равнодушием относились к ситуациям, когда какая-то страна, по необходимости или по собственному выбору, рабски следовала советской линии. Дифференцированная разрядка могла работать на оба фронта.

В ответ на сообщение о бурной реакции во время приветствования астронавта Фрэнка Бормана в Чехословакии президент направил мне записку в начале июня 1969 года: «Генри, полагаю, что мы могли бы подколоть наших московских друзей, организовав побольше визитов в восточноевропейские страны. Люди в тех странах, получив такой шанс, станут приветствовать наших членов кабинета и других официальных лиц с большим энтузиазмом».

Несколько недель спустя у Никсона появилась более конкретная идея – что он сам должен посетить Восточную Европу. Он предложил включить Румынию в его всемирное турне, и таким образом стал первым американским президентом, нанесшим визит в коммунистическую страну. Он проделал это по двум причинам: когда он был в отставке, румынское руководство отнеслось к нему с большим уважением во время его визита в 1967 году, в отличие от отношения к нему в других восточноевропейских странах. Никсон никогда не забывал знаки внимания такого рода. Но его главной причиной было уколоть Советы или, как он сказал мне: «К тому времени, когда мы покончим с этим визитом, они сойдут с ума, думая, что мы разыгрываем китайскую карту».

21 июня в соответствии с указаниями Никсона я позвонил румынскому послу Корнелиу Богдану и заметил, что президент планирует совершить поездку по некоторым странам мира во второй половине июля после наблюдения за приводнением космического корабля «Аполло-11» в Тихом океане. Будет ли удобно, если президент остановится в Бухаресте 2 и 3 августа? В пределах 48 часов 23 июня нам был дан официальный ответ о том, что румынское правительство приветствует этот визит, – несмотря на тот факт, что потребуется отложить давно запланированный румынский партийный съезд, на который было приглашено советское руководство. Более весомого доказательства важности, которую Румыния придавала самостоятельному открытию для Вашингтона и президентского визита, нельзя было найти.

Эффектное объявление было сделано 28 июля. Впервые американский президент посетит коммунистическую страну в Восточной Европе. Я мягко сказал на краткой пресс-конференции, что это не «антисоветский жест». У президента «очень приятные воспоминания» от его встречи с румынскими руководителями, когда они тепло принимали его в качестве частного гражданина: «Соединенные Штаты заинтересованы в налаживании дел со странами Восточной Европы на основе взаимного уважения. …Мы не считаем себя обязанными советоваться с Советским Союзом, прежде чем совершать визиты в суверенные страны».

Предположение о том, что администрация Никсона заняла безнадежно воинственную антисоветскую позицию, было настолько распространенным, что румынский визит осуждался как безрассудный. Кое-кто в государственном департаменте возражал против этого румынского визита, организованного через каналы Белого дома, считая его опасно провокационным. Эти люди опасались, что он подорвет переговоры по ОСВ и другие переговоры. Ведущие газеты разделяли эту точку зрения. Румынский визит был подвергнут нападкам как «вызывающий беспокойство» и как возможная угроза переговорам по ОСВ; он был «ошибкой», которая вызовет враждебное отношение со стороны Советов, ужесточит советский подход по всем вопросам отношений между Востоком и Западом и станет благословением для «жестокой коммунистической диктатуры»^[54].

Советы также прореагировали – таким способом, который дал ясно понять, что они поняли значение этого визита. Запланированное участие Брежнева и Косыгина в перенесенном на другую дату съезде румынской компартии было отменено. Я спросил Богдана 3 июля, уведомило ли его правительство советскую сторону заранее о визите. Он сказал, что не знает этого. Он думал, что Советы, возможно, были проинформированы незадолго до официального объявления о визите. Румыния, по его словам, приняла свои собственные решения.

Президент прибыл в Бухарест 2 августа и был, как «Нью-Йорк таймс» отметила, «тепло встречен сотнями тысяч размахивающих флажками румынов во время самой крупной и поистине дружественной приветственной церемонии его всемирного турне». Он посетил городской рынок и школу народного танца и бросился в пляс вместе с румынским президентом Николае Чаушеску. «Нью-Йорк таймс», будучи теперь нашей убежденной сторонницей, восклицала в своей передовой от 5 августа, что восторженный прием демонстрирует огромную добрую волю, которую проявляют Соединенные Штаты в Восточной Европе, что темы президента о мире, национальном суверенитете и мирном сосуществовании не являются какими-то шаблонными клише для восточных европейцев, которые живо помнят вторжение в Чехословакию.

Оглушительное обилие всего при приеме, оказанном Никсону, было, разумеется, частично инспирировано и отрежиссировано правительством. Но даже если прием и был отрежиссирован, он оставался чрезвычайной демонстрацией независимости Румынии от Советского Союза. Да и трудно, если не сказать невозможно, любому правительству создать эмоциональный радостный человеческий настрой общественного изъявления. Улицы Бухареста буквально все время были запружены сотнями тысяч людей, ожидающих возможности хоть одним глазком взглянуть на президентский автомобиль. Они не просто выстроились вдоль бульваров, идущих от аэропорта, или только вокруг особняка для высоких гостей, в котором останавливался президент. Они часами ждали под продолжающимся дождем просто появления Никсона в любом месте. Это трогало до глубины души – эмоциональный отклик народа коммунистического государства, так радовавшегося первой возможности поприветствовать президента нации, которая для многих из них представлялась, как это было в XIX веке, символом демократии и человеческой свободы.

Публичные высказывания Никсона в Бухаресте отражали повторяющиеся темы политики Соединенных Штатов: важность сосуществования, отказ подчиниться доктрине Брежнева, наше желание урегулировать проблемы конкретными переговорами:

«Мы не видим никакого смысла ни в продолжении полемики, ни в фальшивой эйфории. Мы стремимся добиться сути разрядки, а не ее внешнего проявления.

Мы стремимся, в общем, к миру, а не к гегемонии и искусственному единообразию, но к миру, в котором законные интересы каждого уважаются всеми, а все имеют гарантии безопасности».

Было также вполне очевидно, что восточноевропейские руководители, точно так же, как и наши союзники, опасались советско-американской сделки за их счет. Это не наша политика; президентский визит – и его последующие беспрецедентные визиты в Югославию и Польшу – были тому самым лучшим подтверждением.