А Зина, тем временем своими мозгами усердно перемалывала грубые кусочки потерявшихся мыслей. «Может жену Васька с Филиппом Петровичем свести, будь он неладен? Да, ладно, не буду, жену Васька жалко немного, не умная баба ведь, такое мужицкое добро раздаёт по глупости своей. Если бы только Васёк наш с ней был, да не посматривал по сторонам, так куда уж там… Васёк хоть и без патефона, но зато харизму бабскую за версту чует. Сексуальность, одним словом. А её, сексуальности этой, нормально ведь по стране нашей выгуливается, да… Мужик ведь хороший, хозяйственный, смотри – ка всех баб к хозяйству своему приобщает, зараза, и остановиться никак не может. Что же делать? Без Васька – плохо мне, с ним – хорошо, без него долго – спокойно, только харизма женская чахнет, с ним долго – невозможно, харизма моя женская до отвращения просто истлевать начинает. Может кобель знатный просто? Или козёл? А если взять у старого деда Дмитрона такой же древний, как и он, его патефон, вдруг Васёк переключится и как – то со своим мужским бугорком успокоится и меня, Зинаиду Михайловну, волновать перестанет. Не хочу, как баба Нина, раньше отмеренных жизнью лет на небо подняться, не хочуууу!»

Федюн явно нервничал, топчась у окна в ожидании ответа. Эта ситуация была для него странной. Как так, он пришёл, весь такой на уровне живота окрылённый, а здесь, простите, тишина. Его встречать, обцеловывать должны, прелестями женскими баловать, красавец ведь какой! Самец! Иго – го – го! Сейчас копытами парадного шага так землю утрамбует со своим мужским нетерпением, что Зина потом её даже трактором не сможет вспахать. Потому, что трактор здесь может быть только один и это Федюн.

«Да пошёл ты, Федя! – взорвалась мыслями Зина и завела снова мозгомешалку. – Конечно, не права я, что шишечка мужская у Васька мне покоя не даёт, и не только мне, наверное, а что жена его не причём здесь? Или всё – таки причём? Да, нет, при нём, вот и весь ответ! Просто, у Васька, конституция мужская такая кобелиная или козлиная, что же жене его тогда делать? А моей душе яблочной? … Ой, дуры мы с ней… ещё какие…»

И Зина подошла очень близко к окну и прикоснулась лицом к белоснежной тюле. «Вот же говорила мне баба Нина, что дура ты, Зинка, дура! Мужика надо брать пока его мужской бугорок других баб не учуял. А у тебя всё не как у людей. Прынцесса хренова! Вовремя надо было ухватиться за то, где «прибыло», тем более, слава богу, что без патефона и всё, бабское место тебе в жизни твоей обеспечено. Только, где это счастье в месте этом? Да всё просто, доля бабская простая – мужик при тебе, шишка его мужская тоже, что надо ещё? Всё из – за жены Васька, кобеля этого или козла… Сразу ей надо было его шишечку мужскую не жалеть и делами своими женскими подкреплять. Зная Васька, он бы тогда ничего не понял и свободы другой «яблочной» на стороне, и знать бы не захотел. Эх, «Зина с магазина», королева ты заборных дырок…»

– Зинааааа! А, Зинаааа! Да, что это такое?! Где ты, Зинуля моя, лапонька! – не унимался Федюн. Подождав ещё немного, он напрямую пошёл к кусту сирени, кое – как его обошёл и почти ввалился в окно, не как самец – трактор, а как натуральный слон. Потом остановился, замер и тихонечко так постучал. Тук – тук – тук… – Зинулечка, кисонька моя! Ну, хватит, выходи!

Зину в этот момент, как – будто ошпарили кипятком, и она резко отпрянула от тюлей, стремительно усевшись под окном и поджав свои глянцево – бежевые коленки. Она ясно понимала, что Феденька пришёл чисто по её женскую харизму, и Зине очень сильно захотелось, чтобы он хоть раз задумался о чём – то большем в их отношениях. День, ведь какой, рефлексивный выдался! Гулять, так гулять! «Угу, постой ещё, постучи, да подумай, что ты не так делаешь по отношению ко мне. Я же не просто «Зина с магазина», а королева, как – никак, – мысленно злилась Зина. – Хочу других слов, торта, и в конце концов, шампанского! Самого дорогого! Пусть из моего магазина продуктового, не суть, главное, чтобы было. И не просто там, на ящиках деревянных в подсобной магазина или у меня в чистоте и красоте, а у тебя дома, Федюн, в твоей комнате, в твоей постели. Чтобы позаботился ты заранее о подносе с цветами, с фужерами, ну, как у людей нормальных. Бельё постельное красивое постелил, нет, ну хотя – бы свежее, наглаженное, вот для души и тела, блажь мою сексуальную настроить на необходимые нотки интимного отдыха. Не хочу пока открывать тебе, Федюн! Догадайся сам! Сто раз тебе всё это говорила, а ты, как медведь, оглохший на одно ухо, только и твердишь, что какая разница, что всё это бабские глупости. Короче, стой, Федюн и мучайся, как и я. Страдай! Тем более, что замуж меня не зовёшь, паразит, у!» И довольная результатом своих мыслей, Зина непроизвольно ещё сильнее поджала свои колени и покрепче стиснула зубы. «Всё, вот, кукиш тебе, Федюн! Нет больше Зинулечки, кисоньки, рыбоньки! Иди сам себя обслуживай, кобель, козёл! Не жена, я тебе какая – то там!»

Федя приоткрыл край тюли и слегка заглянул в окно. В Зининой комнате всё было на месте, кроме неё самой. Чёрный диванчик с откинутым вязаным пледом, Дики в клетке на журнальном столе, махровый халат на стуле. «Значит, уже ушла…» – подумал Федюн, и вместе с этим все его планы на интимную встречу с Зиной рухнули. Федя никогда не скрывал, что ему хорошо с Зиной чисто в постельных отношениях и на этом всё. Он не был готов к такому – этакому, что дурак какой? А так, ноль ответственности, тем более что Зинуля, не против. Сильно не тратишься, всегда вхож, обслужен, ещё и с собой, что – нибудь дадут. Вот эта жизнь! Без лишних обязательств и мужских ответственностей. Но, Зина же сама так хочет, зачем всё усложнять. Вот и решил Федюн, что будет ходить к Зинуле до последнего, пока она их интимную лавочку не прикроет. Не он, а она, потому, ему как мужчине терять нечего, это он знал точно. А сейчас Зины нет дома, на работу, наверное, вышла, но ничего, он обязательно вечером зайдёт ещё.

Федюн ласково погладил рукой подоконник, шмыгнул носом, присвистнул и громко сказал:

– Ну, что ж, бывайте Зинаида Михайловна! День быстро пролетит, а вечером я весь ваш! Целую ручки!

И, как медведь – шатун, неохотно и лениво скатился с подоконника. Затем твёрдо встал на ноги, засунул обе руки в карманы своих брюк и нехотя пошёл к калитке на выход, напевая песню Кай Метова:

– Ты расскажи мне, где ты была, ты расскажи мне как ты жила, что ты творила без меня. Милая моя, где ты? Милая моя, где ты? Милая моя, где ты? Милая моя, где ты? Где, тыыы, Зина!

«Идиот!!» – чуть не вырвалось у Зины. Она так устала и чего хотела, сама не знала. Вернее знала, но когда эмоции вместе с семечками накатывают, так она сразу какой – то потерянной женщиной становилась. Красивой, фигуристой, грудастой, но какой – то больной. Себе в эти моменты она жутко не нравилась, потому что у неё не хватало сил от самой себя защищаться. Чего делать совсем не стоило. Мама Зины часто говорила, что её чаще надо огородными делами озадачивать, чтобы поменьше всякой дури в голове водилось, чем очень сильно обижала дочь. Не поговорить толком, не выслушать, а вот сразу резко осудить, да так, что потом даже на смертном одре не захочется ничего спрашивать, не то, чтобы поддержкой в жизни заручаться. Да и дела огородные подальше забросить, как всё тот же неухоженный куст сирени под окном.

Дождавшись, когда Федюн закроет калитку и раздастся характерный щелчок задвижки, Зина вскочила и закричала на всю комнату:

– Скотинааа! Заразааа! Паразит! «Милая моя, где ты?!!» А что насчёт цветов, торта и шампанского?! Сволочь! Ни ты, ни Васёк и этого даже не предлагаете! Кобели! Козлы! Чистый секс на почве разнополых сексуальных харизм! Какая, какая ты дурааа, Зинааа!

Со стороны складывалось впечатление, что Зина очнулась, как – будто от непробудного сна, затяжной комы, многолетней спячки. Она бегала по комнате и нервно жестикулировала руками. Дики притихла и смотрела на неё, как на реально больную. И всё, чем она могла помочь своей хозяйке, так это снова стать внимательным слушателем её многослойных истерик с душераздирающими изречениями. Зная Зину, канарейка понимала, что так будет ещё полчаса точно, поэтому надо замереть и постараться не двигаться, что не маячить и не раздражать свою хозяйку дополнительно. Дики и это умела, иначе она тоже не была бы женщиной, то есть самкой.

У Зины зазвонил сотовый телефон, на экране которого высветились две заглавные буквы ФП, это был, будь он неладен или ладен, Филипп Петрович, директор из магазина «Продукты», в котором она работала. Телефон дал ещё гудков пять и смолк.

Время шло к одиннадцати, и как было понятно всем присутствующим в комнате, что, судя по последнему мужскому визиту, томного дня не ожидается. Суббота есть суббота и надо уметь не просто отдыхать лёжа на диване с семечками, а ещё и активно личностно расти вверх. Чем Зина уже успела позаниматься с самого утра, а сейчас ей было необходимо прожить все те эмоции и чувства, которые она неосознанно подавляла в себе в отношениях с Федюном. Да! Это был её день! Выходной день от неё самой же!

ФП или Филипп Петрович, пока будь он неладен, ценил Зину, как работницу торговой сферы и всегда любовался её женской красотой. Его магазин лучше было бы назвать магазинчиком, на котором хоть и висела вывеска «Продукты», но на самом деле, в нём было всё. Консервы, мясо, бублики, порошок, мыло, хлеб, спички, конфеты, спиртное, сигареты, картофель, макароны, курица и прочее. Магазинчик внешне очень походил на Филиппа Петровича, такой же небольшой, неказистый, несовременный, но в котором всё имелось. И цветы, и тортик и шампанское тоже, но Зинина харизма женская не лежала к этому там, вот никак, ровно. Нет, чтобы Зиночка пошла бы, да и расходилась, как с Васьком или Федюном, так нет, не привлекал её ФП. Слышала она, как – то в разговоре одном женском, что где бугорок мужской у Филиппа Петровича имеется, то там нормально так «прибыло» всегда, а это Зину очень настораживало. Внешний вид Филиппа Петровича был ведь не многообещающим чисто в мужской доминанте, но местные бабы поговаривали, что смотреть на это не стоит. Ведь вся его мужская сила в хозяйственности! А это, между прочим, для счастливой жизни, в том числе и интимной, крайне важно! Но Зине не нравилась такая хозяйственность у ФП, она другую хотела, а какую сама не знала. Оттого она сейчас и рефлексировала, меняя пятый носовой платок за утро. Наверное, правда была в том, что ей окончательно стало надоедать быть «Зиной с магазина» в своих глазах.

Зина боялась Филиппа Петровича, его хозяйственности и взгляда искоса, поэтому ФП был у неё всегда «Будь он неладен!» Конечно же, на то Филипп Петрович и директор в своём магазине «Продукты», чтобы командовать, но постоянное его «Зинаида Михайловна, может быть вы перестанете бесконечно губы подкрашивать и товар примите!», выводило Зину из себя. Она внешне сдерживалась, как могла, а внутренне горячо возмущалась, искренне не понимая о каком товаре идёт речь. Четыре ящика молока с молокозавода или пятьдесят булок хлеба? Зина считала, что ФП её специально так бодает, причём этой самой хозяйственностью. А Зинаиде Михайловне, как называл её ФП, некогда реально было по полтора часа на десятиминутное дело отводить. Её губы в заботе особой нуждались, дома же она семечки щелкала, без помады своей красной, а на работе не могла, а форму сексуальную поддерживать старалась. Вдруг, на неё ещё, какой жених завернётся, а она без помады красной на губах. Но Филипп Петрович этого её хозяйственного подхода вообще не понимал, только твердил всегда одно: «Зинаида Михайловна, поживее, пожалуйста! Очередь скапливается!» А Зина в этот момент думала, что ну, её к тому же неладу, вместе с Филиппом Петровичем! Пускай постоят и подумают, потерпят и пострадают, как она. Никто о таком ходе Зининых мыслей никогда не догадывался. И вообще, Филипп Петрович временами очень сильно раздражал её своими речами, когда говорил: «Вы, Зинаида Михайловна, очень красивая и умная женщина, пока за прилавком в магазине стоите. Но как только за его пределы выходите, так понять ничего не могу. Смотрю на вас, а вы, как раздваиваетесь по жизни. Вот какой – то нехозяйственной становитесь!» И поэтому, у Зины для ФП отведённая годами ниша имелась – «Будь ты неладен!» Голова у неё часто болела, ведь два мужика не шутка же, не четыре ящика молока или пятьдесят булок хлеба! Товар штучный, эксклюзивный, испортиться быстро может. Тем более один требовал одних сроков хранения, а второй – других. И как ей потом в этом во всём счастье своё женское разглядеть, даже по – хозяйственному.

Зина, неожиданно для себя, практически одномоментно закончила свою утреннюю мозговую разминку. Она перестала рыдать и извергать из себя страшные звуки, жуткие междометия и даже, матерные слова. Ведь часто то, что накапливается внутри оно ещё и имеет свойство бродить, как вино, где на выходе, может быть таким перебродившим, что лучше и не прикасаться. На самом деле Зина очень много всегда держала внутри себя, и иногда ей казалось, что её разорвёт от всех этих Васьков, Федюнов, Филиппов Петровичей, не говоря ещё о её маме и бабе Нине.

Зина, молча пошла в ванную, умылась и посмотрела на себя в зеркало. На неё испуганно смотрела молодая заплаканная женщина, беззащитная, неуверенная, красивая и очень ранимая. И ей так стало страшно и стыдно за то, что она эту женщину ещё и пинала всё время, что не была ей опорой и поддержкой в трудные минуты, а панически искала помощь на стороне. Ожидая того, что вот – вот люди догадаются, вот – вот услышат, вот – вот поймут. Да нет, не будет так! Пока сам себя лично человек не увидит и не услышит! И Зина пристально посмотрела в отражение своих глаз в зеркале. «Боже мой… – зазвучал голос в её голове – я сама себя совсем не знаю… Я не понимаю, кто я и чего хочу… Но то, что я себе больше никогда не сделаю больно – обещаю». Так бывает и всё к лучшему, но Зина пока ещё всё – таки сопротивлялась грядущим переменам, которые ей несла именно эта суббота. Она взяла розовое, как поросёнок, махровое полотенце и вытерла им лицо. Лицо стало такого же цвета, как и полотенце.

– Ого! Хороша! Наверное, лучше к семечкам вернуться! – сказала себе в отражение зеркала Зина, потом улыбнулась и пошла в комнату на свой любимый чёрный диванчик.

Семечки явно уже успели заскучать, Дики тоже. Зина снова легла, укрылась пледом, взяла семечки, посмотрела в окно, зажмурилась и стала снова щелкать масляное лакомство. Сквозь тюль на окне жёлто – белые лучики полуденного солнца активно знакомились с малоизвестным им пространством в комнате. Сюда они заходили редко и то, что они вообще сегодня были, делало их необыкновенной достопримечательностью субботы. Лучики аккуратно перемещались, скользили, ощупывая буквально всё на своём пути. Но самое главное, что они не останавливались, а двигались сами по себе, даже если кому – то из присутствующих это и не нравилось. Лучики сейчас были той частью Зининой жизни, где всё было возможным. Они старательно подсвечивали Зине эту реальность.

Хррр – плюх… Дики, поняла, что настало время её очередного бодрствования и занялась навёрстыванием упущенного. Хррр – плюх…

– Не всё так плохо, да, Дики? – спросила птичку Зина.

– Ри, ри – что – то старалась пропеть ей в ответ канарейка, по – крайней мере, Зине так казалось.

Хррр – плюх… «Филипп Петрович ещё тот франт, фрукт, френдель – пыталась снова напрячь мозговые мышцы Зина. – Не крендель, а френдель. Вот почему, когда я смотрю на него, как – бы сквозь его неказистый внешний вид, так и улетаю, только куда, никак не могу понять. Состояние моё женское странное – дышится не глубоко, не учащённо, а очень спокойно и без мыслей всяких. И порой, моя сексуальность женская прямо выпирать из меня начинает, высоко торчащими сосками из груди. Вот что это такое? ФП ещё, как по хозяйственному посмотрит на меня, так я сразу себе, стоп, Зинаида Михайловна. Да, ты женщина красивая и умная за прилавком, вот и будь ею, так нет! И да! Сосочки стоят, как миленькие, вытянутые такие под хозяйственность эту, да ещё и покалывают от неразделенного напряжения. И что? Крась губы, Зина, помадой красной, как можно чаще. Не будешь же ты вечно жить одна, должно же и тебе женское счастье привалить, а, не «Зина с магазина»?» И Зина решила, отставить семечки в сторону, не отвлекаться на мысли глупые, а заняться особой медитативной техникой, которую она придумала сама для себя.

Зинаида Михална, как можно удобнее расположилась на своём диванчике, опустила руки вдоль туловища, закрыла глаза и прислушалась к своему телу. Потом сделала короткий вдох, глубокий выдох, снова вдох, и… начала: «…сосочки мои прекрасные, божественно раскалённые из розового цвета в цвет близкий моей красной помады, тверды и непредсказуемо гармоничны. Дыхание моё ровное и спокойное, я ощущаю нежность в каждой клеточке своего тела, я чувствую, как моё женское начало постепенно просыпается. Прямо из низа живота идёт мягкий импульс – призыв активного сексуального времяпровождения. Я чувствую, что наливаюсь изнутри горячим, вязким, дурманящим соком. Я растворяюсь в нём. Меня обволакивает приятная возбуждающая истома. Бюстгальтер становится невыносимо тесным. Соски упираются в него настолько сильно, что сексуальное вожделение охватывает каждую мою женскую клеточку. Я расплавлена и почти повержена. Волны страсти накатом идут навстречу моей сексуальности и волнуют мой огромный океан женского естества. Я эротична, оголена и открыта всем формам мужского доступа. Я хочу быть в этой распирающей меня радости, удовлетворяясь и удовлетворяя своего мужчину…»

– Зинаааа! Твою дивизию!!! Зинааа! Выйди в магазин, а? Продай порошка стирального, внук приехал! – истошно завопила очередная в бесконечной жизненной очереди Зины в магазине «Продукты».

Зина не выдержала, психанула, вскочила, как ошпаренная и вся её особая медитационная техника тут же слетела к едрене фене. У молодой женщины от злости перекосилось лицо, она подбежала к окну, выглянула и закричала в ответ:

– Тимофеевна! Что ж ты орёшь так? Твоей же дивизией по тебе же сто раз не меньше! Достали! Ни минуты покоя!

А Тимофеевна ей в ответ, как – будто гранатами решила закидать:

– Совести у тебя нет, Зинка! Мыло хозяйственное закончилось, внука обстирать нечем! А ты всё о хахалях своих думаешь! Никакой хозяйственности и заботы о ближнем! Зинка, ты и есть Зинка! Выходи в магазин, зараза такая с намалёванными губами красными!

И тут Зина решила, что снова не выйдет и всё! Как с Федюном, только уже без истерического самобичевания. Выходной день у неё ведь, поэтому пусть к Филиппу Петровичу сбегает, губы у него не намалёванные, вид неказистый, вдобавок хозяйственный, а значит всегда в заботе о таких противных бабах, как Тимофеевна со своим внуком. А вообще, нормальные женщины уже руками не стирают, а стиральными машинами пользуются. Но, все в городке знали, что Тимофеевна – женщина доисторическая.

– Отвали, Тимофеевна! Выходной у меня сегодня! Отстань до завтра. Отстань! Всё! – раздражённо крикнула Зина, в надежде, что Тимофеевна оставит её в покое.