– Дики, моя девочка, доброе утро, милая! Сейчас я подолью тебе водички. Красавица, девочка моя!

И Зина пошла за водой на кухню. Она часто разговаривала с Дики, так как жила одна в своём доме, который четыре года назад достался ей в наследство от бабы Нины. Когда Зина покупала Дики, то продавец в зоомагазине уверил её в том, что Дики – это кенарь, самец канарейки и со временем распоётся так, что его хозяйка пятый угол искать будет. Шли годы, а кенарь сильно не распевался. Но Зину это и не печалило, главное, что он был благодарным слушателем, и она понимала, что он так разделяет их обоюдную симпатию, отвечая Зине той же монетой. Дики имел жёлтый окрас перьев с серой дымкой на кончиках. Птичка была любопытна, игрива и очень подвижна. И так было до тех пор, пока кенарь не снёс пустое яичко и после чуть не погиб от тоски. Зина была в шоке! Оказалось, что кенарь – это канарейка, девочка! Вот тогда – то и встало всё на свои места – почему птичка так слабо поёт. Бедная Дики так грустила, но смогла пережить это потрясение, чего нельзя было сказать о Зине. Зинаида так прониклась, ведь женщиной она была очень эмоциональной, что целую ночь просидела возле птичьей клетки, успокаивая и приободряя Дики. Одно радовало Зину, что имя птички, какое – то универсальное случилось и подходило, как к самцу, так и к самке. Конечно, после произошедшего случая, смысловая нагрузка при обращении хозяйки к Дики изменилась кардинально.

Зина принесла воды и залила в птичий поильник. Канарейка оживилась и запрыгала с палки на палку. Её хозяйка с довольным видом посмотрела на неё, затем подсыпала в кормушку корма и улыбаясь, сказала:

– Ну, что Дики, девочка моя, ты готова в очередной раз выслушать меня? Не могу больше в себе свои мысли переваривать и семечки не помогают. Эх, Дики, если бы ты только могла говорить…

Зина ещё раз внимательно оглядела клетку, а затем продолжила свой монолог:

– Вот мужики, Дики, понимаешь, как семечки! Взять Васька, к примеру, семечка он видная. Мужик хороший, но не для меня или для меня, но только в одном лишь «яблочном» плане. Вот баба Нина, как сглазила меня, когда говорила, что я, ещё то – отродье бабское в нашем роду, представляешь? Что столько вёдер воды всем нашим городком не перетаскать, сколько у меня встреч уже нагуляно с ним! Что баба я, умная, да развратная, и это никак в судьбу моим бабским же счастьем не укладывается! И сердце моё каменное, всё равно даст о себе знать под «сраку» лет! Дики, ну, зачем она так?

Зина сделала обиженную гримасу и закатила глаза, потом раздражённо добавила:

– Вооот, дало знать, причём не единожды. Как первую мужскую шишечку у Васька встретила, так до сих пор сердце моё бугром затвердевшей крови болит. Впечатление это первое и сильное забыть не могу. Чтобы любить Васька, да нет, а что сама не знаю. Баба Нина что ли сглазила? А вообще светлоглазые вроде не могут сглазить, а если позавидовать?.. Хотя, зачем бабе Нине было мне завидовать, глупости всё время говорю какие – то. У неё и без нас всех сердце постоянно болело, то есть каменело, от чего её и не стало. Хорошо, что ты выстояла, Дики, моя крошечка.

И Зина с такой нежностью погладила птичью клетку, что канарейка даже застыла на мгновение, а потом, очнувшись от столь невероятного пробуждения чувств у своей хозяйки, громко спела «ри – ри». Зина взяла клетку, поставила её на журнальный столик, а сама снова завалилась на чёрный диванчик и продолжила:

– Да, Дики… Ты точно не знаешь, что баба Нина очень сильной женщиной во всём была и держалась всегда будь здоров, и как я «за яблоками», начиная с Васька и заканчивая им, паразитом, не бегала. Неприхотливой женской души человек была. Знаешь, такая тихая кроткая женщина, но только в одном смысле, что всегда знала своё место. А место – это было такое: делай, что надо, время бабское своё цени, за мужика не думай. Вот, так она и прожила, в работах, в заботах, в семье – да без семьи, с дедом моим Семёном, который каждый вечер любил осамогониться. Вот как эти семечки растут? А? Дики? Хоть ты мне напой немного, ведь вроде все одних начал, но видимо концентрация природного воздействия, в разных частях подсолнечника неодинаковая, раз дела такие. Или от обработки зависит? Или от упаковки? Я не понимаю! Почему одними семечками наедаешься как – то сразу, хорошо так, вкусно, но через короткое время снова хочется их отведать! Не пожрать! А покушать – посмаковать в удовольствие и удержать хоть немного это послевкусие блаженства. А другие семечки не то, что не ешь, а жрёшь и жрёшь, ничего понять не можешь, вроде пресытилась, не очень вкусно, так пойдёт, и снова через короткое время к этим семечкам тянешься. И здесь, и там, остановиться не можешь. А ведь раз на раз не приходится, когда лакомо, а когда вдруг и прогоркло становится. Прямо, как с мужиками этими, чем не семечки для женщины? Где, правда, эта? Женатый, холостой, который никак не хочет жениться…. Что с концентрацией этой у мужиков происходит? Обработка? Упаковка? Вот, как ты мне это объяснить можешь?

Канарейка могла Зине объяснить это только своим активным слушанием, тем более она внутри себя знала, что именно этого ждала от неё её Зина. Ведь ей, как птице было очень важно вовремя попить, поесть и подвигаться, а всё остальное – чистая адаптация. А ещё, птица знала, что всё зависит от состояния, в котором находится женщина, которая кушает семечки. Ведь взаимосвязь ума, эмоций и тела никто не отменял, и начинать спрос важно с себя, а не с мужчин. Какая женщина, такой и мужчина. В природе также, как закон, где есть особи противоположных полов. Но Зина даже к пассивному слушанию такого птичьего не была готова, поэтому Дики сильно и не беспокоилась, понимая, что всему своё время.

Зина замолчала, отвернулась от Дики, и… заплакала. Она очень мало думала о маме и практически всё время вспоминала бабу Нину. Свою маму Зина очень любила, но к бабе Нине она испытывала какие – то другие, созерцательно – трогательные чувства что ли, в которых всё время проживала состояния покоя, умиротворённости и безоговорочной принадлежности к женской природе. Вот и сейчас у неё в голове всплывал светлый образ её бабушки, сильной женщины с непростым характером. Зина закрыла глаза, слёзы, не переставая, текли по её бледным щекам, губы кривились и подрагивали.

«Нина, Нина… Такое впечатление, что сначала родилась баба, потом её место в жизни, которое она себе определила, и только потом она сама. Какая – то трудная и насыщенная одними и теми же событиями судьба. Вот же бывает так, что человек так и не раскрылся до конца. Нина, Нина… Всё советы давала, всех учила, присказки вставляла в нужный момент, личным примером показывала, как замужней бабой «за яблоками» не бегать. И что? Я – то незамужняя, может быть, по её вине всё – таки незамужняя. Потому, как замужем сильно с ним же с мужем этим, так и не набегаешься, тем более, как с Васьком – с подкрадыванием и подшёптыванием сзади. А значит, повлияла на меня баба Нина, что замуж я не пошла и теперь свободно могу себе, когда захочу и с кем захочу урожай яблок на двоих собрать от души своей женской и для сердца своего почти каменного. Нина, Нина…позаботилась светлоглазая».

Зина закрыла своё распухшее лицо руками и вытерла слёзы. Вдохнула, и выдохнула новый день, который действительно, сегодня с самого утра поражал своей склонностью к внезапно сошедшей рефлексии. Зине, почему – то именно в сегодняшнюю субботу захотелось в своей жизни всё изменить, перевернуть, начать заново. Но бесконечные возвраты в прошлое без конца атаковали её очень подвижный мозг. Дразнили, издевались, затягивали в свою пучину нынешнего бездействия. И всё было бы хорошо, если бы так Зине время от времени не было плохо. Она не понимала, где она ошиблась и почему для всех она не просто Зина, а «Зина с магазина». Её это обижало, злило, и она неосознанно раздражалась на других.

Баба Нина для Зины и её мамы выступала тем самым редким проводником в мир женской мудрости и счастья, который в любое время дня и ночи дарил безоговорочную любовь ко всему. Правда, не так, как этого хотели окружающие её люди. Не очень довольная жизнью женщина, спускала много наставлений и указаний, где порицаний было ещё больше. Она осуждала, выговаривала, в общем не молчала. Но за всем этим баба Нина как – будто скрывала какую – то необъяснимую благодарность тому, что она женщина, и прятала своё неосознанное желание позволить себе то, чего никак не могла. При этом, она всегда говорила о сложном – просто, где всё было понятно, хотя и не безболезненно. Проводники, они же сами по себе часто, и нравится своим внутренним движением не обязаны. Главное, чтобы в мире сами с собой были, а всё остальное, необходимо для развития, причём их собственного и всех тех, кто рядом с ними находится.

Сама баба Нина в своей жизни стоически переносила тяготы своего неверного женского выбора, но сама этого не понимала, а Зину и её маму погоняла из любви и заботы, чтобы хотя бы они не допустили подобного. Когда баба Нина была девушкой, то тоже по молодости один раз почти завернулась на шишечку мужскую, конечно. Был у неё ухажер, звали его Дмитрон. Всё от того, что любил он патефон слушать. Не Дмитрий, а Дмитрон. Да так полюбилось Дмитрону новое его имя, что и невесту он искал с таким именем, чтобы можно было этот «он» от «патефон» в него встроить. Намаялся бедолага, пока бабу Нину не встретил. Она ему сначала и не очень ведь и понравилась, больно правильная была. С косой тугою, в сарафане до пола, в рубахе с такими рукавами, что даже кистей видно не было. Ну, что в таком случае с мужским бугорком будет? Даже не обнадёжится разок кровь туда – сюда разогнать, одна печаль души мужской. В общем, Дмитрон, скис, пока имени бабы Нины не узнал. А как только она его произнесла, так он весь шишечкой стал от головы до самых пят, и сразу закричал: «Урааа!! Нинооон!!» А бабу Нину это очень насторожило и всю женскую страсть на время отбило. Во – первых, она думала – почему «Нинон», во – вторых, как он без неё её место для себя в её жизни отвёл, в – третьих – увлечения могут обернуться другими напастями в жизни. И Зина, юной девицей, когда в сто первый раз слушала эту историю, знала одно, что если бы её дедом стал Дмитрон, то он точно бы каждый вечер не дегустировал по литру самогон. А слушали бы они все его патефон и были бы помимо бабы Нинон, ещё Ленон, Михальон, Зинон и Викторон. Вот такая могла получиться классная семейка «ОН»!

Дмитрон откровенно забодал бабу Нину своим мужским вниманием, тем более, всё по окончаниям билось. А она совсем к такому наплыву его «оновских» чувств оказалось не готова. Для неё это были мучения не по годам и нечеловеческие. А Дмитрон ради своей привязанности к патефону, чуть ли не весь дом под него сделал. И это было невиданным даже в то время, чтобы так под какую – то поющую железяку прогибаться. Люди в городке говорили, что лучше бы Дмитрон под бабу Нину один разок прогнулся и им бы счастья на всю их совместную жизнь хватило. А так, как баба Нина тоже умная была, похлеще чем Зина со своими девятью классами, то сразу поняла, что песнями детей наплодишь и дальше, что, как жить. Одним лишь патефоном сыт не будешь, а это уже то отведённое ей в жизни то место, которому она не могла изменить, да и не изменяла никогда. Поэтому, баба Нина так Дмитрону и ответила, когда он пришёл к ней домой в очередной раз с патефоном, что хоть она и Нинон, но этот патефон красной жизненной чертой, между ними стоит, а значит, дел совместных в жизни с Дмитроном будет мало. Что работник он однозначно слабый, ленивый, не добытчик совсем, раз с патефоном всё время гуляет и, в конце концов, не доверяет она настолько его музыкальной отзывчивости, чтобы одной семьей стать. Уверена была тогда баба Нина, что на этом всё и закончится. Но не тут – то было!

Дмитрон оказался хуже, чем патефон. Как – то раз после работы он оставил свой патефон за дверями крыльца бабы Нины, двери закрыл и подошёл вплотную к ней, прижался всем телом, обнял и поцеловал. А дальше, всё как в сказке. Единственное, о чём она жалела, так это о том, что сарафан очень длинный и рубашка белая с рукавами чуть ли не до пола. Ведь запуталась баба Нина во всём этом и в дыхании их обоюдном, застыдилась, смутилась, но шишечку мужскую незримо ощутила, как надо, да так, что всю жизнь потом её сердечко болело и каменным только с Семёном становилось. Никто ей не виноват, она полюбила Дмитрона, а выбор свой женский из – за сомнений остановила на Семёне, который безудержно любил её всем своим некаменным сердцем. Бился за неё, бился, литрами самогона по вечерам прикрываясь и до сих пор, живее живых бьётся, такая любовь каменная для него выпала.

Дики постучала своим клювом по железным прутикам клетки. Она так его чистила от остатков зерна. Между этим занятным делом, птичка решила поупражняться в певчем искусстве. Надо заметить, что у неё это получалось неплохо. И вот интересно, чем хуже было настроение у Зины, тем лучше канарейка имитировала свои птичьи звуки. И Зина ей сказала:

– Ну, Дики, не сейчас, голова так раскалывается, аххх…

Птица её как – будто не услышала, а продолжила петь ещё громче, и Зина закрыла свои уши руками. «Боже, что за странное создание? – думала она. – Неужели трудно петь потише? А может, оно и к лучшему, чтобы моя мозгомешалка тоже могла напряжение сбросить, да уж,.. спасибо, милая».

Северное утро всегда такое, сначала серое и противное, а потом может и распогодиться, если повезёт. Не весна и не лето, непонятно что. Прохладно, одним словом, и это стабильно. Бывает, что жаркие деньки могут внезапно одурманить своим скоротечным присутствием и тогда очень хочется на юг, где палящее солнце, ласковое море и белые чайки. Чтобы раствориться и побыть, как можно дольше в этом безмятежном затворничестве.

Баба Нина и Дмитрон югов не знали, а после того случая, всё больше ведали в размахах вселенную. Дмитрон всё чаще и чаще оставлял свой патефон за дверями крыльца бабы Нины. И так сладко двое влюблённых выводили свою совершенную песнь, а потом, хррр – плюх…, как любит Зина, пошёл Дмитрон свой патефон другой – Василисон показывать, да там и остался. Она же ему про этот проигрыватель ни слова, что помехой для создания семьи может стать. А Дмитрон хоть и влюбился в Нинон, но понимая свои перспективы и её настрой, настаивать не стал, переборол себя ради неё. И до сих пор патефон слушает, а бабы Нины нет уже. И говоря её словами, вывод напрашивается один: любой мужик с патефоном или без, с бальзамом из самогона или без, может пагубно повлиять на сердечную женскую мышцу и разрушить её так, что ни одна другая семечка в мире не сможет спасти её обладательницу. Но! Барабанная дробь! Свой выбор, надо делать в пользу того мужского бугорка, который женщина незримо внутренне ощущает! Так устроен наш мир.

И не успела Зина, как следует расправить свою спину у окна, глубоко вдохнуть запах новой жизни и пойти навстречу личностным изменениям, как услышала надрывно – протяжное:

– Зинааааа! А, Зинаааа! Ты работать сегодня будешь, милаяяя? – донеслось с улицы. Это кричал Федька, то есть Федюн, самый свободный после Васька ещё один претендент на руку и сердце Зины, к сожалению, чисто теоретически.

Федюн, но не Федон тоже был такой интересный мужик по-своему после Васька, разумеется. Внешне смотрелся намного приметнее, даже вызывающе. Сексуальность, доминантность и ласковость церемониальным шагом маршировали впереди него. Зина с полуоборота реагировала на Федюна, краснела и давно уже перестала этого стесняться. Ей нравился его харизматичный подход к сексуальному делу, потому как Васёк, со своими «по яблоки» забодал даже. По – сути, ведь ничего нового, но и с Федюном её всегда настораживал тот факт, что в интимной близости он максимально избегал разнообразия, как тот стабильный «старый конь, который борозды не испортит, но и глубоко не вспашет».

Баба Нина и мама Зины даже во всеуслышание одобряли встречи Зины с Федюном, придерживаясь того, что она так быстрее с Васьком отношения прекратит, женатый же человек всё – таки. Воспитывали её, осуждали и порицали: «Зинка! Что творишь, девка ты, паршивая! Себя губишь, Васька и жену его! Прекращай, да к Феде, как надо присмотрись, развратница бедовая!» А Зина им в сердцах отвечала: «Ага, как же! Баба Нина, мама, а сколько Васёк губит помимо меня и жены своей, а? И бугорок его мужской никак в пыль не сотрётся!» А потом отворачивалась и всегда тихонечко добавляла: «Тьфу – тьфу – тьфу! Перебор эмоциональный, прости, Васёк».

Насчёт Федюна вроде у Зины всё было неплохо, но с ним каждый раз, как в десятый раз. Всё прочитано неоднократно и даже то, что написано природой в его мужской харизме мелким шрифтом. Хорошо, но заезжено, пускай даже до изнеможения. Свободный жених, который замуж не предлагает, а любит только ездить, причём больше по своим правилам. Прёт, как тот конь и жениться не желает, всё потом, не сейчас, позже. Такой вот Федюн сам по себе человек.

Зина лихорадочно пыталась собрать мысли в кучу, и думала, думала, думала… «Федюн… Васёк… тьфу ты! Напасть сексуальная! Вот как в той поговорке: «Выйти замуж – не напасть, лишь бы замужем не пропасть!» Только как – то наоборот у меня всё в жизни получается, наверное, потому что я «Зина с магазина», правильно всё – таки люди говорят, эх, «прынцесса» семечко – продуктовая. Нет мне покоя, страдаю, нервничаю, потому что счастья хочу! Вроде два мужика, разные такие и ни с кем двояко счастливой быть не получается».

Федюн, было слышно, как открыл калитку и стал вышагивать строевым прямо к пышному раскидистому кусту сирени под окном. Видимо, сегодня хотел не как обычно на встречу прийти, а через окно.

Зина снова слегка погрузилась в свои размышления и на мгновение замерла. Конечно же, разные мысли не давали ей покоя, в том числе, и про Васька забыть. Она рада была бы, а не получается. Прямо как – будто въелся Васёк в голову её с пяти лет, а может быть в сердце или душу. «Ого! Ещё чего не хватало! А то ещё такой же Дмитрон, как у бабы Нины случится!» – испуганно заморгала Зина от своего женского умозаключения и посмотрела на Дики. Канарейке, откровенно говоря, вообще не было дела до своей хозяйки. Птичка летала по клетке, иногда поклёвывала обветренное яблочко и каталась на подвесном деревянном колечке.

– Ай, где же моя Зинуленька, рыбонька золотая прячется? Цыпочка моя голубоглазая? Ай, ай, где ты? – и Федюн в сладком предвкушении стал аккуратненько подкрадываться к Зининому окошку.