В середине декабря 1961 года Гена получил письмо из секретариата Союза писателей РСФСР, в котором сообщалось, что правление Союза писателей РСФСР 11 декабря 1961 года постановило «принять Юшкова Геннадия Анатольевича, поэта и драматурга (Коми АССР) в члены Союза писателей СССР».

В марте 1962 года правление Союза писателей СССР утвердило это постановление, Гена стал членом Союза и членом Литфонда, что позволяло ему отныне пользоваться Домами творчества писателей как для работы, так и для отдыха.

Через год мы поехали с дочкой отдохнуть в Доме творчества в Коктебеле. Коктебельский пейзаж Гену не удивил и не вызвал восхищения: выжженная степь выходит к морю между двумя невысокими горными хребтами. Смеясь, он процитировал чьи-то строчки: «В Крым отправили пингвина, и пингвин изрёк невинно: «Благодать, но нету вида, – то ли дело – Антарктида!»

День мы проводили на пляже, много купались, причем Гена начал купаться в холоднющей, всего 16 градусов, воде. Вечерами ходили в открытый кинотеатр, а в дождь Гена играл в шахматы и обыграл многих писателей, живших в тот момент в Коктебеле. Но однажды игра продолжалась очень долго и Гена все-таки проиграл. Выигравший спросил у него:

– Какой у вас разряд?

– Никакого.

– Не может быть! Вы чуть не выиграли у меня! А я мастер спорта международного класса.

– А если бы я знал, что вы мастер, не сел бы с вами играть, – улыбнулся в ответ Гена.

В Сыктывкаре он, практически, ни с кем не играл, мало того, отказывался учить играть в шахматы Марину, утверждая, что и играть-то сам не умеет.

Точно так же он всегда говорил, что у него совершенно нет слуха, а сам мог сесть за пианино и одним пальцем подобрать любую мелодию. Еще он говорил, что у него нет чувства ритма, но простые современные танцы танцевал очень неплохо, хотя и несколько своеобразно, так что – чувство ритма у него явно присутствовало, как и музыкальные способности.

Коктебель в то время был пыльной деревушкой, в которой из всех развлечений – только кинотеатр и танцевальный зал. Зато в Феодосии был и есть замечательный музей И. К. Айвазовского, и все отдыхающие старались его посетить. Правда, однажды, когда желающие ехать на экскурсию сели в автобус, одна дама вдруг громко заявила: «Давайте поедем на базар, что мы, музеев не видали?» А была она, между прочим, женой очень известного писателя.

Музей в Феодосии небольшой, но очень интересный. Нам больше известны картины Айвазовского, которые собраны в Третьяковке, – безбрежное море, обломки корабля и тонущие люди. В феодосийском же музее много картин морских баталий, на которых изображены сражения русских и турецких парусников. Есть и повторение «Девятого вала». Возле галереи стоит памятник художнику от города Феодосии. Побывали мы и у фонтана Айвазовского, на мой взгляд, очень странного, непонятного стиля.

В то время в Доме творчества в Коктебеле сильно воровали: то один, то другой писатель жаловался в администрацию, что у него украли вещи, проникнув в номер. В один из первых же дней по приезде пострадала и Марина: у неё стащили на пляже красивую куклу, пока мы с Геной плавали. В другой раз вечером, после кино стали мы укладываться на ночлег, свет в комнате потушили, чтоб он не мешал Марине уснуть, и открыли дверь на веранду. И вдруг я вижу, как из темноты появляется рука, снимает прищепку с моего купальника, висевшего на веранде, и стаскивает его с веревки. Я, как была, в ночной сорочке, выскочила из номера и помчалась за убегавшей с моим купальником девицей, громко крича: «Брось купальник!» Девица не сразу сообразила, что от неё требуют, но чуть погодя, бросила купальник и умчалась на набережную. Когда я повернулась с купальником в руках, чтоб идти обратно, то увидела Гену, который очень быстро шел мне навстречу: «Я не сразу сообразил, в чем дело, и только услышав твои крики, понял, что ты бросилась за вором и вот бегу тебя спасать!»

Несмотря на мелкие неприятности, отдохнули мы очень хорошо. Гена по достоинству оценил Коктебель, его пляжи, горы и бухты.

* * *

В 1962-ом, Гена праздновал выпуск второй книжки своих стихотворений «Олöм шыяс» («Звуки жизни»). Она была не так лирична, как «Первый разговор», отдельные стихи в ней носили отпечаток некоторой повествовательности, словно Гена повзрослел.

Обе книжки были хорошо встречены общественностью, и весной 1963 года за сборники стихов «Первый разговор» и «Звуки жизни» Геннадий был награжден Почетной грамотой Президиума Верховного Совета Коми АССР».

В 1963 году в Москве, в издательстве «Советский писатель» вышла еще одна книга его стихов «Сказание о Севере» в переводе известного русского поэта Николая Старшинова. Помню, как я отвозила ему подстрочники для этой книги, будучи в командировке в Москве. После расставания с Ю. Друниной, Старшинов женился на женщине из Прибалтики, у них родился ребенок, вроде все наладилось, но дом у него все равно был какой-то грустный. Николай хвалил стихи Гены, они пришлись ему по душе. Переводы стихов Геннадия, сделанные Старшиновым, – лучшие из всех.

Совершенно случайно в отрывном календаре за 1965 год на листочке за 17 апреля мы увидели стихотворение Гены «Коммунизм». Такая вот неожиданность. Стихи были взяты из его первой книжки на русском языке в переводах Николая Старшинова «Сказание о Севере».

Написанные для детей стихи, рассказы и сказки Гена проверял на маленькой Марине. Она была очень впечатлительной и часто такие «прогоны» заканчивались слезами, если героев обижали, или рассказы были страшными.

В 1964 году, когда на прилавках появилась книжка со сказкой Гены «Лесной дед и Миша». Марине было почти пять лет, она уже понимала, что такое книжные страсти, и не ревела, когда Гена читал ей «страшные» сказки, но когда он стал пересказывать ей эту, примерно на середине дочка его остановила: «Больше не надо». Зато вышедшая в следующем году книжечка «Чистая рубашка» ей очень понравилась.

В 1962 году Серафиму Алексеевичу Попову исполнилось 50 лет. В начале января следующего 1963 года в самом тогда вместительном помещении – читальном зале Республиканской библиотеки состоялся творческий вечер писателя. К этому юбилею Гена опубликовал в газете «Югыд туй» («Светлый путь») заметку о творчестве Попова.

* * *

В шестидесятые годы советских людей стали выпускать за рубеж по туристическим путевкам. Мы с Геной купили недельный тур в Финляндию. Попросили мою маму, чтобы она приехала из Архангельска побыть неделю с Мариной. Но накануне отъезда Гена вдруг заявил, что не поедет, а на вопрос «Почему? В чем дело?» – ответил: «Раздумал – и всё!». И уехал в Лемью. Только через несколько лет он рассказал, что накануне поездки его вызвали в КГБ и предложили стать осведомителем. Он, естественно, отказался, тогда было наложено «вето» на его поездку. Когда в годы перестройки у Гены появилась возможность ознакомиться со своим досье, он увидел на обложке «дела» резолюцию: «Вербовке не поддается». Я горжусь его удивительной порядочностью и чувством собственного достоинства, знаю, что многие, окружавшие нас люди, даже из тех, что считались нашими друзьями, были осведомителями и писали доносы на Геннадия, например, В.

О системе осведомителей знали все здравомыслящие люди. Когда я поехала на работу в Сыктывкар из Архангельска, мой дядя Павел Кренев, занимавший долгое время должность начальника Северного речного пароходства (в Великую Отечественную – генерал-директор тяги) попросил меня заехать к нему в Великий Устюг для разговора. Разговор- напутствие был таким:

– Может случиться так, что тебе будут предлагать сотрудничать с КГБ. Говори, что согласна работать, но только официально, пусть тебя зачислят в штат и выдадут форму. Такого заявления достаточно, чтобы тебя оставили в покое.

Я к тому времени уже знала о существовании этой категории людей. На нашем курсе химфака МГУ об одном студенте откровенно говорили, что он ходит на доклады к сотрудникам КГБ.

В филиале АН СССР в Сыктывкаре в отделе истории работал чрезвычайно образованный и умный Л.Л., но, к сожалению, сильно пьющий. Короткое время по приезде в Сыктывкар я жила в одной квартире с ним, и, будучи пьяненьким, он, помню, говаривал:

– Ты со мной не очень-то откровенничай, я ведь осведомителем работаю. А у вас в отделе геологии им трудится П. Ты с ним уж только о погоде говори, и больше улыбайся. Предупрежден – значит защищен.

Сейчас не всем понятно, что мы жили в такое сложное время, когда сущность событий была ясна, но говорить об этом не следовало.

* * *

Во время своих «вольных хлебов» Геннадий принимал активное участие в жизни Союза писателей Коми. В то время членами Союза писателей СССР были уже 15 человек: В. Юхнин, Ф. Щербаков, Я.М.Рочев, С. Попов, Г.А.Федоров, живший в Ухте Н. А. Володарский, критик А.А.Вежов, Г.А.Юшков, И. Изъюров, И. Вавилин, В. Журавлев-Печорский, В. Леканов, А. Лыюров, Н. Фролов, В. Ширяев. А литературный актив при коми отделении оставался по-прежнему немногочисленным. Главными событиями этих лет были: Второй съезд коми писателей и Второй съезд писателей РСФСР, на котором Геннадий присутствовал как делегат. Как первому, так и второму съездам он посвятил статьи в республиканской печати.

В Правлении Союза писателей, которое в то время занимало небольшое помещение в Республиканской Библиотеке, он бывал ежедневно.

* * *

Через три года в нашем доме на Железнодорожной начали делать капитальный ремонт: стены уже осели и стало можно оштукатуривать его изнутри. Кроме того, у нас убрали дровяные плиты и поставили газовые, на улице для каждой квартиры установили баллоны, которые служба Горгаза меняла по мере их использования. Снаружи дом обшили вагонкой, покрасили в рыжий цвет, и он стал выглядеть совсем неплохо. Если бы еще водопровод и канализация, – тогда и мечтать больше было бы не о чем. (Я недавно проходила мимо этого дома – стоит, как прежде, только выкрашен теперь в темный серо-синий цвет). На время ремонта нам дали «переселенческое» жильё на Сысольском шоссе. Взяли мы с собой только самое необходимое, остальное оставили в сарае. Жить там было, конечно, не особенно удобно: далеко от работы и от детского сада, магазинов рядом нет.

И в это непростое для нас время мне предложили поехать стажироваться на месяц в Москву. На «семейном совете» было решено, что ехать надо, что Гена справится, как храбро решил он сам. И, действительно, справился. Одежду чистую я им оставила на месяц. Еду готовить не требовалось: Марина ест в садике, Гена – в столовой на работе, а вечером – хлеб, молоко, кефир.

Когда я вернулась, они выглядели очень веселыми. Оказывается, как потом признался Гена, трудно было приходить домой к «пустому очагу», поэтому после работы и детсада они шли к кому-нибудь в гости, и чаще всего, чуть ли не каждый день, бывали в семье Голосовых. Они жили в самом центре Сыктывкара, там, где теперь стоит Горсовет, в таком же, как у нас, деревянном доме без «удобств», и у них была дочь Марина, почти ровесница нашей. Я вспоминаю эту замечательную семью как самых добрых и порядочных друзей.

* * *

Теперь хочется сказать ещё несколько слов о других друзьях Геннадия.