Глава 9

Я тут же пожалела об этом, потому что стало ещё больнее. Этьен дёрнул головой, чтобы стряхнуть мою руку, но раскалённая ладонь словно прилипла к его коже.

– Чёрт! Что ты делаешь?! – воскликнул он. – Прекрати!

– Потерпишь, – прошипела я сквозь зубы, понимая, что стоит разжать их, и я заору на весь дом. Я положила вторую ладонь Этьену на грудь.

Мои руки затряслись от кончиков пальцев до плеч – словно по венам текла не кровь, а расплавленное олово с тысячью крошечных железных шариков, ощетинившихся острыми колючками. Они безжалостно драли всё изнутри и переносили недуги из тела Этьена в моё. Хотелось прекратить, но из непонятного упорства я продолжала впитывать. Привыкшие к темноте глаза различали, как тает опухоль, как быстро затягивается ссадина, как она покрывается корочкой и тут же, потеряв её, зарастает новой кожей…

Испуганный, ошарашенный Этьен хотел отползти, но лишь бился под моей рукой, словно пришпиленный булавкой жук.

Я не знала, могу ли парой прикосновений исцелить его полностью, но вряд ли этот наглец позволит мне накладывать руки поочерёдно на каждую рану. А потому с ещё большей настойчивостью я мысленно проговорила: «Я хочу помочь! Помочь!» и почувствовала прилив сил. Сын лекаря выгнулся в судороге и обмяк.

Вдруг я увидела какое-то другое тело Этьена, прозрачное, полностью повторяющее контуры обычного. Оно мерцало сине-фиолетовым светом, который проваливался в чёрные дыры реальных ран. Я зажмурилась. Светящееся тело не исчезло. Боль переполнила меня и потекла наружу, разъедая слезами и пóтом кожу. Выносить дольше эту муку было невозможно. Горло сжалось.

Всё прекратилось внезапно, будто кто-то залил водой огонь. Я с трудом разлепила глаза. Без единого следа побоев на лице, без шишки на лбу Этьен спал, свесив голову набок.

Теперь я точно знала, как чувствует себя избитый, израненный человек. Никому бы не пожелала такого! Впредь буду сдержаннее. Я прошептала пересохшими губами:

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen^[2].

Надо заставить себя подняться и уйти. Я попыталась встать, но не смогла и в изнеможении упала к Этьену на грудь. Ни руки, ни ноги меня не слушались. Я лежала, будто выжатая после стирки тряпка, и слушала мерное биение чужого сердца. По полу сквозил ветерок, а от сына лекаря шло живое тепло. Он вовсе не казался сейчас ни мерзким, ни злым, и безмятежно, по-мальчишески посапывал. Сомнений не оставалось – он здоров.

А я… я не могла пошевелиться. Если всё-таки встану, надо всерьёз подумать о шалаше в лесу. Лекарь наверняка не простит ослушания, ведь он ясно приказал: Этьена не лечить. Говорят, где-то в горах есть пещеры. Там нет людей, и можно будет жить. Разведу костёр, грибы буду собирать, ягоды. Может, стоит семенами запастись, посажу что-нибудь…

* * *

– Эй! Эй! – кто-то тряс меня за плечи. – Проснись! Эй!

Я разодрала глаза. В сером свете подо мной плясало недоумённое лицо Этьена.

– Эй! – повторил он, приподняв меня со своей груди и удерживая на вытянутых руках.

Вместо слов я выдала невнятное мычание.

– Ты что здесь делаешь? – снова встряхнул меня сын лекаря. – Ты чего на мне разлеглась?

– Не трясите, – хрипло выдавила я из себя. – Не груша…

– Слезь с меня! Поднимайся! – потребовал он и грубо отшвырнул меня.

Я опрокинулась на спину, как чучело, набитое соломой, и шмякнулась затылком об пол.

– Ай, полегче.

– Какого чёрта? – Этьен сел. – Вставай и убирайся.

Мои попытки встать оказались бесплодными. Похоже, я выглядела как барахтающаяся в кувшине с молоком жаба – все болело, и тело совершенно мне не подчинялось. На меня накатила обида. Нет, лекарь был тысячу раз прав – этот наглец не стоил даже трети моих страданий. Глядишь, хоть чему-то бы научился. В рёбрах тоскливо ныло, ломило в спине. Вчерашние травмы Этьена еще давали о себе знать, но валяться на полу перед полуголым негодяем было крайне унизительно. Только бы не разреветься!

Хмуро и недоверчиво Этьен наблюдал за моими жалкими потугами.

– Чёрт, ты пьяна в стельку? Или притворяешься? Какой шарман!

– Не пьяна и не притворяюсь, сударь! – зло одёрнула его я, понимая, что ещё немного и снова перестану себя контролировать. Кто знает, к чему это приведёт? Потолок обрушится или в окно влетит коршун и оторвёт ему голову? Сейчас бы меня устроило и то, и другое. Нет, нельзя. Он не стоит моего гнева. Он просто неотёсанный грубиян, каких много. А я такая одна! Я набрала в грудь воздуха и строго сказала:

– И прекратите чертыхаться. Лучше помогите добраться до кровати. Я не могу встать.

Этьен вдруг обратил внимание на то, что едва одет, и… покраснел.

О, Боже! Неужели таким хамам знакомо смущение? Если бы положение не было столь плачевным, я бы гомерически расхохоталась.

Он непонимающе покосился на меня, посмотрел на свои босые ноги, на голые руки, снова на меня, и присвистнул:

– Постой. Неужели я?.. Неужели мы с тобой?..

– Конечно, нет, сударь! – я стиснула зубы и опять попыталась опереться на руку. Нечеловеческие усилия, и удалось-таки подставить локоть, чтобы чуть-чуть приподняться. Со всей возможной жёлчью я заметила: – Иначе меня бы вырвало. Вы видите на себе следы рвоты?

Брови Этьена изумлённо взметнулись, в поиске оной он опустил голову и осмотрел свою грудь.

– А что за бинты? И чья на них кровь? Зачем их намотали на меня?

Я молчала. Этьен продолжил возмущённо рассуждать:

– И вообще, какого чёрта я здесь делаю? Интересно, что за дрянь мне подсыпал подлый хотельер? Последнее, что я помню – бокал Монтаньё в гостинице. Постой, и ты там была, принесла ему что-то. Уж не папаша ли передал подлецу Живазу снотворного порошка, чтобы заманить меня домой? Признавайся!

Его взгляд снова разгорелся недобро.

«Чудесно! Он ничего не помнит. А самомнения хватит, пожалуй, на всех фаворитов короля вместе взятых».

– Да вы, сударь, ещё и глупы, – презрительно сказала я. – Не ищите в других причины своих безумств. Вы сами всему причина. А, знаете? Подите прочь. И если хватит совести, позовите Женевьеву или Софи, чтобы помогли мне подняться.

Я отвернулась и принялась гордо рассматривать покрытый многодневной пылью паркет. Судя по звуку, Этьен встал и шагнул прочь.

«Не плакать! Не плакать! Не плакать!» – твердила я себе, кусая от обиды губы.

Вдруг рядом послышался вздох. Меня подхватили на руки и понесли к винтовой лестнице. Я не поворачивалась, но знала, что это сын лекаря.

Взыграли остатки совести. Значит, не всё ещё потеряно.

Он опустил меня на кровать и наклонился к моему лицу. Я сморщилась и хотела отвернуться, но Этьен аккуратно придержал ладонью мою голову и с неожиданным сочувствием спросил:

– Что болит-то? Ногу подвернула? Или на спину упала?

Я смотрела в его глаза и не знала, что ответить. К горлу подкатил ком.

– Ну, ну. Давай разберёмся, – отвёл взгляд Этьен и так же, как отец, обхватил пальцами моё запястье.

«Лекаря изображает, – с возмущением подумала я. – Лучше бы шёл на все четыре стороны. Господи, пусть он уйдёт! Пощади меня хоть в этом!» Я закрыла веки, чтобы только не видеть Этьена. Его прикосновения вызывали омерзение. Я сейчас не сдержусь.

– Ничего не понимаю, – пробормотал он. – Будто бы два пульса прослушивается. Это невозможно. Мадемуазель! Мадемуазель, посмотрите на меня.

Я приоткрыла глаза. Дышать всё ещё было тяжело, испарина покрыла лоб. Я, наверное, сейчас бледна, как привидение. Тем паче раздражал его здоровый румянец на щеках и ярко очерченные губы.

– С чего это мсьё изволили перейти на «вы»?

Ошеломлённый Этьен осторожно положил мою кисть на одеяло и потёр подбородок.

– Видимо, я выпил лишнего или… Нет, такого просто не может быть. Вы… – человек?

– Я, кажется, выразилась ясно. Подите вон, сударь. Вон! – вскричала я, в порыве гнева даже сумев поднять голову и сжать шерстяную ткань скрюченными пальцами.

Этьен вспыхнул, выпрямился и ринулся из комнаты. Резво, что тот заяц от огородного сторожа. Надеюсь, даст дёру и никому ничего не скажет, трус несчастный. Это меня порадовало. Отлежусь, и снова всё будет хорошо.

* * *

Мою бессильную дрёму, закрученную болями и смутными рассуждениями, прервал стук в дверь. Надеюсь, Софи… О, нет, в дверном проёме снова показалась кудрявая голова Этьена, а затем и он сам. Уже не полуголый, в новеньких сапогах, чёрных бархатных штанах. Белоснежная рубашка с кружевным воротником расстегнута по самый пуп. Лицо Этьена было растерянным. Он старался не смотреть мне в глаза.

– Прости. Простите, но… – сглотнул мой визитёр. – Я не могу понять. Здесь, – Этьен ткнул пальцем себе в грудь, – здесь был большой шрам. И тут. С самого детства, и тут. Куда… они исчезли?

А я, похоже, перестаралась. Надо же было так сглупить. Стало смешно – ну и идиотский у него был вид, – и я фыркнула:

– Ах, какая досада. Не печальтесь, сударь, поставите новые. Такому забияке, как вы, это труда не составит.

Этьен потоптался у комода, со странной грустью глядя на окружающие его вещи, и, наконец, спросил:

– Это сделали вы? Или мой отец?

– Меня больше заботят мои болезни, чем ваше внезапное здоровье, – процедила я.

После хамского поведения Этьена рассказывать ему о моём проклятом даре не хотелось. Тем более я не ждала от сына лекаря ни благодарности, ни восторга. Несмотря на внешнюю красоту, он был мне противен. Пожалуй, даже лавочник Ренье теперь вызывал более тёплые чувства. Я хотела лишь исправить свою ошибку. И исправила. С лихвой.

– Так вы… больны? Вы пациентка отца?

– Помогите мне сесть, – распорядилась я.

На удивление, Этьен подчинился. Переложил подушку, чтобы железные прутья кровати не давили в спину, сильными руками приподнял меня и усадил.

– Дайте мне воды. Там есть в кувшине.

Я повела локтем, сжала и разжала кулак, чувствуя, что мало-помалу начинаю двигаться. Этьен протянул мне керамическую кружку. Трясущейся, как у старухи, рукой я неуверенно обхватила её.

– Может, вас напоить? – предложил Этьен. – У вас руки дрожат.

– Наклонитесь поближе.

Он склонился.

– Что?

Я посмотрела в карие глаза, обрамлённые пушистыми ресницами, собралась и… выплеснула содержимое кружки в его лицо.

– А вот вам за «шлюху»! – и засмеялась…

Глава 10

Увы, резкая боль в груди не позволила хохотать, мои хрипы со стонами вместо смеха, похоже, вызвали у Этьена оторопь.

– Этьен! – в дверь влетел мсьё Годфруа.

Прекрасно, сейчас вдвоём меня и задушат. Ещё пару минут помучиться, и проблема решена. Интересно, кто кинется первым?

С невинной улыбкой я произнесла:

– Доброе утро, мсьё Годфруа! Не правда ли, живописный восход сегодня?

Лекарь посмотрел на меня, затем на сына, нервными рывками вытирающего лицо и стряхивающего капли воды с волос, и буркнул:

– Так и знал. Этьен, ты в порядке?

Тот глянул на отца, как на лютого врага.

– Не уверен. Я требую объяснить, в чём дело! И что вообще происходит? Почему я здесь?

– Ваш сын ничего не помнит, мсьё, – задорно пояснила я. В меня будто бес-хохотун вселился. Впрочем, когда тебе уж очень плохо, появляется значительное преимущество над остальными – ничего больше не кажется страшным. И я со смешком добавила: – Молодой мсьё ищет детские шрамы. Потерял где-то. Может, под кровать закатились…

– Прекрати паясничать, Абели, – перебил меня лекарь.

– Что за игру ты затеял? – с напором спросил Этьен и шагнул к отцу. Ни дать, ни взять молодой бычок: вот-вот вспорет живот рогами.

– Никаких игр, – спокойно ответил мсьё Годфруа. – Вчера тебя принесли в беспамятстве, ты был серьезно ранен в драке. Три укола шпагой, одно ножевое ранение, два сломанных ребра. Судя по кровоподтёкам, отбитые почки, разбита голова. Ссадин, шишек и ушибов не пересчитать.

– Что за выдумки? Я абсолютно здоров.

– Конечно, здоров. Сегодня здоров. – Лекарь жестом указал на меня: – Знакомься: мадемуазель Абели Мадлен Тома, моя пациентка и одновременно помощница. Мадемуазель обладает уникальным даром забирать чужие недуги на себя.

Мне доставило подлинное удовольствие видеть, как вытягивается лицо Этьена. Его взгляд метнулся от отца ко мне, скользнул по моему неподвижному телу и задержался на покрытой красными пятнами руке.

– То есть она… – пробормотал Этьен.

– Она наверняка сейчас чувствует всё, от чего избавила тебя, – смакуя удовлетворение от реакции сына, подтвердил мсьё Годфруа. – И, очевидно, благодаря ей, ты теперь здоров, как новорождённый младенец. Даже без старых шрамов. Я прав, Абели?

Я лишь кивнула. Краска отхлынула от щёк Этьена, и он опустился на стул. Довольный мсьё Годфруа засунул руки в карманы широкого балахона.

– Хоть ты и не слишком склонен учиться моему делу, всё равно можешь представить, какие боли сейчас одолевают юную мадемуазель. Бедняжка! Я предостерегал её от этого, опасаясь, что слабый организм не выдержит и половины, – распевно и негромко, будто сказитель, вещал лекарь. – Ты ведь вчера чудом не умер. Но, как видишь, несмотря на свои семнадцать лет и собственные недуги, мадемуазель настолько сильна духом, что даже улыбается. Мы можем только восхищаться ею и поклониться в ноги.

Этьен уставился в пол. С удивлением я заметила, что лекарь едва скрывает торжествующую усмешку. Ого, а ему явно нравилось то, что сын не знает, куда себя деть от неловкости! На секунду мне показалось, что мсьё Годфруа даже увеличился в размерах, навис, как туча, над сгорбленным сыном. С выражением истинной добродетели лекарь добавил:

– Если ты не успел поблагодарить мадемуазель, сейчас самое время.

Этьен буркнул что-то наподобие «спасибо» и ринулся к двери, но отец преградил дорогу.

– Тебе не стоит выходить за ворота.

– Это ещё почему?! – вскинулся Этьен.

– Вчера полгорода видело побоище в гостинице, а потом пошли разговоры, что ты при смерти. Даже кюре приходил осведомиться о твоём здоровье, – вкрадчиво ответил мсьё Годфруа, – и спрашивал, не пора ли служить заупокойную или исповедовать умирающего. Старый лис. Я, конечно, известен своим лекарским искусством, но в данном случае люди оценят твоё мгновенное выздоровление как чудо. Впрочем, чудо оно и есть.

Лекарь сверлил глазами сына.

– Ты знаешь людей и знаешь, что епископ точит на меня зуб. Простые люди сначала будут стены приступом брать в поиске чудесного исцеления. И в том еще полбеды, хоть нам с тобой и будет неудобно от этих толп. Но ведь Абели – слабая девочка, которая ещё не владеет даром. Она этого не выдержит.

Они вдвоём посмотрели на меня. Растерянный красавец-сын и неказистый, но спокойный, как скала, отец. В чём-то неуловимо похожие, но совершенно разные. Лекарь продолжил:

– И потом слухи поползут дальше. Ты не успеешь моргнуть глазом, как её обвинят в колдовстве. Возможно, и нас с тобой тоже. Ты хочешь, чтобы жестокие инквизиторы пытали эту девочку в каменном подземелье? Подвешивали на крючья, мучили днями и ночами, а потом сожгли на площади?

Святые угодники! От тихого голоса лекаря по моей спине поползли мурашки, я всё живо представила и по-настоящему испугалась. Никогда не думала, что мой недуг, мой дар способен привести к такому кошмару. Крючья… Костёр… Ой!

– Ты хочешь, чтобы её сожгли? – повторил вопрос мсьё Годфруа.

– Нет, – хрипло ответил Этьен.

– Тогда придётся с неделю-другую притворно «выздоравливать». И побыть дома. Ты меня понял? – акцентируя последнее слово, спросил отец.

– Да.

– Тогда иди.

Лекарь отстранился от двери и пропустил сына. Уже выходя, Этьен снова оглянулся на меня. Наверное, так затравлено смотрел бы зверь, угодивший в капкан. В сердце кольнула жалость, но Этьен тут же выпрямился и зло бросил в мою сторону:

– Я не просил меня спасать!

* * *

«Не делай добра, и никто не воздаст тебе злом…» – говаривала нянька Нанон и была тысячу раз права. Я закусила губу. На глаза упала прядь волос. Хотела её отбросить, но вместо этого дрожащая рука выдала резкий кульбит и шмякнула меня по лбу. Будто и не моя была, а чёртик, выскочивший из омоньерки. Я не выдержала и ругнулась.

Плотно прикрыв дверь, лекарь подошёл к кровати. Глядя на меня, он поцокал языком, покрутил носом так, что усы над губой заходили ходуном, и заговорил негромко:

– Итак, Абели Мадлен, для тебя не существует слова «нельзя», не правда ли? – Жесткие нотки прозвучали так угрожающе, что мне захотелось вскочить с кровати и убежать, сломя голову. Эх, если б я могла. Лекарь скрестил руки на груди. – Ты плевать хотела на приказы и предупреждения?

– Нет, мсьё, нет. Но ваш сын… он упал прямо передо мной…

– И?..

– Я почувствовала, как ему плохо…

– И?..

– Но ведь это по моей вине!

Лекарь склонил голову набок.

– И ты считаешь, что вправе решать за всех? Что ты – сама Фортуна, мадемуазель Судьба или богиня Правосудия? А я, по-твоему, никчёмный докторишка, которому не под силу вылечить собственного сына от банальных травм?

– Нет, мсьё. Простите, – потупилась я. – Но разве он не умирал?

Лекарь оставил вопрос без ответа и подался вперёд:

– А ты понимаешь, что мой сын – душевно неуравновешен? Что ему ничего не стоит возопить на всю базарную площадь о ведьме и колдуне-отце, который разводит нечисть в доме?

– Неужели он сделает так, мсьё?! – ужаснулась я.

– Не трезвый, так пьяный.

– Простите, я не знала, не думала…

– А голова на что? Прически делать и ленты завязывать? – грозно спросил мсьё. – Ты должна думать! С твоими-то способностями, в которых ни черта не смыслишь. Расшвыриваешься ими направо и налево. Всё игрушки тебе! Судьям или инквизиторам тоже будешь лепетать: «Простите-извините, я не знала»? Ты хоть представляешь, что грозит обвиняемым в колдовстве? Дыба, плети, испанский сапожок, железное кресло, утыканное шипами. Хочешь голой в колодках сидеть на площади? Или в огне корчиться, а? Хочешь?!

Меня затрясло. Я не могла и слова вымолвить.

– И зачем я взялся тебе помогать? Скажи. С таким же успехом я мог набить свою подушку порохом, поджечь фитиль и ждать, бабахнет или нет.

– Простите, мсьё, больше не буду.

– Не будешь. По крайней мере, несколько дней можно пожить спокойно, – кивнул лекарь. – Выплеснула всё на-гора́. Теперь на покойницу похожа. Ну и как, хорошо тебе? Результатом довольна?

– Нет, – всхлипнула я. – Ноги не ходят, руки плохо слушаются, болит всё. Очень.

Мсьё Годфруа, казалось, смягчился и обхватил моё запястье. Послушал и лишь покачал головой.

– Мсьё, а я смогу снова ходить?

– Сможешь.

Лекарь сел на кровать, оттянул мне нижние веки, потрогал пятнистые руки, расшнуровал корсаж и потянул белую рубашку.

– Мсьё, зачем…

Я вспыхнула, сердце забилось от смущения. Если бы могла двигаться, уже бы спряталась под кровать.

– Молчи, дурная. Я тебе не мужчина, я – врач. Я должен тебя осмотреть.

Он стянул с плеч рубашку, оголив мне шею и декольте. Надавил пальцами на грудную клетку. Я взвизгнула.

– Позволь догадаться: тут у тебя ничего не было. Вот этого багрового пятна?

– Мне не видно, мсьё, – втянула я в себя воздух. – Но раньше кожа была чистой.

– Этьенов шрам на себя перетащила, – заметил лекарь. – Странно, с ожогом Софи такого не было. Надеюсь, пройдёт.

Он сбросил мои башмаки, ощупал ноги, снова покачал головой и направился к двери.

– Отсыпайся, отлёживайся. А мне надо работать.

– Мсьё, – умоляюще воскликнула я, – а иголку в лоб… или какое-то средство, чтобы не так болело, вы разве не дадите?

Лекарь прищурился.

– Терпи, раз самовольничала.

У меня всё оборвалось. А на что я надеялась? Лучше б уже придушил, что ли…

Но мсьё вдруг сжалился.

– Ладно, сейчас принесу иглы и отвар.

Он дёрнул ручку двери, и в комнату ввалилась моя тётушка.

– Моник! – радостно вскрикнула я.

Тётя раскраснелась, разулыбалась, еле удерживая тюк под одной рукой и мешок – под другой.

– Ой, здрасьте, здрасьте. Я сюда, а вы отсюда. Зато я с полными руками – к прибыли.