– Чёрт! – лекарь швырнул нож на пол. – Мне от тебя нужен твой огонь внутри, а не слёзы с извинениями. Сосредоточься немедленно!

Ничего не вышло. Я плакала взахлёб и не могла остановиться. Лекарь, наконец, потерял терпение и буркнул:

– Ясно. Чтобы ты не самовольничала, похоже, нужно держать тебя пьяной.

Сквозь хмельной туман я испугалась еще сильнее: что он имел в виду – держать пьяной? Как собаку на привязи, чтобы не кидалась?

Но мсьё Годфруа произнёс гораздо мягче:

– Успокойся, Абели. На сегодня ты свободна. Извини, я был груб, но… ты и сама понимаешь… – он махнул рукой и обратился к слугам: – Софи, отопри комнаты Этьена. Кровать подготовь. Женевьева и Себастьен, помогите перенести его наверх.

Едва они вышли, я стрелой взлетела по винтовой лестнице к себе в комнату. Меня обуревали смешанные чувства: я сама не могла разобрать, в чём виновата и виновата ли. Кажется, Этьен не сожалел бы, даже увидев, как меня четвертуют… Можно ли наказывать и винить меня за попытку защититься, за те силы, которые творят, что хотят, и за то, что я не могу удержать их в себе? Откуда они взялись? В кого или во что я превращаюсь? Неизвестно.

Единственное, в чём я почти не сомневалась, было осознание, что у лекаря есть на меня планы. Им движет вовсе не стремление помочь. Но что? Я не понимала. Интерес ученого, алчность, месть или что-то ещё? И от этого непонимания во мне зародился страх – тот самый, холодный, материальный, который можно зачерпнуть из воздуха ложкой.

Всё расплывалось вокруг, но я не чувствовала себя пьяной. Я села к окну и решила: дождусь, когда все отойдут ко сну, и найду в кабинете мсьё Годфруа тот потрёпанный вековой фолиант. Если лекарь не собирается помочь мне вернуться к нормальной жизни, значит, сделаю это сама.

* * *

Прикрывая ладонью свечу от сквозняков, я пошла вниз по винтовой лестнице. Меня пошатывало, но я старалась ступать неслышно.

В кухонном очаге тлели угольки, переливались в груде пепла золотым и алым, будто россыпь драгоценных камней. Дрожащее пламя на чёрном фитиле высветило шкафы и полки, накренившийся полупустой мешок, перевернутый кверху дном котёл.

Есть хотелось ужасно. На столе я обнаружила плетёную корзинку, накрытую полотняной салфеткой. Под ней пряталась круглая буханка с небрежно обломанными краями. Я отставила свечу и оторвала ломоть. Впилась зубами в мягкий, ароматный хлеб и закрыла глаза от удовольствия. Боже! Когда голоден, нет ничего вкуснее хлеба!

Незаметно для себя я съела бóльшую половину булки. Ещё бы попить… Сунула нос в кувшин на окне, пахнýло сладковато-кислым запахом перебродивших яблок – сидр!

Я и так пьяна, так что плевать. Доела оставшийся хлеб, запивая сидром. В желудке благостно потяжелело, на душе стало теплее. Надо будет днём присмотреться, где у них что лежит, и впредь наносить ночные визиты в кухню, не то с экспериментами лекаря я скоро из платья буду на ходу выскакивать. Я сгребла крошки со стола, отправила их себе в рот напоследок и встала. Ножка стула мерзко проскрежетала по каменному полу, заставив меня вздрогнуть.

Я затаилась на пару минут, навострив уши. Похоже, никто не услышал.

Со свечой, плачущей крупными восковыми слезами на медный подсвечник, я направилась к кабинету, выдумывая отговорки на всякий случай. Скажу им: не спалось, и я решила почитать что-нибудь полезное для работы.

В мрачных лабиринтах коридоров было так тихо, что даже шорох моих юбок казался ужасающе громким. Возле палаты для бедных я вздрогнула и схватилась за живот. Закрутило в пояснице, внутренности стали тяжёлыми. Я заставила себя переставлять ноги. За углом выдохнула с облегчением: отпустило.

Несомненно, там кто-то был. Та же женщина, что лишилась ребенка? Или кто-то ещё?

Вот и приёмная. Я дёрнула ручку, и дверь в кабинет легко поддалась. Я застыла со свечой в руке, глядя на уставленные полками книги, и тяжело вздохнула: здесь можно веками искать то, что тебе нужно. Проще начать со стола. К моему изумлению, потрёпанный гигантский фолиант со странными знаками вместо названия лежал на самом видном месте.

От предвкушения тайн и загадок, которые откроются мне, по спине побежали мурашки. В волнении я положила руки на затёртую чёрную обложку. Книга будто отозвалась – иначе откуда бы возникло это жаркое покалывание в пальцах? Такое ощущение испытываешь, когда замерзшие на морозе руки опускаешь в горячую воду. У меня перехватило дыхание. Книга была живой! Невероятно!

С трепетом я открыла ее, и на меня тут же накатило разочарование – всё было исписано непонятными знаками. Магическая тайнопись или заморские иероглифы?

Тщетно я переворачивала жёлтые страницы в поиске хоть чего-то понятного. В самом начале книга изобиловала рисунками растений и цветов. Неужели про мою болезнь писали китайские садовники? Я, конечно, тот еще розан, однако мне уже не до шуток. С досадой я захлопнула фолиант. То ли пылинки взвились в воздух, то ли свеча дала такой странный эффект, но с уголков фолианта облачком всплыли серебряные искры. Я встряхнула головой – даёт о себе знать сидр с вином?

Искр больше не было. Я наклонилась к древнему фолианту и еще ярче почувствовала невидимую силу, окружающую его.

– Книга, а книга, – шепнула я, почти касаясь губами тёртой кожи с выдавленными иероглифами, – подскажи мне, пожалуйста: кто я? Что мне делать?

Я зажмурилась, представляя свой вопрос в светящемся золотом шаре, и направила его внутрь книги. Показалось, что он нырнул туда и растворился, словно мёд в кипятке.

Задержав дыхание, я наугад перевернула толщу страниц где-то посередине.

В глаза мне бросились схематичные контуры человеческих фигур, разделённые тремя осями там, где должен быть позвоночник. Жирные стрелки указывали какое-то движение вверх и вниз по этим осям. Всё это было непонятно, но отчего-то знакомо.

У меня даже перехватило дух, когда на следующей странице я увидела на двух иллюстрациях, как стрелки, исходящие из живота нарисованного человека, создавали вокруг себя облако. Внутри него находились крошечные фигурки людей. На одной те были изображены со злыми рожицами, скалившими нереально большие зубы, на другой – окружающие человечки спали. Вокруг всё было исписано иероглифами.

«Зачем, скажите, зачем нужно было столько лет учить латынь, чтобы потом самое важное оказалось на тарабарском?!» – в отчаянии подумала я.

Последующие страницы были испещрены человеческими контурами, схемами стрелок, закрученными вовнутрь и вовне. У меня захватывало дух, и колотилось сердце от нетерпения раскрыть описанную иероглифами тайну. Что же, придётся применить хитрость и найти подход к секретничающему лекарю. Я бы ещё долго рассматривала непонятные изображения, но внезапно так сильно захотелось спать, что я решила отложить мои исследования на следующую ночь.

Позёвывая, я пустилась в обратный путь. Свеча догорала. Свернув в очередной проход, я услышала голоса в кухне. Святые угодники! Это были мсьё Годфруа и Женевьева. Тоже хлебушек воруют по ночам?

Я юркнула на главную лестницу, остановилась на мгновение, пытаясь вслушаться в их разговор. Но в бормотании мужчины и женщины ничего нельзя было разобрать, словно и они разговаривали на тарабарском.

Вздохнув, я решила, что на сегодня секретов с меня хватит – не в каждую тарелку стоит кидать свою щепотку соли. Крадучись, я поднялась до этажа с апартаментами мсьё. За несколько секунд, пока миновала пролёт, ещё больше протрезвела, словно побывала под ледяным душем. Дрожа, я добежала до третьего и уже ступила в коридор, ведущий к винтовой лестнице, как вдруг всё тело заломило, словно откуда-то сзади, исподволь подкрались боли. Они были разными: тянущими, колющими, ныли и ломали. В голове ухнуло, и начал расплываться туман, будто меня огрели туго набитой подушкой. Я обернулась.

Опираясь о притолоку, в дверном проёме стоял Этьен. В шляпе, подштанниках и с голым торсом, обмотанным бинтами. Ноги его подкашивались. На пол с плеча Этьена съехало что-то чёрное. Наверное, плащ.

Качаясь, сын лекаря поднял на меня глаза:

– Снова ты… ведьма…

«Мерзавец последний, – подумала я. – Его только не хватало».

– Костюм великолепен. Сегодня танцы у дураков? – не удержалась я от смешка. Впрочем, весёлым он не вышел, потому что мне стало совсем туго: казалось, под глазом всё вспухло, в висках начало стрелять, в плечо, руку, бедро и бок тонким лезвием вонзилась боль. Святые угодники! Я готова была поклясться, что сейчас из воображаемых ран на самом деле хлынет кровь.

– А ты чего на шабаш не полетела? Метла сломалась? – процедил Этьен и рухнул.

Я громко ойкнула и схватилась за перила, чтобы не упасть тоже. Слабость навалилась на меня, я еле удержала подсвечник. Второпях задув огарок, я выронила его и уцепилась обеими руками за поручни. Надо было собрать всю волю, чтобы броситься прочь и позвать лекаря. Я оторвалась от перил, но убегать не стала. Напротив, приблизилась к Этьену, подтягивая правую ногу, на которую едва могла наступить. Чуть не плача, я опустилась на четвереньки возле молодого человека. Этьен попытался подняться, но его раненая рука соскользнула, и он бессильно откинулся на тёплое дерево пола.

– Чёрт побери! Если ты решила переспать со мной, то выбрала не самый удачный момент. Приходи завтра, – выдавил из себя он, пытаясь превратить гримасу боли в усмешку.

Даже в темноте его лицо было белым. Моё, наверное, тоже.

«Господи, какой отвратительный тип», – подумала я и, собравшись с духом, дотронулась ладонью до распухшего кровоподтёка на скуле.

– Я хочу помочь, – произнесла я и втянула в себя обжигающую красную лаву.