Когда через три года такого упорного труда, снова оказывалось так, что всё нужно было начинать сначала, я уже стал мертветь от ужаса. УПЛОТНЯЯ и ДЕЛАЯ всё короче написанное мной с помощью нужных мне слов, я стал обнаруживать какие-то ПРОПУСКИ. Мой труд пропадал в этих ДЫРАХ. Меня, ОХВАЧЕННОГО отчаянием и сомнениями, только сильнее стало сносить туда, всё ДОЛЖНО было навсегда исчезнуть. Одной ОПОРЫ в самом себе мне становилось мало. Мне НЕОБХОДИМО было обнаружить что-то ещё, что могло бы подтверждать верность этой ОПОРЫ. С кем-то ещё могло происходить что-то подобное, иначе всё могло выглядеть какой-то моей личной ненормальностью.

 
«Откуда скорбь твоя? Зачем её волна
Взбегает по скале, чернеющей отвесно?»
Бодлер, «Цветы зла» / SEMPER EADEM/
 

Этот труд превратился для меня как в какое-то наказание. Может, мне нужно было так истощать какое-то наказание? Я уже прекрасно понимал, что в каком состоянии оказался царь Сизиф, который был обречён вкатывать тяжёлый камень на вершину горы, что какой ужас ОХВАТЫВАЛ его, когда камень раз за разом предательским образом срывался и скатывался вниз и своим падением чуть ли не увлекал его самого в какую-то жуткую пропасть. Сизифа никто не мог ОБВИНИТЬ в ОТСУТСТВИИ ума. Мне, в отличие от него, нужно было не только УСПЕТЬ вкатить этот камень на вершину горы, но мне нужно было ещё и УСПЕТЬ бросить его с этой вершины в ту армию, которая выросла из земли, которую Ясон РАНИЛ плугом, когда вспахивал её.

Раза три мне довелось посмотреть фильм «Бесконечная история», в котором под натиском Великой ПУСТОТЫ стала исчезать ЦЕЛАЯ страна. И в этом фильме все усилия главного героя спасти эту страну оказались тщетными. Всё УНИЧТОЖИЛА Великая ПУСТОТА, только одна маленькая песчинка осталась от всего, что было. Исчезло всё. Осталась Принцесса и только одна песчинка на её руке от всей её погибшей в ПУСТОТЕ страны. Что это была за песчинка? Это тот совсем отрезок постоянного выбора между гибелью тут же и чуть позже, который сохранился во мне?

А что это за плод, который запрещено было срывать Адаму и Еве? Не об этом ли отрезке постоянного выбора между гибелью тут же и чуть позже, с которого если сорваться, то всё сразу станет ПУСТЫМ и бессмысленным, сразу исчезнет во мраке бесчестья и беспутья, шла речь?

 
Собственным сами себя святотатством они погубили:
Съели, безумцы, коров Гелиоса Гиперионида.
ОДИССЕЯ, песнь I, стих 7—8 (перевод В. В. Вересаева)
 

За какие волосы у себя на голове СХВАТИЛСЯ верной рукой барон Мюнхгаузен, чтобы у него появилась возможность вытащить себя вместе с лошадью из болота, в котором они оказались? Разве не могли быть эти волосы на голове барона отрезками пройденного и пережитого им, о которых он помнил? А в этих волосах не было у него жемчужин уже виденного?

Пройденное в моей ПАМЯТИ ВПОЛНЕ могло выглядеть ОТДЕЛЬНЫМИ отрезками. Моя жизнь в раннем детстве была совсем не такой, какой была, когда я десять лет УЧИЛСЯ в школе, когда ДВА года служил в армии. Моя жизнь после землетрясения была совсем не такой, какой она стала после того, как мы покинули Армению и перехали жить на Алтае. Один отрезок мог начинаться в одном, а заканчиваться уже в другом отрезке. И по продолжительности эти отрезки прошлого были разными. И то, как мы жили на ПЕРВОМ этаже пятиэтажного дома, и то, как жили затем в маленькой комнатке общежития, и то, как стали жить в палатке, и то, что где приходилось нам работать, и летние каникулы – всё это были отрезки прошлой жизни, всё это было прошлыми жизнями.

А у Самсона не было таких же волос, как у барона Мюнхгаузена? Он СДЕЛАЛ себя ДОЛЖНИКОМ плоти Далили и лишился их. И он лишился ОПОРЫ и их ЗАЩИТЫ, чем помог себя ослепить. Ему оставалось только пропадать во мраке беспутья.

9. В леспромхозе деньги стали платить через каждые полгода и только один раз. Когда наступила весна 1993 года, отец СВЯЗАЛСЯ с одним долговязым тощим грузином, который перебивался случайными заработками, и решил уволиться из леспромхоза. Он даже не получил расчёта при увольнении. В конце лета эти деньги отдали мне, чтобы ему туда не пришлось идти за ними.

Осенью я сам собрался увольняться, но отец посоветовал мне держаться там, потому что неизвестно было, что будет ДАЛЬШЕ. К зиме у него и у этого грузина никакой работы уже не было

Одноглазый отец моего одноклассника, который в течение многих лет с наступлением тепла приезжал в эти края, чтобы взяться за работу, которая была СВЯЗАННОЙ со строительством. У него был опыт и СВЯЗИ.

Стояли уже жестокие морозы, когда он предложил моему отцу и грузину поработать в той бригаде, которая набиралась. Нужно было достроить какой-то ДВУХЭТАЖНЫЙ дом, чтобы в нём разместился какой-то банк. Строительство этого дома ТЯНУЛОСЬ так, что уже в течение продолжительного времени, он так и оставался на уровне ПЕРВОГО этажа. Продолжить это строительство взялся одноглазый.

Он СДЕЛАЛ предложение моему отцу ОТДЕЛЬНО от грузина получать у него восемьдесят тысяч в месяц, а тому ОТДЕЛЬНО от моего отца пообещал платить сто ДВАДЦАТЬ тысяч в месяц. Одноглазый приносил с собой варённую, в «мундире», картошку. Во время обеденного перерыва, но предлагал её отведать и остальным. Этим он лишний раз ПОКАЗЫВАЛ, что и он находиться далеко не в лучшем положении. Грузин не отказывался поесть его варённой картошки и потом получил в ДВА раза меньше денег. А мой отец предпочитал уходить домой на обед, и получил через месяц восемьдесят тысяч. Получалось, что одноглазый высчитывал за своё угощение по той цене, которую сам устанавливал. И получалось так, что грузин ел эту картошку как в каком-то дорогом ресторане. И те, кому было обещано получать по шестьдесят тысяч в месяц, получали меньше, если не отказывались от настойчивого предложения отведать этой картошки. К весне грузин решил уйти из бригады. Когда в конце весны те, кто ещё оставался в бригаде, стали спрашивать одноглазого о том, что когда же они получат деньги за прошедший месяц, тот отвечал: «А когда мы работали в этом месяце?!»

Из Еревана приезжал один армянин, который подобно одноглазому, осенью и зимой привозил мелким оптом женские сапоги на продажу. Когда наступила весна, он стал ТЯНУТЬ моего отца поработать в «дорожном», где нужно было на всех крышах наклеить слоями толь на разогретом битуме с добавлением гудрона. Моему отцу самому уже хотелось уйти от одноглазого, который так стал ТЯНУТЬ с выплатой заработанных денег, что позволило ему за один месяц никому так НИЧЕГО и не заплатить. И меня этот армянин ТЯНУЛ поработать в «дорожном».

Я в самом начале мая 1994 года всё же решил уволиться из леспромхоза. Когда не получил расчёт, подал исковое заявление в суд. не Потом в течение ДВУХ недель с этим армянином занимался подготовительными работами. За это время я убедился в его бестолковости и в такой же его внутренней устремлённости, какая была у одноглазого, и ушёл до того, как к нам ДОЛЖЕН был ПРИСОЕДИНИТЬСЯ и мой отец.

В «дорожном» тоже постарались ОТДЕЛАТЬСЯ от этого армянина, который называл себя «Валод». На самом ДЕЛЕ, его имя могло быть другим, а не «Володя». Потом он решил взяться за ремонт внутренних помещений в бывшей канцелярии леспромхоза, который словно РАЗДЕЛИЛСЯ на «лесхоз» и «лесничество», и ПОТЯНУЛ за собой моего отца поработать там.

«Валод» принялся оставлять моего отца в чём-то ВИНОВАТЫМ. Он с таким постоянством выражать своё недовольство то одним, то другим, словно собирался уже ни с чем оставить моего отца. Он выглядел ничем не лучше одноглазого. Мой отец проработал всего лишь неделю и решил уйти с такой работы. «Вы как собаки подохнете!» – бросил ему в спину с бессильной злостью этот «Валод». Когда отец повернулся к нему, тот выставил перед собой щётку на длинной ручке, которой собирался белить, как собираясь ею ударить. Отец не стал лезть с этой тварью в драку и ушёл.

Когда я узнал от отца про слова, которые та тварь бросила ему в спину, мне сразу стало ясно, что эти слова не принадлежали самой этой твари, что она всего лишь ПОВТОРИЛА их. Эти слова могли принадлежать одноглазому, а эта тварь всего лишь их ПОВТОРИЛА. Со слов этого «Валода» было уже известно, что он заходил домой к одноглазому, сидел там за столом, выпивал там чашечку другую кофе. За этим столом о чём-то же говорили и не могли обойти молчанием и всё то, что превращалось в великую тему для жужжания.

Когда даётся ход одному, то ход чего-то другого, тем самым пресекается.

Если ты увидишь в какой-то области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому: потому что над высоким наблюдает высший, а над ним ещё высший.

Библия, Екклесиаст 5:7

Раз эти твари старались давать ход тому, что таких как я и мой отец оставляло раз за разом ни с чем, то и я решил дать тому, что поможет СДЕЛАТЬ короткими чьи-то языки. Сам я не собирался искать встречи с этим «земляком», а предоставил возможность дню встречи с ним наступить самому.

Время шло, а день суда всё не наступал и не наступал. Там тоже ТЯНУЛИ. У меня даже через суд не получалось забрать заработанные деньги. Когда в начале августа я обнаружил в почтовом ящике уведомление о том, чтобы мы нужно заплатить годовые налоги за дом и за участок земли, меня это сильно разозлило. С нас требовались деньги, чтобы заплатить налоги, с таким же безразличием, с каким нас, как и многих других, уже довольно продолжительное время старались раз за разом оставляли в ПОЛНОМ безденежьи. Одноглазый и «Валод» тоже давали ход тому же самому. Я взял написал в тот же вечер заявление об отказе платить какие бы то ни было налоги до тех пор, пока мне не будет выплачен расчёт при увольнении с леспромхоза. В этом заявлении я СДЕЛАЛ предложение взять с меня налоги через суд и таким образом ускорить рассмотрение моего искового заявления. К этому времени мне стало ясно, что каким жужжанием ОКРУЖИЛИ Лермонтова, чтобы вызвать появление такой твари, которой останется только добить его. Меня же самого и моего отца тоже как собирались добивать те, кто проводил такую политику в стране. Я в ответ взял и ПОВТОРИЛ в этом заявлении его Лермонтова, когда написал: «Я имею несчастье жить в немытой России…»

На следующее утро я с написанным заявлением отправился в сельсовет и по дороге туда встретился с этим «Валодом». Он стоял на тротуаре из выложенных квадратных бетонных плит рядом с возвышавшимися стенами ПЕРВОГО этажа будущего ДВУХЭТАЖНОГО дома. Этот дом строить на месте снесённой одноэтажной гостиницы. ПЕРВЫЙ этаж был уже почти готов. На этом строительстве работала бригада армян. С той стороны плиты, на которых стоял «Валод», сохранились хуже, чем у автовокзала, от которого начинался их ряд. Часть из них местами уже ОТСУТСТВОВАЛА, часть лежала обломками. «Валод» заметил меня и подозвал к себе.

– Здравствуй.

– Здравствуй… – ответил я, обратив внимание на то, как волнение изменило мой голос.

– Не работаешь? – с какой-то озабоченностью и участием спросил он. Он спрашивал так, словно НИЧЕГО не произошло.

– Нет… – поднявшаяся к горлу волна от закипавшего во мне гнева помешала мне продолжить ДАЛЬШЕ. Эта тварь, одна из тех стервятников, которые кормяться чужими бедами, по всей видимости, по-прежнему считала меня своей добычей. Мне было известно, что ему в «дорожном» за те ДВЕ недели подготовительных работ отдали ДВЕСТИ тысяч. Я не собирался брать с него какие-то денег. Мне не нужны были и его ответы на мои вопросы. Мне нужно было задать ему те вопросы, которыми мог назвать его ВИНУ, перед тем как набить ему хорошенько морду.

– А с теми деньгами, которые в «дорожном» получил, что случилось?

– С какими деньгами?! – он выразил своё недоумение.

– А что это за разговоры, которые ты ведёшь за спиной моего отца? – задал я ВТОРОЙ вопрос для того, чтобы назвать ВТОРУЮ причину.

– Это твой отец!… Это как раз твой отец и ведёт эти разговоры! – с такой поспешной живостью заговорил «Валод», стараясь побыстрее ответить на мой ВТОРОЙ вопрос, чтобы избавить себя от НЕОБХОДИМОСТИ ДАЛЬШЕ говорить что-то про деньги. И при этом он стал тыкать прямо перед моим лицом выставленным указательным пальцем правой руки для большей убедительности его слов.

Тут я ладонью правой руки отбил влево от своего лица его руку, затем, вернув её в исходное положение, но уже сжав её в кулак, нанёс удар по лицу. «Валод» сразу бросился ко мне и ОБХВАТИЛ меня за шею левой рукой. Мне пришлось выронить листок с написанным заявлением, который держал в левой руке, чтобы ЗАЩИТИТЬСЯ ею от возможного его удара правой рукой. Моя правая рука осталась свободной. И я этой рукой, согнутой в локте, стал наносить удары по его левой стороне лица. Удары он получал до тех пор, пока ему не стало ясно, что в таком положении он и ДАЛЬШЕ НИЧЕГО не сможет мне СДЕЛАТЬ. Он отпустил мою шею и бросился в сторону, чтобы СХВАТИТЬ какие-то камни. Я УСПЕЛ схватить обломок от бетонной плиты и увернуться от брошенного в меня камня, и бросить этот обломок этой твари на ноги. Эта тварь бросилась от меня за выстроенные стены. Затем она стала как через бойницы там, где ДОЛЖНЫ были потом установлены окна и двери, бросать в меня камни и обломки кирпичей. СКРЫВШИСЬ за стенами, он перебегал с места на место, чтобы я не смог в него попасть. За стены я не собирался заходить. Мне не хотелось, чтобы там на меня напали. Я решил, что мне лучше будет подобрать выроненный листок с написанным заявлением и отправиться в сельсовет. Через ДВЕ сотни шагов я добрался до сельсовета.

– Подрался? – спросил меня глава администрации у себя в кабинете.

– Да… Пришлось тут… заняться одной сволочью… – ответил я, ещё продолжая шумно и сбивчиво дышать.

Он изменился в лице, когда стал читать моё заявление. Оно ему явно не понравилось.

– Ответ на моё заявление будет?

– Будет… – он помрачнел и выдавил только одно слово.

Я направился в обратную сторону, когда вышел из сельсовета. Когда заметил шедшего в мою сторону «Валода» по другой стороне дороги, то на этой наклонился и подобрал штук шесть камней. Когда мне до него оставалось СДЕЛАТЬ шагов тридцать, я перебежал дорогу и двинулся прямо ему навстречу. Этот «стервятник» шёл и носовым платочком раз за разом обтирал пострадавшую часть своего лица, что помешало ему вовремя меня заметить. Когда он меня заметил, я находился от него в пяти-шести шагах. Он отнял платочек от лица и задал такой вопрос, которым словно подводил себя к пониманию происходящего:

– Опять пришёл?

– Пришёл! – ответил я и на ходу сильным толчком обеих рук в область его плеч опрокинул его на спину. В шагах восьми от входа в гастроном он лежал на спине каким-то перевёрнутым жуком и стал пытаться сначала перевернуться, чтобы затем встать на ноги. Я пинком перевернул его снова на спину, когда он поднялся на четвереньки, чтобы встать, затем с силой метнул ему в область груди один из тех камней, которые подобрал, чтобы он понял, что какой болью грозит занесённая над ним рука.

ВТОРОЙ камень я не спешил бросать, чтобы тот ждал удара и дольше мучился ожидая его. Пока я держал над ним занесённую с камнем руку, он, скрестил над головой руки, согнутые в локтях, чтобы ЗАКРЫТЬСЯ ими. Он ЗАЩИЩАЛ свою голову, «подлых замыслов обитель», и извивался на спине, собираясь увернуться от возможного удара. Когда он в течение минуты не дождался удара камнем, решил снова попытаться встать на ноги. Я опять пинком развернул его на спину, и тут же с силой метнул в него ВТОРОЙ камень. Затем метнул в него ДВА камня, один за другим. Потом занёс над ним пятый камень. Он опять стал извиваться на спине, ЗАКРЫВАЯ голову руками.

Тут я заметил, что в нашу сторону бегут ДВОЕ армян, один из них был таким же «бригадиром» над остальными, каким был одноглазый. Эти ДВОЕ были не на моей стороне. Мне нужно было УСПЕТЬ бросить ДВА оставшихся камня в ту тварь, которая лежала на спине, и сразу отбежать в сторону. «Бригадир» что-то крикнул мне, и тут же эта тварь попыталась подняться и СХВАТИТЬ меня. Даже эта тварь сразу поняла, что бегущие к нам были на её стороне. Но я сразу бросился в сторону и перебежал на ту сторону дороги, обещая такую расправу каждому из тех, кто «силой или обманом губить» будет нас.

Когда дома я посмотрел в зеркало, то поразился тому, что насколько заметной и яркой была широкая полоска крови у меня на носу. А я и не подозревал, что мой нос был настолько заметно выпачкан кровью той твари. С таким носом я зашёл в кабинет главы сельсовета.

Прошла неделя, и за мной приехал из милиции один старший лейтенант на мотоцикле с коляской, чтобы отвезти меня туда. Я подумал, что меня решили забрать за то, что закидал камнями ту тварь, но выяснилось, оказалось, что я оказался в союзе с чем-то преступным из-за слов, написанных мной в заявлении.

Начальник милиции стал возмущаться тем, что я посмел написать такое заявление. И для большинства тех, кто находился в том кабинете, куда меня привели, я словно мог только оставаться под подозрением в совершении каких-то преступлений, например, в Нагорном Карабахе, после постарался уехать куда-нибудь ПОДАЛЬШЕ, чтобы СКРЫТЬСЯ в этих краях. Они же не знали моего прошлого, и в самом этом уже зарождалась какая-то моя ВИНА. Мне один из сидевших за столом так прямо и заявил: «Мы же не знаем, что ты ДЕЛАЛ и чем занимался до приезда к нам».

«Пешком пойдёшь!!! …в свою умытую Армению!!» – заявил мне начальник милиции, когда я предложил им приложить такие усилия, чтобы мне вернули заработанные деньги, чтобы мог уехать оттуда. «Вы под этими всеми сказанными своими словами можете подписаться?» – задал я вопрос в ответ на всё сказанное мне. Начальника милиции не смог найти слов в ответ на мой вопрос. Мой вопрос вызвал у него такое затруднение, что возникла пауза. А я, когда эта пауза позникла, сказал ему и всем остальным:

– А я под своими подписался!

– Ну ты и наглец!! Ну ты и наглец!! …Завтра пойдёшь к главе администрации и ИЗВИНИШЬСЯ перед ним!

– Я завтра ОБЯЗАТЕЛЬНО к нему пойду, но ИЗВИНЯТЬСЯ не буду, потому что мне не за что ИЗВИНЯТЬСЯ!

На следующее утро мне отправился в сельсовет. Глава сельсовета находился снаружи и был озабочен проводившимся наружним ремонтом, которым занимался один из его подчинённых.

– Здравствуйте. Я совешил одну ошибку.

– Какую, – сказал мне глава сельсовета с готовностью выслушать, по всей видимости, мои ИЗВИНЕНИЯ и принять их.

– Такую, что ПОВТОРИЛ слова Лермонтова. Вы с ним, видимо, не можете согласиться.

Он растерялся и поспешил мне ОБЯЗАТЕЛЬНО что-то сказать:

– Россия!… Она же такая светлая! …такая чистая…. Как её можно назвать «немытой»?

– Где это Вы сейчас видите «светлое» и «чистое»?! В ценах, которыми народ обобрали? Или в потоках лжи, с помощью которых его загнали в беды и несчастья, чтобы на этом какие-то твари стали наживаться?! Или в том, как население вашей России стало вымирать?! Мне, почему-то, жить тошно от всего происходящего, от всего вашего «светлого» и «чистого».

– Это вам-то плохо живётся?!

– Конечно!

– Да вы торгуете на рынке!

– Кто торгует?!

– Вы.

– Я ни одного дня ни на каком рынке не торговал!

– Не ты – так твой отец торгует!

– Мой отец не торгует. Что Вы сочиняете?

– Не отец, так, значит, кто-то другой с такой же фамилией! Или вы думаете, что нам НИЧЕГО не известно? Думаете, что мы НИЧЕГО не знаем?!

– Знаете что, Вы лучше приходите к нам домой и посмотрите на то, что как мы живём.

Этот разговор ни к чему существенному не мог привести, а я и не собирался, чтобы он стал ТЯНУТЬСЯ и продолжаться ДАЛЬШЕ. Когда я стал уходить, то на обратному пути стал подходить к пониманию того, что почему могли прозвучать такие ОБВИНЕНИЯ в торговле. Года ДВА назад сестра по причине нашего безденежья решила взять и продать кое-что из своих новых вещей, которые ещё не были в употреблении, и отнесла эти вещи в один из ОТКРЫВШИХСЯ частных магазинчиков, где она лишалась пятнадцати процентов от установленной ею цены в случае продажи. Я подумал о том, что власть держиться на возможности ОБВИНЯТЬ, оставлять кого-то в чём-то ВИНОВАТЫМИ