Практически не было хулиганов, в современном понимании этого слова, отлынивающих от учёбы. И хотя в школе учились, как дети состоятельных родителей, так и простые смертные, никто не замечал эту разницу, никто не пытался выпячивать заслуги своих родителей, как это принято сейчас. Со всех спрашивалось одинаково.

Что интересно, тогда считалось неприличным быть богатым и мы, дети, даже порой осуждали некоторых своих сверстников наличием, скажем, своей машины у родителей, что между прочим вызывало у них чувство стыда. Никто не привозил своих детей на машине в школу, это считалось вызывающем и недопустимым явлением. Также пионерам недостойно было драться и, если уж назрела такая необходимость, снимали с шеи пионерский галстук, чтобы не опозорить его. К несчастью уже ко второй половине 60-х годов, с приходом к власти Брежнева, нравы начали меняться в худшую сторону.

Я участвовал в школьной самодеятельности, играл роль зайца в постановке на сцене сказки «Лиса и заяц», петуха из той же сказки, поскольку очень похоже имитировал кукарекание. Начал было посещать секцию гимнастики, но быстро потерял интерес. Учёба давалась мне легко, тем более под руководством нашей заслуженной учительницы. Первые четыре класса я закончил с отличием, с вручением похвальной грамоты. Пятый класс уже только на хорошо, по инерции.

Далее моя лень не позволяла мне выбраться из хорошистов в отличники и только благодаря своим способностям легко усваивать материал, совершенно не занимаясь повторением и выполнением домашних заданий, к тому же без всякого надзора за моей учёбой со стороны своих родителей, я всё-таки учился и закончил школу совсем не плохо, что позволило мне без особого труда сдать вступительные экзамены в Военное Училище.

Мы всегда жили обеспеченно. Мать с работы приносила полные сумки продуктов, отец подрабатывал извозом на персональной машине своего начальника. В буфете, в супнице от столового сервиза, без всякого надзора, лежали постоянно деньги, которые никто не считал. В школу мне ежедневно выдавали по 20-30 копеек на пирожки, хотя я, при необходимости, всегда мог взять деньги из супницы. В те времена не было столько соблазнов, как сейчас. Всё, на что я мог потратить деньги, ограничивалось 3-4 пирожками по 5 копеек в школьном буфете, да стаканом семечек или жареной кукурузы за 10 копеек за воротами школы. Кушаний и разносолов в доме было достаточно. Также и одевались мы хорошо. Моих сестёр попрекали в школе, что у них, у единственных в школе, дорогие и очень модные по тем временам плиссированные юбки. Я же носил в 3-м классе также, единственную в школе, совершенно новую форму, купленную в Ленинграде, которая отличалась от обычной гимнастёрки, особого покроя кителем, образца дореволюционной гимназии, как у

молодого Ленина, на картине времён его школьной жизни. Такой же был у меня и ранец. Нарядами этими, мы были обязаны, проведенной в 1961 году денежной реформе, когда деньги образца 1953 года заменили на новые с увеличением их номинала в 10 раз. Срок обмена установили коротким, к тому же к обмену допускались только ограниченные суммы. Поэтому люди, у которых денег было больше, чем допускалось к обмену, были вынуждены тратить их, чтобы они не пропали вовсе. Так и у нас имелись в наличии деньги, оставшиеся от продажи нашего дома в Ташкенте, которые мы берегли для покупки машины. Все магазины были уже выметены подчистую. Люди покупали любой товар, чтобы хоть как-то спасти свои сбережения. Мы всей семьёй поехали в Ленинград, к родственникам, где накупили одежды, два аккордеона, швейную машинку, столовые сервизы и т.д. Много денег всё-таки не удалось обменять. А надежда купить автомобиль, была похоронена надолго. Зато Ленинград я запомнил посещением Зимнего дворца и Эрмитажа. Не смотря на свои 8 лет, ещё не изгладились из памяти картины великих художников, скульптуры и бюст Петра Первого.С этой реформы запомнился случай, происшедший в 4-м классе. Отец моего друга Соколова, копил новые рублёвые монеты. В 1963 году он умер, и его жена оставила эти деньги, как память о нём. Соколов же, со своим младшим братом Колькой, украли их, а было их несколько горстей, может быть около 100 рублей, сумма по тем временам приличная, равная среднемесячному окладу инженера. Не сдержав своих чувств, чтобы не похвалиться, они показали в школе эти деньги и, играя роль богатеев, стали раздаривать всем своим знакомым, купленные на эти деньги перочинные ножики, футбольные мячи и подобную дребедень. Купили и мне перочинный ножик, как сейчас помню за один рубль тридцать копеек, хотя он и был мне без надобности. Дома я сказал, что нашёл его. Дело это быстро всплыло на поверхность. Всех счастливых обладателей подарков, равно, как и виновников события – братьев Соколовых, собрали в школе с родителями. Это был единственный случай в моей жизни, когда мою мать вызвали в школу из-за меня. Произошла разборка, со слезами и вспарыванием моим ножиком, купленных мячей, матерью Соколовых. Меня разбирали за обман, я тоже плакал и обещал больше так не делать. Братьев Соколовых, их суровая мать, член Горкома, нещадно выпорола дома. После этого они очень долго вели себя примерно.

Моя мать вела тогда изнурительную борьбу с партийной номенклатурой, погрязшей в коррупции и подавлявшей всех недовольных существующим положением. К концу правления Хрущёва, партийный аппарат, подмявший под себя все сферы власти, вышел из-под тотального контроля, существовавшего при Сталине и

закрепился во всех властных структурах. Круговая порука, кумовство, подхалимство, взяточничество и другие низменные пороки, возобладали над здравым смыслом.

Пользуясь своим положением, все эти чиновники, разворовывали государственное состояние, строили себе особняки, пировали и всячески унижали простых людей, прикрываясь словоблудием о построении коммунизма. Всё меньше находилось людей, пытавшихся бороться со злом. Тысячи людей сажались в тюрьмы, упрятывались в сумасшедшие дома. Те, кто имел возможность, выезжали на запад, становясь так называемыми «Диссидентами». Тем не менее, на местах ещё можно было кое-чего добиться, если действовать умело и целенаправленно. Моя мать, состоя членом горкома партии, имела некоторый вес в городе и к её мнению прислушивались, тем более, что, будучи достаточно грамотной, она умело составляла письма и прошения в центральные органы. Не одного стяжателя сумела она поставить на место и даже привлечь к уголовной ответственности. Поэтому, наш дом напоминал чем-то Смольный, времён революции. Десятки людей приходили и уходили, приносили жалобы, что-то просили. Постоянно кто-то ночевал у нас. Мать писала за всех

прошения, посылала петиции правительству и в партийные органы. Сама ездила в Обком, ЦК КПУз, отряжала других в командировки в Москву. В 1963 году наш сосед,

руководитель треста, был послан в Алма-Ату, на повышение. Вся их семья выехала из занимаемого им особняка и встал вопрос об использовании последнего.

Предполагалось поселить в нём одного из начальников этого треста. Моя мать же, на пленуме горкома, предложила разместить там детский сад. Но её предложение проигнорировали. Тогда мать, недолго думая, самовольно переселилась вместе с нами, в пустующий особняк, предоставив наш дом для одного непризнанного учёного, я забыл его фамилию. Помню только, что тот изобрёл телескоп и магнит, для неметаллических материалов, которые я наблюдал сам. Магнит действительно мог захватывать даже виниловые граммофонные пластинки, а в телескоп я смотрел на луну.

Этот изобретатель снимал какую-то лачугу и не мог добиться квартиры, а его изобретения не рассматривались, из-за отказа включить в состав соавторов ряд руководителей города. Его жену, моя мать, из жалости, устроила продавщицей в свой магазин. Несколько месяцев мы прожили в помпезном доме, имеющем огромный участок земли, засаженный виноградником. Видя такое дело, руководство города изменило тактику и, вроде бы, приняло решение о размещении в этом доме детского сада. Матери предъявили ультиматум о немедленном выселении, но она решила бороться до последнего. Тогда с нами жила престарелая, 1881 года рождения, бабушка, её мать. Прождав некоторое время власти направили к нам наряд милиции, который вынес всё наше имущество во двор. Бабушку, лежавшую на кровати, вынесли вместе с кроватью. Опустевшие комнаты начали обустраивать под детский сад. Вечером мы вновь занесли всё обратно. Через день милиция повторила свою операцию.

Борьба была не равная. После третьего или четвёртого раза, когда уже половина наших вещей была переломана и порвана, прибыли дети и воспитатели. Поскольку изобретатель также сопротивлялся выселению, нам некуда было деваться и мы, временно, были поселены все вместе в одну комнату. Жизнь для нас, тогда была не выносимая. Стояла осень, конец октября. Утром мы уходили в школу, а придя домой заставали все вещи на улице. Заносили назад и располагались в тесной комнате.

Ни о каких домашних уроках не могло быть и речи. Я был ещё мал и не воспринимал происходящего всерьёз, но мои сёстры хватили лиха. Особенно страдала бабушка. Почти не имея сил передвигаться, она всё время лежала в кровати и её постоянно, то вытаскивали на улицу, в холод, то мы затаскивали обратно. Не выдержав такого обращения, бабушка решила покончить с собой и выпила бутылку уксусной эссенции.

Она умерла в страшных мучениях только на третий день, врачи не смогли её спасти. На день похорон, в детский сад никого из детей не приняли. Хоронили её 7 ноября, после парада. Не помню точно, когда мы наконец вернулись в свой дом. Изобретатель получил квартиру, а детский сад просуществовал ещё короткий срок и был тихо ликвидирован. В освободившийся особняк, поправ все приличия, торжественно въехал тот самый начальник.Но смерть бабушки испортила праздник городского руководства. Было проведено следствие и многие начальники были наказаны. На какой-то срок, мать перестали трогать. Как раз подошло время моей старшей сестре Лене, закончить 11 классов, и она уехала в Саранск к тёте Тане, которая работала в то время секретарём в Мордовском Государственном Университете –МГУ, (не путать с МГУ Москвы). Не знаю, помогла ли тётя Таня или нет, но Лена поступила в Университет на факультет иностранных языков. Вообще, Лена училась в школе очень хорошо и закончить школу с медалью, ей помешали только вышеописанные события. Мы остались вчетвером.

Жизнь продолжалась. Я учился в школе, а после неё играл на улице. Тогда же я пристрастился к чтению. Достать хорошие книги в то время представлялось весьма

трудным делом. Все книжные магазины были завалены политической макулатурой. Полные собрания сочинений Ленина, Брежнева, Суслова, Рашидова и других

политических деятелей того времени заполняли полки магазинов. Из художественных сочинений были представлены произведения тех писателей, которые были угодны существующему режиму. Это были маловразумительные романы, описывающие героические будни сталеваров, колхозников, пастухов и т.п. Очень много было

псевдогероических рассказов о гражданской и Великой отечественной войнах, где красные и советские войска громили многочисленного врага, белых или фашистов.

Цензура вычеркнула все мало-мальски правдивые факты о наших неудачах. Много литературы посвящалось работе нашей милиции и КГБ, борющихся и побеждающих остатки преступности и многочисленных шпионов. Читать эту литературу было просто невозможно. Зато труды классиков, фантастику и приключения, доставались с трудом.

Особенно тяжело было с зарубежной литературой. Но мы находили выход. Каждая интересная книга, попавшая в руки кого – то из знакомых, после прочтения, передавалась следующему и зачитывалась буквально до дыр. Мать, как руководитель и член горкома, время от времени могла выписывать некоторые произведения, которые выпускались приложением к газетам и приходили по почте, раз в месяц. Отец также, хоть и малограмотный, но непременно доставал отдельные книги, как только имел возможность, бывая со своим начальником в командировках. Поэтому в нашей семье книги занимали достаточно много места. Я читал всё подряд, даже те книги, которые в моём возрасте, некоторым показались бы скучными, как например Лев Толстой, Чехов, Куприн и др. Тем не менее я читал и их. К 10 классу я прочитал полные собрания сочинений не только вышеуказанных авторов, но и также Уэллса, Марка Твена, Майн Рида, Цвейга, Брехта, Конан Дойля, Новикова-Прибоя, Тургенева, Шолохова и др. Я читал и стихи Лермонтова, Пушкина, Навои. Очень нравились мне исторические эпосы: Манас, Калевала, Песнь о Гайавате. И конечно, всевозможные сказки и фантастика, а также и энциклопедии. Признаюсь, что я частенько утаскивал книги из библиотек, в основном фантастику. У нас дома собралась значительная библиотека, которой пользовались наши знакомые и соседи, частенько, без возврата. Обычно день проходил следующим образом. Утром, после завтрака, все расходились по своим делам. Люда уходила в школу раньше меня, а потом шёл и я. До школы идти было полчаса, по пути я встречал своих друзей или специально заходил за теми, кто жил по дороге и далее мы двигались группой, причём приходилось проходить мимо 9-й школы, что составляло некоторую опасность. Наши сверстники из 9-й школы недолюбливали нас, чистеньких детей, обеспеченных родителей и всегда старались напасть на нас скопом. И нам часто приходилось удирать от них. После окончания уроков, вплоть до 8 класса, мы почти все, и девчонки, и мальчишки отправлялись на пустырь, расположенный за вечерней школой. Прежде всего, обычно, следовала драка, одна или две. Выясняли отношения между собой мальчишки. Дрались до первой крови. Никакого антагонизма в этом не существовало. Я тоже однажды подрался там с одноклассником – Толиком Хорошиловым, просто так. Он мне предложил подраться на предмет кто сильнее. Драка закончилась вничью. У обоих остались синяки и кровь пошла из носа. Дома я объяснял, что ударился об дверь. А Толик был известный драчун и синяков у него всегда было достаточно, тем более его отец часто лупил его за плохое поведение и двойки. Чаще всего дрался Саша Шепелев – он считался в классе самым сильным и потому ему приходилось постоянно самоутверждаться. Ему даже приходилось иной раз драться и со старшеклассниками. Как я уже говорил, эти драки проходили незлобиво и сразу после драки, мы мирились. Примерно также происходит и в животном мире. Вожак обязан поддерживать свой имидж. Далее мы играли в коллективные игры, типа «Красное знамя». Здесь делились на две группы, делили поле пополам, вешали на своей территории галстук и пытались сорвать такой же галстук у противника, одновременно не давая ему утащить свой. Или в другие подвижные игры.

Набегавшись, шли по домам. Дома обедали и выходили на улицу. Здесь уже были другие игры. Например – лянга. Национальная узбекская игра. В неё играли по 2,3, 4,5 человек, не более. По очереди подкидывали ногой кусочек бараньей шкуры с пластинкой свинца. Надо было определённое количество раз подкинуть лянгу, не

трогая её руками и не давая ей упасть. Играли и в пёрышки от чернильных ручек, пробками от бутылок, в «Чижика», в «казаки- разбойники», футбол и хоккей, в прятки, пятнашки, лапту и многое другое. Почти всё, оставшееся после школы время, проводили на улице. Других развлечений не было. По телевизору, наличием которого могли похвастаться очень немногие, по одной единственной программе, шли, в основном, политические передачи и скучные фильмы, причём по многу раз подряд.

К примеру, я помню, что одно время, наверно 3-4 месяца, по воскресеньям, шёл фильм «Павел Корчагин», то на русском, то на узбекском языках. Один раз посмотреть было интересно, но так часто… И конечно, мы играли в войну. В те времена, в семьях наличествовало по много детей. Нормально считалось иметь 3-4 ребёнка, а в узбекских семьях их было по 5-6 и более. На нашей улице -Проезд Калинина, к которой примыкало ещё два тупика, на примерно 40 домов, приходилось, по крайней мере, не менее 50 подростков мужского пола, в возрасте от 11 до 16 лет. Малышей и более взрослых парней в расчёт не принимали. Имелись две, постоянно действующие, воюющие армии. Одна армия состояла из более взрослых ребят и их младших братьев.

В другой армии, где числился я, состояли младшие ребята и 3-4 парней постарше. Нами были вырыты укрепления в виде нор, на почти отвесном обрыве, высотой около 5 метров, оставшегося после наводнения, русла реки Ангрен, где мы держали оборону. Вражеская армия штурмовала наши позиции снизу, а мы отбивались камнями и комками глины, что было в общем довольно опасно, но тем не менее, я не помню случая, чтобы кто-то сильно пострадал, хотя шишки и синяки имели место.

Иногда враг добирался до укреплений и происходил рукопашный бой, где в ход шли деревянные мечи с нашей стороны и металлические сабли, выполненные из ободьев бочек, которыми была вооружена противная сторона. Часто мы терпели поражение и разбегались куда попало. Некоторых отлавливали в плен и «пытали», добиваясь пароля. Только с наступлением темноты расходились по домам. Вражеская армия имела «штаб» в одной из многочисленных груд бетонных плит, расположенных на дне бывшего русла. Эти плиты во время наводнения сбрасывали в бушующий поток, чтобы перекрыть воду и пустить в сторону. Безобразные груды железобетона так и остались