сбиваются, так как от поднявшегося шума перестают слышать музыку, Морис Равель откуда-то беспрестанно кричит в зал: «Гениально!». Нижинский, написавший для балета хореографию, отбивает пальцами ритм – против обезумевшего свиста публики.
Волнения достигают апогея на отрывке номер 13 – как и предвидел Стравинский (какая была бы радость для Арнольда Шёнберга, сторонника теории заговора во власти числа 13). Танцоры словно в дурмане, посреди представления менеджер театра выключает свет, дабы избежать эскалации, но танцоры на сцене продолжают работать, и когда свет вновь загорается, у людей в зале возникает странное чувство, будто это они – сцена, а танцоры – публика. Лишь благодаря стоическому спокойствию дирижера Пьера Монтё, продолжавшему, как и танцоры, работать, удается довести постановку до последнего такта. На следующее утро «Фигаро» пишет: «Сцена изображала человечество. Справа сильные молодые люди собирают цветы, в то время как трехсотлетняя старуха безумно пляшет. На левом краю сцены старый человек изучает звезды, в то время как то тут, то там приносят жертву богу света. Такое публика не стерпела. Она освистала пьесу. Несколько дней назад она, может быть, еще аплодировала бы. Русские, не особо разбирающиеся в приличиях и обычаях стран, в которые приезжают, не знали, что французы без церемоний начинают протестовать, когда глупость достигает предела». Эти слова приводят Стравинского в ужас