– Мама, я вернулась!
Джин закрывает за собой дверь и замечает странную тишину.
– Мама, ты здесь?
И тут появляется Франческа, которая, судя по всему, успокоилась, как полагается.
– Да, конечно, я здесь…
– А что ты делала?
Джин поднимает бровь, слегка заподозрив что-то неладное.
– Готовила, а что?
– Ммм… И правда, чувствую, как вкусно пахнет! Что у нас на ужин?
– Готовлю вкусный грибной суп для папы.
– Как это? А для меня – нет? Ты от меня что-то скрываешь.
– Ну что ты говоришь! – Франческа начинает смеяться. – Разумеется, и для тебя тоже! Только не знаю, может, тебя куда-нибудь уже пригласили или…
Джин немеет. Ее сердце начинает бешено биться. Она чувствует, что ей не хватает дыхания, у нее кружится голова. «Кто? Что? Он не мог быть здесь. Не опять. Не сейчас. Не с моей матерью». Тогда Джин пронзает ее взглядом, но мать спокойна, улыбается ей и качает головой, словно спрашивает: «Что с тобой, моя девочка?» А потом произносит простую фразу: – Элеонора оставила в твоей комнате конверт, может, с пригласительными билетами, я не знаю, я его не открывала.
– Ну еще бы! Этого еще не хватало!
Джин становится суровой, уверенной в себе и быстро идет в свою комнату. Франческа с облегчением вздыхает; самое трудное уже сделано. «Слава Богу, я думала, что не получится». На столе лежит запечатанный конверт, Джин его открывает, разрывая сбоку, и находит записку, написанную характерным почерком Эле:
«Приветик, как ты? Мы с тобой уже сто лет не перезванивались! Придешь сегодня вечером в ресторан „Мирабелле” на улице Порта Пинчиана, дом четырнадцать? Давай, это будет отличный ужин на двоих! Я должна тебе сказать что-то важное. Очень важное, настолько важное, что я, разумеется, не могу сказать этого по телефону! И без всяких твоих обычных отговорок, поняла? Я забронировала столик на имя Фьори, на девять вечера. Давай, я тебя жду!»
Джин складывает записку. «Черт, уже двадцать минут девятого. Мне еще нужно принять душ, не знаю, успею ли к девяти. Ладно, сейчас ей позвоню». Джин берет мобильник, выстукивает номер, но там включен автоответчик. «Ни слова… Эле, как всегда, растяпа. Какая ерунда! Теперь мне придется все делать второпях!»
– Мама! – кричит ей Джин из своей комнаты, быстро раздеваясь.
– Что, милая?
– Нет, ничего, сегодня вечером я буду ужинать в ресторане.
«Ну надо же! – думает Франческа. – Серьезно?». И про себя смеется, но вслух говорит:
– Хорошо, но только не слишком задерживайся.
– Нет, нет, – обещает Джин и прыгает под душ.
Оставляя машину на парковке в Лудовизи, Джин слышит вибрацию мобильника. Пришло сообщение. Джин смотрит, который час. Ровно девять. «Это чтобы Эле стала такой пунктуальной? Да она такой никогда в жизни не была. А теперь ей хотелось бы, чтобы пунктуальной стала я! Безумие!» И тут она видит, как сильно можно ошибиться. Нет, это от Николы! Невероятно, но совпадения действительно существуют. Ведь именно о нем она только что думала.
«Привет, Джин, как ты? Надеюсь, все хорошо. Ты не против, если завтра вечером мы куда-нибудь сходим? Например, на открытие нового кафе? А если нет, то в ресторан, про который я тебе говорил. Дай мне знать. Хорошего вечера! Или доброй ночи, если ты скоро ляжешь спать. Хотя я сомневаюсь…»
«Да уж, это не Стэп, но, по крайней мере, он симпатичный». Так что она ему сразу же отвечает. В самом деле, хватит откладывать.
«Все в порядке, спасибо. Мне будет очень приятно тебя увидеть. Я бы предпочла новое кафе. В любом случае, созвонимся завтра. Спокойной ночи».
«Да, гораздо лучше аперитив в кафе, чем ужин только вдвоем. Очень странно, что он предложил мне именно „Мирабелле” – ресторан, который выбрала Эле. Что ж, сразу видно, это модное место». Джин входит в подъезд гостиницы и идет дальше, следуя указателям. Заходит в лифт, нажимает на кнопку с цифрой «семь». Двери закрываются и лифт едет вверх, на верхний этаж этого великолепного здания. Когда двери лифта открываются, она замирает с открытым ртом. Рассеянный свет, цветы повсюду, застекленные витрины, заполненные хрустальной посудой, сосудами из выдувного стекла и старинного фарфора – совершенными, безупречными. Из огромных окон открывается умопомрачительный вид, от зданий в умбертинском стиле квартала Пинчиано вплоть до исторического центра и даже дальше, где римские крыши сливаются с бесконечностью. Ресторан совершенно пуст. Здесь только официант: ему слегка за пятьдесят, он лысоват. Он улыбается ей. Рядом с ним, одетый, как положено, в униформу, с непременным колпаком на голове, – шеф-повар с аккуратной бородкой. Он весь внимание.
– Добрый вечер, вы, наверное, Джиневра, – любезным тоном говорит официант. И Джин удается только кивнуть. – Мы вас ждали, прошу вас, сюда. Столик на имя Фьори, верно?
Джин снова кивает и молча следует за официантом. Шеф-повар ее сопровождает и передает ей лист бумаги.
– Я позволил себе приготовить эти блюда, но если вы хотите что-то другое, только скажите.
Джин берет меню, отпечатанное на слегка рифленой бумаге цвета сливок, и начинает читать. Глотает слюну. Она не верит своим глазам.
«Спагетти с морскими черенками и прессованной икрой кефали. Соленый сибас с гарниром из спаржи и фиолетового картофеля. На десерт – ананас и фисташковое мороженое».
Это ее любимые блюда. Джин удается только пролепетать: «Нет, нет, все отлично». Шеф-повар улыбается, но Джин понимает, что здесь что-то не так. «Это не в духе Эле – придумывать что-нибудь такое: она даже не помнит, кладу я в кофе сахар или нет. А тут такой подробный список…»
– Прошу вас. – Официант отодвигает стул, приглашая ее сесть. – С вашего позволения я вернусь на кухню.
И они оба, вместе с шеф-поваром, уходят. В центре стола стоит закрытый ноутбук с наклеенной на него липкой бумажкой, на которой написано печатными буквами: «Это для тебя, открой его».
Джин подвигает его к себе, открывает крышку с экраном и слегка наклоняет ее назад, пока экран не оказывается ровно перед ней. На клавиатуре лежит другая записка, тоже написанная печатными буквами: «Нажми здесь». Джин так и делает. Начинается ролик с чудесной музыкой Тициано Ферро, с его песней «У тебя в глазах острова», завершаясь как раз тогда, когда на экране появляется Элеонора:
«Я тебе сразу скажу, чтобы ты не сердилась: к сожалению, у меня дела, но я тебе клянусь, что ужинать в этом ресторане с тобой было бы чудесно, чудеснее всего на свете, и я хотела бы сделать это с огромным удовольствием. Черт, я бы охотно пообедала и с этими двумя, которые, как я вижу, тебя тут обслуживают. Да ладно, нет, я шучу! К сожалению, я пока еще очень влюблена в Маркантонио, и именно он заставил меня все это сделать… То есть я не слышала его больше двух месяцев, и он мне позвонил только из-за этого, понимаешь?»
Потом Элеонора смотрит вправо от экрана и кивает. «Да, да, хорошо», – говорит она кому-то за пределами видимости. Потом она снова поворачивается к камере компьютера и фыркает; видно, что этот кто-то, ей, наверное, что-то запретил. «А сейчас, к сожалению, я должна с тобой проститься, развлекайся, прошу тебя, а завтра ты мне все расскажешь, поняла? Но именно все-все-все».
Она ехидно улыбается, и видео заканчивается.
Джин продолжает смотреть на черный экран, когда начинается следующий ролик. Появляется ее мать; она смотрит потерянным взглядом.
«Мне надо говорить? Что, уже началось? Ах, да, хорошо, тогда начинаю». Франческа немного скована и скорее смотрит на кого-то другого, чем в камеру. Потом кто-то за кадром объясняет ей, что делать, и, наконец, Франческа сосредотачивается и начинает говорить: «Милая, я уже знаю, что отныне буду для тебя предательницей, но иногда мать должна брать на себя ответственность. Вот я и подумала, что будет правильно вмешаться в это дело, потому что я вижу, что тебе все еще очень плохо. Хочешь знать, о чем я думала все эти дни? И вот что я тебе скажу: иногда мы упрямствуем и только из-за гордости отказываемся от нашего счастья. Видишь, как мы с папой счастливы? Счастливы, правда? Да, но ты должна знать, что и мы тоже совершали ошибки, в наших отношениях были кризисы; один из нас совершил ошибку, изменил. Представляю себе, что ты можешь удивиться или даже расстроиться, но ты должна об этом узнать. Ты должна знать и, самое главное, понимать, что твои родители – живые люди. И он тоже человек, и это естественно, что он ошибается. Он меня попросил… – И видно, что Франческа указывает на кого-то за кадром, – убедить тебя, попросить тебя поразмыслить и понять, что он тебя любит. Да, так он мне и сказал! Нет, не волнуйся, он не рассказывал мне ничего из того, что произошло, но он дал мне понять, что ошибся. Я твоя мать, и мне не нужно знать всего; я уже прекрасно обо всем догадалась. Я была бы совсем дурочкой, если бы не заметила, сколько ты плакала и что парень, который каждое утро стоит перед нашим подъездом, – это не новый почтальон, а кто-то, кто ищет твоего прощения. Неужели так трудно простить? Может быть. Страдания велики, я это знаю, я и сама страдала, но я счастлива, что дала еще один шанс твоему отцу. Ой, мне изменяли; вот я тебе и сказала, что это изменял он. – Франческа смеется. – Однако если бы я его не простила, то тебя и твоего брата сейчас бы не было, а я точно знаю, что моя жизнь без вас была бы не такой счастливой. Милая, поступай так, как считаешь нужным, но я хотела, чтобы ты знала про эту часть нашей жизни, о которой не знала раньше; может, это тебе поможет принять правильное решение. Люблю тебя. Твоя предательница-мама».
Джин молчит, смотрит на экран, и не проходит и секунды, начинается новый ролик. На сей раз это он, Стэп.
«Так ты думала, что я оставил тебя в покое, правда? Нет, я никогда не отступаю. Я убедил Маркантонио умолять Элеонору написать записку, которую ты нашла. Я заставил его сделать это, не гнушаясь шантажом. Одним словом, так или иначе все мы друг другу что-то должны. Все, кроме твоей мамы. Вот она-то была по-настоящему милой; серьезные проблемы у нее были только с тем, как попасть в кадр. Ты заметила, да? Но потом она наловчилась. И все-таки учти, что мы сняли это практически с двадцатого дубля! Короче говоря, мы сняли почти целый фильм! – Джин хохочет. – В общем, он уже готов для телепередачи или сериала. Но я ей ничего не сказал – ни про нас, ни про то, что ей нужно говорить. Она спросила меня только об одном: „Стэп, а ты и вправду хочешь сделать ее счастливой?” И я ей ответил: „Больше всего на свете”. Тогда твоя мама улыбнулась и сказала: „Ладно, давай, доставай кинокамеру, будем снимать”. Правда, потом она изумилась: „Как, этой штуковиной? Неужели? Просто мобильником? А я-то бог знает что себе воображала!”».
«Да уж, – думает Джин, – мама – она как раз такая, технически безграмотная». И продолжает смотреть видео.
«Теперь, дорогая Джин, есть два выхода. Я бы мог поднять переполох и привлечь и твоего брата, и отца, и дядю, и людей, о которых ты мне рассказывала. Или же я мог бы пойти на телевидение, на программу Марии де Филиппи. В любом случае то, что я хочу тебе сказать, останется тем же самым. Ты не веришь, что Стэп, который делает это все для тебя, тебя любит, чувствует себя виноватым и хотел бы, чтобы его простили? Ладно. Если ты не хочешь меня прощать, то просто люби меня так, как любила раньше, мне и так хорошо».
Ролик распадается на несколько фотографий, которые в прежние времена они снимали вместе. А фоном звучит ее любимая песня – «Некоторые ночи» Лучано Лигабуэ. А вот фотографии с прослушивания в театре Делле-Витторие; их первый ужин; прогулка вдвоем. А вот они едят мороженое в баре, а потом оба смеются, потому что у Стэпа согнулся вафельный рожок, и мороженое шмякнулось на прилавок. Фотография на мотоцикле, сделанная тайком с его зеркальца; одно селфи на проспекте Франции, другое – на мосту на закате, третье – на фоне висячих замков, еще одно – на рассвете какого-то дня на том таком диком и пустынном пляже Мальдивских островов. Потом песня Лигабуэ совмещается со словами песни «Гордость и достоинство» Лучио Баттисти: «Без тебя, уже без корней… Сколько еще дней впереди, и все их надо потратить…», воспоминания обо всем времени, проведенном вместе… «Я чувствую себя пустым мешком, брошенной вещью…» «Да, такой и я себя чувствовала, Стэп. Ни одна песня никогда не была точнее и уместнее, и даже музыка передает душераздирающую боль от ощущения пустоты вместо любви». Слезы безмолвно начинают стекать по ее щекам, одна за другой, пока она сидит перед этим темным экраном, в освещенном зале, на великолепной террасе над крышами Рима. Но эта красота не может сгладить боль. «Нет, не могу», – думает Джин. Потом на темном экране ноутбука появляется ее отражение. А за ним – Стэп:
– Привет, Джин. Твоя боль меня мучает. Я сейчас на тебя смотрю и стыжусь еще больше. Я бы никогда больше не захотел совершать того, что сделал, я бы вернулся назад и уничтожил бы то, что было, но это невозможно. Только ты можешь это сделать, если хочешь: стоит только тебе улыбнуться и оставить все эти страдания в прошлом. Прошу тебя, подари мне еще один шанс. Клянусь тебе, такого больше никогда не повторится.
Стэп разводит руками, потом закрывает глаза и ждет, что так или иначе судьба свершится, и что-нибудь произойдет. Он слышит звук отодвигаемого стула и тогда еще сильнее зажмуривает глаза, делает глубокий вдох и ждет. И наконец чувствует, как она крепко, от души его обнимает. Стэп открывает глаза. Джин у его груди. Он немного отклоняется и улыбается ей.
– Я спрашиваю себя, почему я так сильно тебя люблю, но не нахожу никакого ответа. Единственное, что я знаю – это то, что ты невероятно красивый.
И они страстно целуются. Из другого конца ресторана, из-за стеклянной двери официант и шеф-повар наблюдают эту сцену.
– Ну вот, – вздыхает повар, – можно подавать ужин.
Но официант продолжает улыбаться и радоваться счастливому концу этого странного фильма.
– Эй, давай, пошевеливайся, иди в зал, узнай, какое вино они хотят! – ругает его шеф-повар и возвращается на кухню, чтобы завершить приготовление блюд «меню для Джин».
Чуть позже. За большими окнами темно-синее небо освещено несколькими дальними звездами.
– Какое чудесное место… Какой отсюда вид, – говорит Джин. Стэп улыбается и ставит бутылку траминера в ведерко со льдом.
– Да, изумительный.
– Но как ты это сделал?
– Забронировал? Просто позвонил, проще простого.
– Дурак! Я имею в виду, забронировал его только для нас.
– Хочешь честно? Я и сам не понимаю. Думаю, они узнали о нашем романе и потому сжалились надо мной.
Джин фыркает:
– Неужели ты не можешь говорить серьезно хотя бы раз?
– Ну хорошо. Они задолжали одну услугу Полло, так что я воспользовался этой, если можно сказать, любезностью… И все-таки, эх, они заставили меня заплатить за ужин!
– Ну и скотина же ты!
– Ну извини, ты же сама меня спросила. Или я не должен был тебе этого говорить?
– Мог бы и умолчать.
– Ну уж нет. Ты должна знать, что я пытался вновь завоевать тебя во всем и для всего. И совсем не только благодаря любезности Полло.
– Наверняка у твоего друга были должники по всему Риму.
– Да, он много кому делал добро. Да и к тому же, хотя он был немного… такой, все относились к нему с симпатией.
– «Такой»? Какой такой? Что ты имеешь в виду?
– Такой, такой… такой Полло. Вот и все.
Джин кивает и пробует кусочек сибаса.
– Ммм, пальчики оближешь. «Меню для Джин» – такая вкуснятина!
– Это да.
– Шеф-повар просто гений.
– Да, правда.
Джин смотрит на Стэпа, и внезапно ее настроение меняется.
– Так ты уже был здесь с какой-то другой?
Стэп становится серьезным.
– Нет, никогда.
Джин снова на него пристально смотрит.
– Я говорю правду.
Она успокаивается и снова берется за еду, но потом вдруг снова перестает, словно о чем-то вспомнила.
– Поклянись, что больше никогда не придешь сюда с другой.
Стэп берет салфетку, вытирает губы, поднимает обе руки и скрещивает указательные пальцы около рта.
– Кляну… – начинает он.
– Да, да, клянется он всеми святыми! Нет, давай серьезно, ты должен сказать это серьезно.
– Ладно.
Тогда он поднимает правую руку к лицу – ладонью к себе и тыльной стороной к ней.
– Клянусь, что больше никогда не приду сюда в «Мирабелле» ни с какой другой… – и добавляет: —…кроме тебя. И надеюсь, для того, чтобы отпраздновать что-то хорошее, а не для того, чтобы заслужить прощение.
– Хорошо, я согласна.
Ее лицо светлеет: похоже, у нее не осталось никаких опасений.
В тишине этого прекрасного зала – только они вдвоем. Не слышно никаких звуков, кроме песни «Взгляд любви» Берта Бакарака.
Не поднимая глаз от тарелки, Джин говорит ему тихо и таким тоном, который почти не кажется ее собственным.
– Не знаю, как ты убедил мою мать, и тем более не знаю, как ты убедил меня. Но прошу тебя, не заставляй меня больше страдать. Иначе я просто умру. Если ты не уверен, что сможешь, то тогда встань прямо сейчас и уйди, прошу тебя.
Стэп смотрит на нее: она все еще не поднимает взгляда от тарелки. Он немного молчит, и вдруг ему, как никогда, становится стыдно за то, что случилось.
– Джин, прости меня, серьезно, больше такого не произойдет, клянусь тебе.
Он берет ее за руку, и тогда Джин поднимает глаза и улыбается ему. Кажется, что теперь она уже не сомневается и успокоилась, наконец-то успокоилась, и они продолжают есть, часто переглядываясь и иногда улыбаясь друг другу, хотя и немного смущенно.
Потом Джин внезапно любопытствует в последний раз.
– Извини, а если бы я не согласилась тебя простить, то за весь этот ужин заплатила бы я?
– Боюсь, что так.
– Тогда хорошо, что ты остался! Я ушла из дома без денег.
О проекте
О подписке