Глава 3

В которой пацаны крепко призадумались

Для того, чтобы ящик крепкого аббатского эля оказался на крыше небоскреба на Тридцать пятой улице, в котором располагается штаб-квартира «Общества защиты прав ЛГБТ», мне сперва пришлось основательно поработать пальцами и языком. Подделать квитанцию службы доставки большого труда не составило, но еще пятнадцать минут я убеждал охрану, что ни один гей или лесбиянка по моей вине сегодня не пострадает.

– Я угощаю! – царственно провозгласил я, открыв плечом дверь на мансардный этаж, где под ярким светом софитов мои друзья Стивен, Мэтт и Робби наносили последние мазки краски на изображение монструозной, анатомически достоверной вагины вокруг двустворчатой стеклянной двери и вывески со словами «Глубокая бездна».

Спустившись со стремянок и увидев пиво, чуваки удивленно забубнили:

– Бельгийское?! Черт, откуда у парня деньги?

– Да, как-то даже не по себе! Ну где он их мог взять, а? Тут какая-то тайна…

– Не спрашивайте, откуда они у него! Я отказываюсь это знать. Моя сестра до сих пор боится надевать кольцо, которое наш мальчик ей подарил – думает, что он снял его с мертвой женщины, – с милой улыбкой проворковал Робби.

– Тупицы! Я убиваю всего четыре типа людей: тех, кто носит одежду желтого цвета…

– Вот увидишь: сейчас зачем-то на пунктуацию перейдет…

– …тех, кому, в, каждом, пробеле, без, запятой, мерещится, подвох…

– Говорю тебе, бро: этого типа корежит от запятых, словно черта от кристингла…

– …тех, кто «берет» в кавычки расхожие выражения; а особенно тех, кто «походу» в изнасилованных производных предлогах видит остроумный субститут подобия, но не повод для кровавой резни…

– Ты понял, почему он не «взял» в кавычки слово «остроумный»?

– Потому что кавычки сделаны из запятых, а он ненавидит запятые?

– Короче, комрады: я заключил контракт…

Мэтт замахал руками:

– Ни слова больше! …М-м… подмышечный спрей «Миссис Снуффли»?

– И близко не валялось. Следующий!

– Корм для хомяков «Пако Вонючка»? Серия путеводителей по городу Бойзи, штат Айдахо? Мужские трусы «Коротышка Кармайкл»? – орали пацаны наперебой.

– Все мимо, болваны. Готовы? «Мак-Мать-Его-Да-а-а-гглз»! Бдыщь-бдыщь, пиу-пиу, лузерята!

Я победоносно подул на указательные пальцы, из которых струился воображаемый дымок. У мучачос отвисли челюсти.

– Врешь! Быть не может!

– Угум, ролики на телевидении, билборды…

– Чувак, как ты это сделал? Лови вайбы любви, брат! Тяни пятерню! Жжешь!

Мы расположились на шезлонгах перед входом в клуб. Держа в руках открытую бутылку, я начал свою тронную речь:

– Так, малявки, тишина! Хочу вам сказать кое-что. Вы знаете, что много лет я глубоко сидел в том самом месте, откуда двадцать три года назад, перепутав дорогу, появился на свет наш друг Стивен (невнятный гул одобрения). И вот теперь, когда в темноте впервые забрезжил светлый лучик надежды – что же я вижу, сэры? Кто надоумил вас, что клитор похож то ли на авокадо, то ли на рожу Харви Вайнштейна?

– Фу, чувак, это было так грубо! Мэтти же старался…

Здесь, наверное, пришла пора немного рассказать о моих друзьях. Которые, как вы сами потом убедитесь, сыграют в этой истории просто невероятно важную роль! Хотя еще правильнее будет сказать – не сыграют вообще никакой. И я им за это очень признателен. Почему, спросите вы? Да потому, что этих бестолковых оболтусов лучше держать подальше от любых историй, иначе эти истории превратились бы в нескончаемые вариации одного единственного сюжета, на котором основаны все без исключения ситкомы девяностых: несколько инфантильных дебилов навечно заперты в одной комнате, и любое их начинание заканчивается позорной неудачей под злорадный смех таких же дебильных зрителей.

Я познакомился со всеми тремя несколько лет назад на знаменитой «Задничной выставке» в галерее Робби в Сохо, куда я и сам тогда пристроил пару задниц (холст, масло). То было время смелых творческих экспериментов, основанных на моем живом – я бы даже сказал, всепоглощающем интересе к данной теме, и благодаря этому интересу я сильно сблизился с начинающим галеристом и двумя главными звездами выставки, художниками Мэттом и Стивеном.

Задницы, правда, в ту пору у них выходили совсем неубедительными, поскольку писали они их, основываясь на туманных, обрывочных воспоминаниях о предмете. Их бешеный юношеский темперамент, столь долго подавляемый зубными скобами, очками с толстыми линзами и строгими еврейскими мамашами, не позволял им продолжать спокойно сидеть у мольберта, когда натурщицы снимали трусы. Пацаны начинали распускать руки, а натурщицы начинали звонить в полицию.

Даже видавшие виды сыщики долго отказывались верить в то, на что они каждый раз натыкались в деле четырех юных постимпрессионистов. Хотя в нашем ремесле маскулинные типажи отсеиваются еще на этапе рисования фруктов, все трое подследственных оказались гетеросексуалами – включая меня, но исключая Стивена, который был девственником – другими словами, все еще числился подающим надежды проспектом без права претендовать на профессиональный контракт.

Когда-то давным-давно, в эпоху мрачного средневековья трех-пятилетней давности подобное единодушие в пределах любой отдельно взятой творческой группы еще могло быть оправдано тем, что прежде обвиняемые не пользовались должной свободой при выборе гендерных ролей; теперь же оно безоговорочно обрекало нас на тотальную обструкцию возмущенных коллег, строивших за нашими спинами подлые козни в редких паузах между обязательными для всех прочих участников индустрии гомосексуальными оргиями. Эта наша убежденность обосновывалась одним единственным – зато совершенно неопровержимым наблюдением: в двери наших мастерских отчего-то не ломились хищные толпы агентов, покупателей и меценатов!

Возможно, из-за того, что с натурщицами мне везло гораздо чаще, я быстро завоевал авторитет в этой компании. Мы вскладчину арендовали большую мастерскую над галереей Робби, где попытались развить ошеломительный успех «Задничной выставки», о которой, например, известнейший искусствовед Рон Циммер в своем обзоре в «Геральд» написал (честное слово): «…проходя мимо одной из галерей на Хаустон стрит, и стараясь не смотреть на огромную, ярко-зеленую ж… в ее витрине, я…»

Дальше речь шла о чем-то, не имеющим отношения к задницам, но это не мешало нам при каждом удобном случае с важным и загадочным видом ссылаться на «многочисленные восторженные рецензии в прессе».

Проблема, однако, так никуда и не исчезла, и парни продолжали злостно саботировать непримиримую борьбу всего прогрессивного человечества с нашими личными внутренними демонами, которые подозрительно смахивали на прилизанного франта в рубашке с поднятым воротником, салютующего бокалом мартини каждой входящей в бар красотке. Едва завидев обнаженных натурщиц, мои друзья по-прежнему забывали обо всем на свете и неслись по направлению к ним с выпученными глазами, размахивая руками и швыряя в разные стороны кисти и краски.

Поэтому, когда отец Робби, четырехзвездный генерал Бенджамин Марш, в очередной раз внеся за нас залог в суде, решил, что с него хватит, и отказался оплачивать свою долю ежемесячной арендной платы за мастерскую и галерею в двадцать четыре тысячи долларов, мы оказались на улице, поскольку тех восемнадцати долларов на четверых, что причитались с нас, не хватило бы даже на противозачаточные средства.

Снова попав в свою родную стихию, я наконец взялся за ум и основал рекламное агентство, о котором вы уже немного знаете. Что до пацанов, то они, окончательно лишившись доступа к живой натуре, предали наши высокие идеалы, и встав на позорный путь конформизма и штрейкбрехерства, покрыли стены одного ночного клуба в Челси изображениями собственных эрегированных гениталий. Справедливости ради следует сказать, что вышло это у них настолько удачно, что дела их тоже понемногу пошли в гору.

Проницательный читатель, наверное, уже и сам догадался, что изложенное выше появилось здесь не ради оправдания автора за его преступное соучастие в состоявшемся немедленно вслед за тем безобразнейшем диспуте. Оно, скорее, послужит скупым намеком на долгие годы тяжелейших нравственных испытаний поистине диккенсовского масштаба, которые ему пришлось претерпеть прежде, чем навсегда покинуть тесные пределы столь чуждого ему круга!

Но мы немного отвлеклись. Я продолжал:

– Джентльмены! Разве можно забыть те счастливые времена, когда вы и я, бок о бок и в поте лица своего возделывали казавшуюся нам бесплодной ниву генитально-прикладной живописи? Откровенно говоря, ранние этюды подавляющего большинства из присутствующих были полны прискорбных несовершенств – хотя в них и присутствовали некоторые черты, что отличают руку зрелого мастера от убогой мазни бесталанного неофита. Но уже тогда, с омерзением разглядывая ваши пестрые масляные шаржи я – провидел, я – волхвовал:

«Где-то там, – шептал я заветные слова, не осмеливаясь произнести их вслух, дабы не навлечь на всех нас лютую беду, – где-то там, в этих смрадных задничных пучинах, подобно сочной мякоти дуриана, снаружи покрытой грубой, дурно пахнущей кожурой, тихонько вызревает благоуханный плод, из семян которого со временем обязательно пробьются на свет первые ростки гражданского протеста против свирепой диктатуры транс-элит!

Не означает ли это, что близок и тот день, когда наши гордые штандарты взовьются над этой неприступной цитаделью, каждый дюйм которой обагрен кровью тех, кто с таким шокирующим легкомыслием соглашается откромсать себе столь вдохновенно воспетые нами части тела – во многом, если не исключительно из-за позорной привычки самоудовлетворяться, в буквальном смысле без конца тиская наладонные электрические сублиматы?»

– Браво! – восхитился Мэтт.

– С той поры минуло немало лет, и посеянные нами семена дали обильные всходы – увы, господа, но я говорю отнюдь не об этом диковинном настенном артефакте, который наш друг Стивен заносчиво назовет «долгожданным возвращением в лоно подлинного искусства». Речь, разумеется, идет о ваших великолепных пенисах! Сила, выразительность, невинное бесстыдство и одновременно дерзкий вызов, изобличающий насквозь прогнившую этическую доктрину социал-анархистов; неисчерпаемое многообразие мифологических и архетипических контекстов… и я бы еще добавил, безупречное владение мазком – добавил бы, если бы не опасался, что один низменный и пошлый ум – и здесь, конечно, я имею в виду нашего друга Стивена – может усмотреть с этом вовсе не подразумеваемую мною двусмысленность… Но, джентльмены! Должен вам сказать, что вот эта разверстая волосатая штуковина – это первый тревожный звоночек…

По рядам слушателей прокатилась волна возмущенного ропота.

– Нет уж, позвольте мне закончить! Вы свернули не туда! Прямые, ясные, лапидарные линии уступили место претенциозной замысловатости; причудливая выспренность нынче правят бал там, где раньше царили лаконизм и изысканная простота! Опомнитесь, господа; заклинаю, опомнитесь!

Обессиленный, я рухнул в шезлонг.

– Это было… божественно… – всхлипнул Мэтти.

Робби поднялся и провозгласил:

– Так, парни, теперь говорю я! Мы знаем Джо еще с тех пор, когда он мечтал сделать карьеру пассивного курильщика в китайских го-игральнях, чтобы подцепить саркому легких и отсудить у них четыре с половиной тысячи зеленых. И пускай этот нагло пользующийся своим шахтерским обаянием среднезападный фавненок был единственным из нас, кто, желая вкусить любви, хотя бы однажды не помышлял о рогипноле^[5], но взгляните на него сейчас! Перед нами, между прочим, тот самый человек, который уже совсем скоро бесцеремонно сорвет свадебные покровы с изумительного тела моей сестры Стефании – и не окажется после этого на скамье подсудимых!

– Ну и зря. Эта ваша сестра не отличит Кандинского от кондитерской, – проворчал Мэтт, который лет пять назад совершил классическую ошибку новичка, и попытался из школьной лиги сразу перепрыгнуть в профи, подбивая клинья к Стеффи, – со всеми предсказуемыми трагическими последствиями.

– Не думайте, сэр, что голос крови способен заглушить мое возмущение по поводу грубого невежества этой особы. Помните мой грандиозный цикл батальных полотен из самого сердца Мидтауна, охваченного революцией?

– Тот, что был столь высоко оценен нашими собратьями по оружию?

– Тот самый. Так вот: она уверяла меня, что благодаря силе моего гения ей теперь ночами напролет будет сниться знаменитая конная статуя Марка Аврелия – вернее, один ее конкретный фрагмент…

– Полагаю, речь идет о лошадиной голове, что с дохристианских времен служила удобным насестом для нечистых апеннинских горлиц?

– Совершенно верно, сэр.

– Вы, дураки, просто не видели ее голой, – заметил я.

– Ну, я-то видел. И готов это доказать, – ответил Робби, вызывающе помахав у нас перед носом телефоном.

Мэтти сразу заволновался:

– Чувак, даю двадцатку! Хочу быть первым!

– Заметано! Так, где они…

– Мистеры, я не ослышался? Мне показалось, или вы вправду пытаетесь направить бурлящие денежные потоки в обход кармана автора этой фотосессии? Мои две трети на бочку, или сделки не будет! – заявил я.

– Бро-о… – с уважением протянул Робби, – у тебя стальная хватка… Шли еще фоток, будем делать бизнес!

– Лады. Но никакого хоум-видео – это категорически противоречит моим гражданским и художественным принципам… Вам, дети, просто не дано представить, каково это – быть с такой женщиной. Верите ли – иногда я чувствую себя, как тот чувак в костюме панды на вечеринке в доме Хью Хефнера…

Все принялись с вожделением стонать и подвывать, неприлично извиваясь.

– Друг, когда-нибудь криптографы Пентагона подберут ключи к твоим маленьким грязным чатикам, и наш военизированный папаша тебе яйца оторвет, – пропыхтел начинающий косеть Робби. – Стеффи вертит стариком, как новоорлеанская дева вертит картами Таро. Объясни, что ты тогда будешь делать? Я знал в колледже одного чувака, так у него…

– Поздно горевать. До свадьбы меньше недели.

Это были слова человека, мужественно смирившегося с последствиями выпавшего ему тяжкого жребия.

– Что-о-о? И ты ничего не сказал братьям-передвижникам?! – взбеленился Мэтт.

– Робби был в курсе.

– О, подлость и вероломство! Когда мальчишник? Что со стриптизершами? Мне необходимо посетить солярий! О-о!

– Господа! – снова взял слово Робби. – Думаю, даже наш друг Стивен не станет спорить, что стриптизерши – это malum necessarium^[6]. От лица тех моих коллег, которые в пику критиканам тяготеют к строгим канонам неоклассицизма, добавлю, что хотя различным виброагрегатам дистанционного действия еще предстоит стать предметом отдельных дискуссий, но, разумеется, шипованные ошейники, бассейн со взбитыми сливками, съедобное нижнее… Что такое? Молчать!

– Позор! Долой! Так и сыплет латинскими словечками! – негодованию аудитории не было предела. – Вы-таки когда последний раз имели секс, дедуля? В восьмидесятых? Специально для вас вызовем медсестер-близняшек, с ног до головы обклеенных крестами из красной изоленты – пусть вставят вам катетер под Фила Коллинза!

– К порядку, господа, к порядку! Я всего лишь стремлюсь призвать вас к осмотрительности. Напоминаю: отец только и ждет повода, чтобы избавится от Джо! Запросто может послать шпиона, и уверяю вас: это точно будет морской пехотинец, переодетый в стриптизершу…

– Я, кстати, однажды имел coitus spurius^[7] с морским пехотинцем, – вставил я. – Правда, он был жен…

– Прошу прощения, милейший, но сколько именно вы готовы поставить на то, что этот ваш так называемый «морской пехотинец» и вправду был женщиной?

– Пять… нет, пожалуй, три к одному. А что?

– То есть минимум один к трем, что наш морской пехотинец окажется щетинистым верзилой вот с та-а-акенным кадыком? А теперь представьте нас, одетых, как и полагается, нацистами и грудничками, отражающих яростные лобовые атаки перевозбужденного защитника отечества под аккомпанемент мерзких визгов нашего друга Стивена! Как вам такой пейзажик, любезнейший дон?

Лица пацанов озарились тициановским внутренним сиянием, что происходило всякий раз, когда нам удавалось выжать целую серию гомо-трансфобных панчлайнов из диалога, поначалу не казавшегося им хоть сколько-нибудь перспективным.

– А я не могу не обратить внимание на отвратительное поведение нашего друга Стивена: весь вечер он нам рта не давал раскрыть! Лил ушаты грязи на мою невесту; бахвалился анальным сексом с морскими пехотинцами; а теперь спит, как ни в чем ни бывало…

И пока группа одухотворенных молодых людей, смелых исследователей самых потаенных глубин сексуальности, обменивалась тонкими, интеллектуальными замечаниями, мои глаза закрылись, и мне привиделась жуткая, но невероятно реальная картина:

Я лежу в холодной гнилой жиже, прикованный к склизлой деревянной стене, о которую снаружи яростно бьются волны, и пытаюсь криком отогнать крыс, рвущих на части мою плоть. Сверху открывается люк, и я вижу спускающегося по веревочной лестнице человека в грязной шляпе с соколиным пером, черном, шитом золотой нитью камзоле явно с чужого плеча и ржавым топором, заткнутым за широкий кожаный пояс с оловянной пряжкой, рядом с которой я вижу связку ключей.

Я точно знаю, что один из них – от моих кандалов, а еще – что этот человек собирается разрубить меня на куски, и спастись я смогу, только если притворюсь мертвым. Сквозь полуприкрытые веки я вижу, как он вытаскивает топор, и, подходя ко мне, скалит кривые, почерневшие от табака и тухлой солонины зубы. Ближе… ближе. Тут, главное не поспешить и выбрать правильный момент, иначе я лишусь не только жизни, но и шанса прильнуть к прохладному источнику, одного глотка из которого мне бы хватило, чтобы навсегда утолить мою неизбывную жажду, растянуть, увековечить эти внезапные – и такие короткие! – вспышки мгновенного чистого постижения, что преследовали меня еще…

Но тут меня растолкали, и я, сразу забыв о своем сне, как ни в чем ни бывало вернулся к жарким обсуждениям нюансов моего последнего холостяцкого загула, включая различные извращения и прочие циничные акты попрания моральных устоев общества.

Да и что я видел? И видел ли? И есть ли вообще смысл доверять словам рекламщика? Обязательно задумаетесь об этом, когда вам на глаза попадется очередной абсолютно лысый сенбернар, истязаемый укусами миллионов злобных блох, суровых бойцов с тяжелыми челюстями, которых теперь уже не проймешь вообще ничем, включая прямое попадание из шестидюймовой армейской гаубицы – и все благодаря той самой чудодейственной эссенции из тюбика с надписью «На-ка, выкуси!»©

А пока не показалось ли вам, что чего-то не хватает, некоего финального аккорда, без которого весь этот волшебный вечер, а вместе с ним и третья глава этой книги остались бы незавершенными? И тут вы правы! Наш друг Стивен, несколько последних минут не принимавший активного участия в обмене мнениями, вдруг очнулся, открыл рот, издал ужасный рев и изверг лавину…