Глава 8

В которой семья Стоунов недосчитается одной шизофренички

К дому я подъехал уже затемно, благоразумно перекусив в деревенской лавочке вкусной домашней колбасой с хлебом, потому что не особенно надеялся на теплый прием. После этого я потратил еще полчаса на поиски дороги к жилищу своей тети, по не вполне ясной для себя самого причине не желая на этот раз ничего спрашивать у местных.

Почти отчаявшись, я вдруг вспомнил о гравийной дороге к дому от пристани через лес вдоль берега реки – и спустя несколько минут увидел сквозь деревья знакомую башню со старинным флюгером в форме глашатая с рожком.

Дом, стоящий на возвышении, показался еще более огромным и мрачным, чем тот, каким он рисовался в моих блеклых воспоминаниях. Больше всего он походил на средневековый замок с пинаклями, бойницами и прочими атрибутами, без которых не обойтись, если бы вы задумали свести к нулю шансы его обитателей сохранить крепкое психическое здоровье.

Сквозь сводчатые окна нижнего этажа, в которых еще остались старые витражи из потускневшего цветного стекла со сценами рыцарской жизни, еле брезжил тусклый свет. На том из них, что находился справа от входа, была изображена битва короля Артура с великаном, одетым в волчью шкуру. Общее тяжкое впечатление немного скрашивала аккуратно подстриженная трава вокруг стен.

На площадке напротив входа стоял большой красный пикап, который раньше я уже видел рядом с домом поверенного. Поднявшись на крыльцо, я убедился, что дверь заперта, и постучал. Вскоре изнутри послышалась приглушенная возня и цокот когтей крупной – нет, пожалуй, очень крупной собаки, которая принялась молча скрести дерево тяжелых створок. Мне было отчетливо слышно ее астматическое дыхание. «Проклятая псина!» – шепнул я ей в щель, жалея, что не взял с собой стек генерала, который мог бы мне сейчас пригодиться.

Выждав некоторое время, но так ничего и не дождавшись, я двинулся в обход. Вскоре шагах в ста вниз по пологому склону холма в ярком закатном солнце блеснули спокойные воды живописной реки. На ее берегу в одиноко стоящей беседке я увидел неподвижный силуэт Лидии. Стараясь не обращать внимания на навязчивую мысль, что через несколько шагов я уткнусь носом в огромный холст с изображенной на нем пасторальной сценой, от которой, как по мне, так и разило искусственностью, я направился прямо к девушке.

Лидия не выглядела удивленной. Пока я подходил, она не спускала с меня безразличного взгляда. Сейчас ее глаза показались мне невозможно темно-сине-карего цвета – и это еще была моя лучшая попытка определить его!

– Привет еще раз, прекрасная незнакомка, – со всей данной мне господом развязностью начал я. – Вот о чем хотел спросить: ты ведь разрешишь мне остаться в твоем доме на пару дней?

– Пожалуйста, – очень спокойно ответила она безо всякого выражения.

Впервые услышав ее голос, я отметил его довольно неожиданную для такого хрупкого существа глубину и совершенно не наигранную мелодичность.

– Слушай… мне как бы, это… очень жаль, что тетя Джулия умерла… Старушка казалась такой крепкой, а вот поди ж ты…

Лидия не ответила, продолжая так же безучастно смотреть на меня.

– А еще я подумал… как ты смотришь на то, чтобы сходить куда-нибудь со мной поужинать? – спросил я, начиная понемногу теряться под ее сумасшедшим взглядом. – Не знаю… точнее, не помню, есть ли тут рестораны, но…

– Есть, – прервала она меня, и я было почувствовал облегчение, но она продолжила – только я не понимаю, зачем.

В этом «зачем» отсутствовала вопросительная интонация. Также я не уловил там ни обиды, ни горечи, ни следов каких-либо других эмоций.

– Ну, я просто хотел пообщаться с тобой… получше тебя узнать. Мы же столько лет не…

– Да. Столько, что ты просто решил забыть о нашем существовании.

Это была констатация факта, не более.

– Это неправда, я всегда о вас… – Лидия едва заметно покачала головой, и я осекся. – Ладно, может быть, не всегда, но…

– Пожалуйста, не надо. На то, как ты пытаешься не врать, довольно тяжело смотреть.

Лидия произнесла это с едва различимым отвращением, внимательно глядя на мой рот, будто каждое мое слово представлялось ей крошечной сколопендрой, выползающей оттуда.

– П… почему? – Я едва выдавил из себя это глупейшее «почему», обнаружив вдруг, что мои губы снова перестали мне подчиняться.

– Не знаю, почему. Пропускал тренировки? – ответила Лидия, впервые чуть заметно улыбнувшись, но эту улыбку ни в коем случае нельзя было назвать доброй!

С трудом овладев онемевшими губами, я торопливо затараторил:

– Ну хорошо, ты хочешь услышать правду? Вот тебе правда: я почему-то совсем не помню ни тебя, ни священника с поверенным. Это раз. Да, я не общался с тетей последние пятнадцать лет, но это-то как раз объяснить совсем несложно: она послала меня в эту дурацкую школу, и я на нее разозлился! Ты представить себе не можешь, какие гадости они там заставляли делать нас, маленьких мальчиков-натуралов. Три года я ел на ужин фасоль! А ты знаешь, что происходит, когда перед сном ты…

– Снова пытаешься быть забавным? – прервала меня Лидия, посмотрев мне в глаза, и я умолк.

Она продолжала смотреть на меня, на этот раз уже с долей любопытства, словно гадая, удастся ли мне продолжить выступление. Так ничего и не услышав, Лидия проговорила ровным, и по-прежнему абсолютно безучастным тоном:

– Между прочим, я в то время училась точно в такой же школе. И мне там тоже не очень нравилось. Но…

– Вот видишь! Значит, ты должна меня понять!

– …но твоя тетя отдала нас туда, потому что у нее не было выбора. Она уехала на несколько лет с миссией в Южную Америку, а в этих школах работали люди, которых она знала лично и которым доверяла.

– Доверяла? Этим жирным, елейным сукиным котам? Да не смеши меня! Просто сбагрить нас хотела, вот и все!

– Думай, что хочешь. Но имей в виду: я никогда не прощу тебе, как ты с ней поступил.

Конечно, мне могло и показаться, но она произнесла эти слова с ощутимой угрозой!

– Да пожалуйста! Обойдусь без твоего прощения!

– Ты можешь остаться, мне безразлично. Я не имею права вот так сразу тебя выгнать…

– Но? – спросил я со злостью.

– …но не стоит больше со мной разговаривать. Думаю, нам обоим это не доставит удовольствия. Два дня? Хорошо, я потерплю.

– Отлично!

Я развернулся и направился наверх к дому, забыв о собаке. Не вспомнил я о ней даже когда заметил небольшую будку, стоявшую под деревом чуть поодаль от входа. Впрочем, мою оплошность можно было объяснить тем, что та собачка, которая скреблась в дверь, ни за что бы в такой будке не уместилась!

– «Хорошо, я потерплю», – все еще бормотал я, войдя в застекленную террасу. – Вот черт, а ведь тетя была права… Черт! Хоть с виду и не скажешь. Маленькая ведьма. Взгляд, а?!

К счастью, пса нигде не было видно. Из террасы я прошел в сводчатое помещение столовой, оформленной, я бы сказал, в бескомпромиссно-готическом стиле. В ее центре стоял резной обеденный стол и стулья с высокими прямыми спинками, а по периметру комнаты располагались книжные полки высотой в три человеческих роста, заполненные фолиантами в старинных кожаных переплетах.

Потемневшие от времени зеркала давно уже ничего не отражали, в камине, по обеим сторонам которого стояли два рыцаря в блестящих стальных доспехах, можно было целиком зажарить кабана, а свисавшая с закопченного потолка железная люстра с покрытыми пылью лампочками, имитирующими свечи, раза в два превосходила по размерам всю мою квартирку на Манхэттене. Если здесь я и провел свое раннее детство, то было совсем неудивительно, как мне удалось забыть почти все связанное с теми годами!

Однако кое-что я все-таки помнил. Будто в полусне, я поднялся по массивной деревянной лестнице на второй этаж и повернул на площадку, огороженную от зала мощными перилами. Открыв первую из трех дверей, я оказался в комнате, вроде бы бывшей когда-то моей…

Но разрешите мне здесь взять еще одну небольшую паузу, и уже после этого (обещаю!) мое повествование до самой развязки будет таким же прямым и гладким, как отчет губернатора штата Арканзас перед законодательным собранием с изложением обстоятельств, в результате которых четыреста тридцать семь миллионов долларов ежегодных ассигнований на поддержку сельского хозяйства штата были потрачены на медную мемориальную табличку в честь Дня тыквы.

Так вот: должен признаться, что три года, проведенные мною в питтсбургской католической школе для мальчиков, вовсе не были такими уж ужасными. Школа, правда, относилась к числу самых строгих и состояла при иезуитском монастыре. В ней практиковался обширный перечень наказаний за любую провинность, и все эти наказания я испытал на своей шкуре, побив многолетний школьный рекорд по скорости прохождения дистанции.

Уже со старта я легко взял барьер из трех лишних повторений «Отче…» перед началом каждого урока, с большим гандикапом промчался сквозь строй учителей с деревянными паддлами наперевес и триумфально закончил забег месяцем выскабливания зловонных вековых клоак в монастырском крыле для пожилых монахов.

Все мои преподаватели в той школе были священниками-иезуитами, нашпигованными благопристойностью и цитатами из священного писания, что, как вы понимаете, делало их идеальными мишенями для моего подросткового ехидства. Американская система школьного католического воспитания категорически не приемлет даже малейших проявлений юношеской непокорности, поэтому вряд ли я задержался бы там надолго, если бы один из моих учителей, отец Тарталья, преподававший рисование и историю искусств, не взял меня под свое покровительство. До сих пор не знаю, зачем ему это понадобилось – возможно, он как раз и был одним из тех, «кого моя тетя знала и кому доверяла», а может быть, это произошло потому, что я был лучшим по рисованию во всей школе.

От отца Тартальи я перенял любовь к чтению легкомысленных светских книг, обыкновение изображать бурю тлетворных страстей на лицах невиннейших святых мучеников и жизнерадостно-циничное отношение к церковным догмам. Он, например, считал, что вовсе необязательно слепо принимать на веру все изложенное в священном писании, потому что никто не знает наверняка – кем, когда и для какой цели все это было написано.

«Скорее, – говорил он, – к религиозной догматике следует относится лишь как к одной большой метафоре; именно же как к персту, указующему прямо наверх, в божью обитель».

Под «божьей обителью» он понимал некую абстрактную точку прибытия для тех, кто не довольствуется обычной верой, но стремится обратить веру в понимание, понимание – в знание, а знание – в мудрость. Живопись, чтение и музыку отец Тарталья считал наилучшими методами, которые помогают на пути к обретению этой мудрости, что в конце концов и сподвигло его сложить с себя духовный сан и присоединиться к известнейшей группе в стиле готик-металл, чьи нечеловеческие завывания, по злой иронии, до сих пор внушают уверенность многочисленным ее поклонникам в том, что до ада рукой подать.

Лишившись покровительства наставника, дружба с которым была мне очень дорога, я счел обучение законченным и, потратив все свои деньги (и некоторое количество чужих, должен признаться) на поддельные права и билет до Нью-Йорка, отбыл в неизвестном…

«Поз-звольте! – возмущенно воскликнут мои самые интеллигентные читатели. – Мы внимательно ознакомились со всеми вашими маловразумительными пассажами про «указующие персты» и прочей подобной чепухой, но так почему-то и не обнаружили никаких следов гомоэротических аберраций, неотъемлемо присущих, как нам доподлинно известно, данной социальной среде… кроме, разве, мимолетного упоминания о телесных наказаниях подростков – которое, впрочем, никак не может удовлетворить нас ни в эмоциональном, ни, тем более, в духовном отношении!»

«И правда, Джо, что-то у тебя тут не сходится. Как там насчет педофилов в рясах? Мы очень хотим услышать подробности!» – подхватят другие, из тех, кто попроще. Третьи же, совсем простые, не скажут ничего, потому что ничего не сумеют прочесть. Читателями я их здесь называю чисто условно. Зато обязательно найдутся четвертые, самые чувствительные, которые задушевно ввернут: «Мы беспокоились о тебе, Джо – твое рисование и музицирование в том иезуитском вертепе могло плохо закончиться для твоей задницы!»

Иными словами, из всего, что я рассказал о моих школьных годах, вы заинтересовались исключительно ректальной стороной дела. Не сомневаюсь, что этот ваш интерес носит сугубо исследовательский характер. И раз уж здесь мне приходится иметь дело с учеными мужами, я решил оформить это крайне неприятное для меня признание в виде очень простой математической задачи:

Предположим, в школе меня домогалось столько же священников, сколько хренналиардов китайцев родилось в вашем мерзостном гнездилище совершеннолетних обожателей подросткового фэнтези за последние лет триста (неохотно допускаю, что где-то на самом дальнем краешке Мультивселенной Безумия нашлось местечко даже для такого жалкого отребья).

Чтобы вычислить эту цифру, возьмите калькулятор и наберите 15 391. Теперь умножьте на 98. Вычтите 11 413. Результат необходимо поделить на 87 – и если у вас получилось: «Да что, черт побери, такое калькулятор?!», то будем считать, что я удовлетворил ваше любопытство!