Глава 7

В которой каждый получит лишь то, чего я не заслужил

«Путешествие! Что может быть приятнее, увлекательнее и полезнее для почек? Какие чувства испытываем мы, когда трусливо семеним по древним улочкам, уворачиваясь от огромного томата, брошенного не знающей промаха крестьянской рукой; упираемся в воображаемую линию, соответствующую представлениям аборигенов о том, на что похожа вертикаль, пока один из них с ненавистью тычет в экран нашего мобильника; головою вниз несемся в бездну, уповая на эластичность ветхой привязи и верность такелажных расчетов пигмея с явно человеческой берцовой костью в ухе? Какие мысли посещают нас, когда мы лежим на грязном асфальте, наблюдая, как полицейская собака возбужденно обнюхивает дверь нашего пикапа, в которой припрятано семьдесят четыре килограмма безупречно чистого метамфетамина, сваренного безногим химиком из Ногалеса Эрнесто Освальдо Ривейрой по прозвищу Святой Августин? И самое главное: зачем я забиваю себе голову всем этим? Не затем ли, что точно знаю, уверен прямо-таки на сто миллионов процентов, но не желаю признаваться, что с этой поездкой определенно что-то нечисто?»

Вот приблизительно то, о чем я думал по дороге в Ричмонд. Ведь стоило мне выехать из Нью-Йорка, как меня переполнили наимрачнейшие предчувствия. С детства будучи немного суеверным, я часто обращаю внимания на разные знаки и знамения (что, безусловно, одно и то же). Так вот: в пути мне казалось, что птицы взлетали лишь затем, чтобы с размаху врезаться в мое лобовое стекло; номера попутных машин наводили на мысль, что их обладатели организованной колонной направляются на коронацию самого Князя Тьмы; а водители фур норовили спихнуть меня в кювет, когда я, повинуясь неписанному закону водительской солидарности давал им понять, что вижу немалый потенциал усовершенствования их водительского мастерства.

В Клермонт я приехал засветло, минут за сорок до встречи в доме поверенного. По всей видимости, лучшие времена этого городка пришлись на середину позапрошлого века, когда процветала торговля табаком и еще действовал речной порт. Сейчас же он состоял лишь из трех-четырех десятков обветшалых домов, пары потрепанных лавок и крохотной католической церквушки. Заброшенные пристани и ржавые остовы речных барж, уткнувшихся в затянутый тиной берег, нагоняли тоску.

Я некоторое время поколесил по разбитым улочкам, тщетно пытаясь вспомнить дорогу к тетиному дому. Меня терзал страх задавить цыпленка. Местные жители, завидев машину, останавливались и таращились, выпучив глаза, мол: «Уж не сынок ли это Пэдди и Эбигейл к нам пожаловал?!»

Наконец, спросив дорогу у весьма пасмурного вида женщины, тянущей на верёвке упирающуюся козу, я увидел покрытый свежей ярко-желтой краской дом поверенного, который до этого каким-то странным образом не замечал, проехав мимо него буквально раз семьсот. Ах, да, забыл добавить: еще меня немного смутило, что та женщина как-то слишком уж демонстративно и размашисто перекрестила вслед мою машину!

Не знаю, сработало ли так скоро крестное знамение дрессировщицы козы, но на крыльце дома я встретил пожилого священника латиноамериканской наружности. Он было вперил в меня пристальный взгляд, но вдруг расплылся в широкой добродушной улыбке:

– Джо, мальчик мой! Как же давно я тебя не видел!

– Что ж, вот и настал конец всем вашим горестям, падре… Кстати, мы знакомы? – с достоинством ответил я, поскольку вовсе не собирался поощрять фамильярность первого же встречного служителя господа – пусть даже и такого симпатичного.

Священник радостно вскричал:

– Ну еще бы! Это же я, отец О’Брайен!

– О’Брайен? Вы сами-то в это верите?

Но священник, обязанный, видимо, своей жизнерадостностью непонятно как затесавшимся в его родовое древо ирландским предкам, восторженно продолжал:

– Так написано в моем свидетельстве! Вообще-то, странно, что ты меня совсем не помнишь. Было время, в воскресной школе доставалось тебе от меня. Признаться, это ведь я посоветовал твоей тете отправить тебя в Питтсбург. Но тогда я думал, что избавляю тебя от бо́льших неприятностей; может, даже от тюрьмы – уж слишком ты был темпераментным! – и он захохотал.

– Ну, спасибо вам большое, отец! А что я вам такого сделал? На алтарь пописал? Кобру подложил в ваш пилеолус? Церковь сжег вместе с паствой?

– Джо, малыш, ты совсем не изменился! – простонал священник, держась за бока от хохота, но вдруг посерьезнев, добавил: – Вообще-то, я хотел перед тобой извиниться. Насколько я помню, тебе там не очень понравилось.

– Да бросьте отец, пустяки. Зато теперь я точно знаю, что делают грешники в чистилище – учат бревиарий наизусть! Так что больше я не грешу. На небесах поди ждут меня, не дождутся, думают: «Джо, чувак, ну где там тебя черти носят, давай уже скорее к нам!»

– Мальчик мой, ты все тот же, – снова просиял он, и снова поник. – Да! И прими мои соболезнования насчет тети. Нам всем очень ее не хватает!

Легкомысленное поведение отца О’Брайена немного подняло мне настроение, и в дом я входил уже с легким сердцем. Священник сразу провел меня в кабинет хозяина. Сидящий за массивным письменным столом поверенный – маленький, седовласый, щегольски одетый, чрезвычайно энергичный человечек лет семидесяти вскочил и с подъемом приветствовал меня:

– Джо, дорогой мой! Ну наконец-то!

Он раскрыл объятия, крепко прижал меня к груди, а затем схватил мою руку и стремительно повлек по направлению к сидевшей в кресле хрупкой темноволосой девушке:

– Посмотри, кто здесь!

Девушка подняла голову, и не проронив ни слова, взглянула на меня очень темными, почти черными глазами.

Вспоминая ту самую первую нашу встречу, я совершенно не в состоянии описать, во что она тогда была одета. Мои первые впечатления о ее внешности также покрыты мнемонической дымкой. Я, кажется, даже не смог определить, сколько ей было лет – сидит ли передо мной девочка-подросток, или это была уже взрослая женщина? Зато я очень ясно помню, что от ее пристального взгляда я сразу потерялся – а это ни капельки мне не свойственно – и простоял несколько секунд в нелепой, принужденной позе, пытаясь выдавить из себя хоть слово.

В комнате повисла мертвая тишина. Спиной я чувствовал, как поверенный и священник внимательно наблюдают за происходящим. Опомнившись, я сделал пару шагов, встав сбоку от девушки, и с какой-то, опять же, непривычной для меня церемонностью проговорил будто чужим голосом:

– Здравствуйте, мисс. Позвольте представиться: меня зовут Джозеф Стоун. Могу ли я узнать, как мне следует к вам обращаться?

Стоя рядом с ней и рассмотрев ее получше, я пришел к выводу, что ей, пожалуй, могло быть лет шестнадцать, но могло быть также и двадцать три с четвертью, что у нее весьма утонченные черты лица, белая кожа, длинные прямые темно-каштановые волосы и глаза очень необычной формы и цвета. Причем понять, что же такого необычного было в ее глазах, которыми она внимательно и безо всякого стеснения разглядывала меня, я почему-то все никак не мог.

Вернее, необычным мне показалось то, как ее взгляд действовал на меня. Я ощущал странную разделенность на две полностью самостоятельные личности, одна из которых давно уже валялась без чувств на канвасе, а вторая озабоченно гадала: открывать ли счет, или немедленно прекратить бой, отдав победу стероидному коммунистическому качку?

Затем губы девушки как-то неприятно дернулись, и она отвернулась. Это сразу же многое прояснило.

Знаете, я совсем не самоуверен, хотя и признаю, что у вас вполне могло сложиться противоположное мнение. Под маской напускной развязности я прячу свою застенчивость и трепетную ранимость, и поэтому не испытываю решительно никаких иллюзий относительно своей истинной привлекательности для представительниц противоположного пола. Но если темной ночью вы подкрадетесь сзади и гаркнете мне на ухо: «Джо, крошка, назови хоть что-нибудь, что отличало бы тебя от всех других придурошных раздолбаев?» – я отвечу тотчас, даже не вздрогнув: «Без сомнения, это мой фантастический дар безошибочно определять среди бесчисленного множества женщин (или мужчин) тех, которые по какой-либо причине не жаждут немедленно завести от меня детей!»

Так вот: было очень похоже, что на этот раз мне попалась одна из таких. Ничего в поведении этой девушки не указывало на то, что она когда-нибудь передумает. Откровенно говоря, вела она себя так, словно я был ей бесконечно отвратителен!

Короче, ответа на свой вопрос мне получить не удалось. К моему облегчению, неловкую паузу прервал голос поверенного:

– Джо, это же Лидия! Ты не узнал ее?

– Лидия? А должен был?

– Господи, да что с тобой? Вы же выросли вместе!

Я вдруг почувствовал сильнейшее раздражение. С моей точки зрения, дело обстояло следующим образом: совершенно незнакомые мне люди, которых я без сомнения видел впервые в жизни, вели себя так, будто ждали от меня ответа на один очень простой вопрос: и как же это я посмел отравить их любимого лабрадора Джеффри?!

– Простите, это все последствия одной авиакатастрофы. Долго лежал в коме; сейчас не помню почти ничего. Иногда – буум! – и что-то вспоминается… но вот что это значит – убей бог! Так мы выросли вместе. А…

Лидия снова посмотрела на меня, и я заткнулся. У меня вдруг возникло чисто физическое ощущение, будто она одним этим взглядом вышибла весь запас воздуха из моих легких. Я так и остался стоять с открытым ртом. Это был позор, но я буквально цепенел от ее невероятных глаз!

Тем временем поверенный, словно опасаясь, что я упаду и мои разлетевшиеся в разные стороны мозги перепачкают его вытертый до серости ковер, подошел ко мне вплотную сбоку. Некоторое время он с кислой гримасой ждал продолжения, и не дождавшись, взял ситуацию в свои руки:

– Ладно, друзья мои, давайте приступим.

Обняв меня, как лунатика, за плечи, поверенный отвел мое тело к креслу, стоявшему чуть поодаль от стола, и усадил. Затем он вернулся на место, дал знак священнику тоже сесть, надел очки, вскрыл конверт с завещанием и начал читать:

– «Я, Джулия Стоун, находясь в ясном уме и твердой памяти, завещаю: Джозефу Стоуну, моему племяннику, будет передан мой ящик из палисандра с его содержимым…»

Поверенный сделал паузу и уставился на довольно большую деревянную коробку у него на столе. Глаза его странным образом помутнели. Я не сразу сообразил, чего от меня ждут, но в конце концов все же поднялся и взял ее. Коробка оказалась довольно увесистой. Поверенный продолжал молчать, упорно глядя туда, где она только что стояла. Я сел в кресло и открыл темную лаковую крышку.

Внутри не было ничего. Точнее, ничего, что состояло бы из молекул платины или углерода; ничего, что заставило бы учащенно забиться сердца набобов обувной промышленности! Там на мягком ложе из зеленого бархата лежала небольшая модель старинного корабля с полотняными парусами – и только!

– У-аау… Я все же получил яхту… – едва слышно пробормотал я.

Поверенный встрепенулся и продолжил чтение:

– «…Клермонтскому католическому приходу, находящемуся в ведении святого отца О’Брайена, а также моему поверенному м-ру Хьюитту Келли я завещаю по четыреста пятьдесят тысяч…»

– Поздравляю, отцы! – уже немного громче сказал я.

Меня душили обида и злость.

– Тише, Джо, прошу тебя… – послышался сзади негодующий шепот священника.

– «…долларов. Все остальное состояние, а именно: мой дом со всем, что в нем находится, земельный надел и все наличные сбережения в сумме порядка сорока миллионов долларов, хранящихся…»

– Сорок миллионов! А я думал, что все заграбастали баптисты! – воскликнул я в неподдельном изумлении.

– Джо, держи себя в руках! – снова вмешался священник. – Продолжайте, мистер Келли, прошу вас!

– «…хранящихся на счетах в «Юнион Банк энд Траст», Ричмонд, Вирджиния, я завешаю своей воспитаннице, Лидии Грант, но лишь в том случае, если не будет выполнено условие, о котором я сообщила лично моему племяннику Джозефу Стоуну в адресованном ему письме.

Завещание написано мною собственноручно и удостоверено моим поверенным м-ром Хьюиттом Келли, эсквайром, седьмого апреля две тысячи двадцатого года от рождества Христова».

Поверенный закончил чтение и воззрился на нас поверх очков. Лидия, которая все это время безучастно сидела в кресле и никак не реагировала на мои выходки, молча встала и, не произнеся ни слова, вышла из кабинета. Я же остался сидеть, нерешительно вертя в руках корабль.

Это была деревянная модель шхуны примерно начала восемнадцатого века, притом сделанная весьма искусно – со вращающимся рулевым колесом, скрупулезно выполненной оснасткой мачт и фигурками матросов довольно-таки пиратского вида на палубе. Следует заметить, что мне остался непонятен символический смысл, который покойная тетушка, очевидно, стремилась вложить в этот подарок; однако я сразу же вспомнил жуткое видение, посетившее меня на крыше.

Кое-как разобравшись с сумбуром в мыслях (прямо скажем, всего одной: «Если накупить всех этих дерьмовых фейерверков на сорок миллионов, то удастся ли генералу наполнить тем, что останется от его особняка, хотя бы спичечный коробок?»), я встал и деловито обратился к священнику:

– Святой отец, можно с вами поговорить с глазу на глаз?

Схватив копию завещания, которую молча протягивал мне поверенный, я сложил ее, сунул во внутренний карман куртки, и мы со священником вышли на крыльцо, где я дал прочитать отцу О’Брайену тетино письмо. Если бы после конклава в Ватикане он увидел бы вдруг на балконе базилики Святого Петра нашего нынешнего президента, в прострации напялившего на себя белую сутану и прочие папские цацки, то и тогда его удивление не было бы таким сильным:

– Господи боже мой! Что это такое?! – вскричал он.

Мне сразу пришлось направить разговор в конструктивное русло:

– Это я у вас должен спросить, отец, что это такое – вы же у нас тут эксперт по добру и злу?

– Боже мой, боже мой, Джо, как же так, – причитал старик, – что мне с этим делать?

– Я думаю, отец, для начала вам нужно немного успокоиться. А потом посоветоваться с боссом, что ли. «Стучите, и отверзнется, молитесь, и чего-то там еще, а в это время птицы небесные…» – короче, мне ли вас учить, – пытался я придать ему бодрости.

– Джо, я правда не понимаю, – лепетал священник, – как она могла подумать такое про Лидию? Лидия, конечно, необычная девушка, признаю, но чтобы ведьма? Что это вообще значит?

– Уверен, отец, что у вас есть все необходимые знания и познания – что, безусловно, одно и то же – чтобы в этом разобраться. Вспомните хоть времена старой доброй Святой инквизиции!

– Господи, ну зачем ты так, Джо! Это же было так давно! Так давно!

– Но контора-то та же самая… Да, кстати, а может тетя была в последнее время немного не в себе? Вы не замечали?

– Нет, я уверен, что с ней все было в полном порядке… и даже больше того: если она что-то подозревала, то в этом точно что-то, да должно быть! Если по правде, то редко мне доводилось видеть кого-нибудь более нормального, чем твоя…

– Ну еще бы вы так не думали, получив полмиллиона на подрясники. А Лидия? Что скажете о ней?

– Я же говорил: Лидия, конечно, загадочная девушка, тихая, я ее не очень понимаю. Вижу ее иногда в церкви, молчит все время – но чтобы ведьма? Не знаю, не знаю…

Священник погрузился в тягостные размышления, и я не торопил его. Немного успокоившись, он заговорил вновь:

– Джо, честно тебе скажу: мне все это очень не нравится, но я должен выполнить последнюю волю твоей тети. Мы ей очень многим обязаны. Но как это сделать? Господи, я не знаю… Ну, может быть, фотографии какие-нибудь, сатанинские обряды, еще что-то… Безумие, безумие…

Он снова надолго задумался.

– Ну ладно, Джо давай договоримся так: конечно, лучше всего, если бы ты просто уехал… Но если ты решишь этим заняться – чего я тебе делать очень не советую – и что-нибудь узнаешь – просто расскажи мне, и я приму решение. Думаю, этого будет достаточно. Обмануть-то меня все равно не получится; никогда у тебя это не получалось, Джо; может кого-нибудь, только не меня! Надеюсь, как бы там ни было, никто из вас не станет потом судиться… О господи! Невероятно…

Снова пауза.

– Ладно. Насколько я понимаю, времени у тебя чуть больше сорока семи часов. Но лучше уезжай. До свидания, Джо. Я сам покажу письмо мистеру Келли.

– Размечтались! Письмо останется при мне, пока солнце не станет мрачно, как власяница, и луна не сделается, как кровь!

Я поднял руки к небу и прокричал вслед священнику, входящему в дом:

– Итак, последняя битва началась! Предупредите филистимлян и хананеев!

Но про себя подумал: «Интересно, куда эти черти спрятали скрытую камеру?!»