Утром я прогулялся по бульвару до Рю-Суфло и выпил кофе с бриошами. Утро выдалось прекрасное. В Люксембургском саду цвели конские каштаны. В воздухе витало приятное предвкушение жаркого дня. За кофе я читал газеты, а потом закурил. Цветочницы с рынка раскладывали дневную партию. Мимо шли студенты: кто в юридическую школу, кто в Сорбонну. Бульвар был запружен трамваями и людьми, спешившими на работу. Я сел в автобус S и доехал до Мадолен, стоя на задней площадке. От Мадолен я пошел по бульвару Капуцинок в сторону Оперы, к моей конторе. Прошел мимо продавцов лягушек-прыгушек и боксеров-марионеток. Обошел юную помощницу, державшую крестовину с нитками. Она стояла глядя в сторону, и нитки свисали у нее из сложенных рук. Продавец уговаривал на покупку двоих туристов. Еще трое стояли и смотрели. Передо мной шел человек, толкавший ручной каток, оставляя за собой на тротуаре слово «CINZANO» влажными буквами. Кругом люди шли на работу. Приятно было идти на работу со всеми. Я перешел авеню и повернул к конторе.
Поднявшись в контору, я читал утренние французские газеты и курил, а потом сел за пишущую машинку и принялся за работу. В одиннадцать я отправился в такси на Кэ-д’Орсэ[25] и просидел там с полчаса примерно с дюжиной репортеров, пока представитель министерства, молодой дипломат «Нувель-Ревю-Франсез»[26] в роговых очках, говорил и отвечал на вопросы. Председатель кабинета министров уехал в Лион, чтобы выступить с речью, точнее, уже был на обратном пути. Несколько человек задавали вопросы, чтобы послушать самих себя, и пара служащих новостных агентств задавали вопросы, чтобы выслушать ответы. Новостей не было. От Кэ-д’Орсэ я возвращался в одном такси с Вулси и Крамом.
– Чем ты занят по вечерам, Джейк? – спросил Крам. – Я никогда тебя не вижу.
– Да, я в Квартале бываю.
– Тоже думаю как-нибудь заглянуть. В «Динго». Должно быть, отличное место?
– Да. Или эта новая забегаловка, «Селект».
– Все никак не соберусь, – сказал Крам. – Ты же понимаешь, что такое быть женатым и с детьми.
– В теннис играешь? – спросил Вулси.
– Как-то нет, – сказал Крам. – Не могу сказать, что во что-то играл в этом году. Пытался выбраться, но по воскресеньям всегда шел дождь, и на кортах такая толкучка.
– У всех англичан выходной по субботам, – сказал Вулси.
– Везет им, пройдохам! – сказал Крам. – Что ж, скажу тебе так. Когда-нибудь моя работа в агентстве закончится. И тогда у меня будет уйма времени, чтобы ездить за город.
– Это дело. Жить за городом со своей малолитражкой.
– Я думаю обзавестись машиной в следующем году.
Я постучал по стеклу. Шофер остановился.
– Это моя улица, – сказал я. – Заходите выпить.
– Спасибо, старик, – сказал Крам.
Вулси покачал головой.
– Мне нужно что-то слепить из этой строчки, которую он выдал утром.
Я вложил два франка в руку Крама.
– Ты спятил, Джейк, – сказал он. – Это за мой счет.
– Все равно платит контора.
– Да ну. Я хочу сам заплатить.
Я попрощался с ними. Крам выглянул в окошко.
– Увидимся за ланчем в среду.
– Обязательно.
Я поднялся в контору лифтом. Меня ждал Роберт Кон.
– Привет, Джейк, – сказал он. – Пойдем на ланч?
– Да. Гляну только, нет ли чего нового.
– Где будем есть?
– Где угодно. – Я оглядел свой письменный стол. – Где ты хочешь?
– Может, у «Ветцеля»? У них хорошие ор-дёвры[27].
В ресторане мы заказали ор-дёвров и пиво. Сомелье принес пиво в высоких глиняных кружках, такое холодное, что выступили капельки. И с десяток разных ор-дёвров.
– Удалось вчера повеселиться? – спросил я.
– Нет. Я так не считаю.
– Как твое писательство?
– Паршиво. Не идет у меня вторая книга.
– Это у всех бывает.
– Что ж, не сомневаюсь. Только я переживаю.
– Не передумал насчет Южной Америки?
– Это серьезно.
– Так что тебя держит?
– Фрэнсис.
– Что ж, – сказал я, – бери ее с собой.
– Ей не понравится. Такие вещи не для нее. Ей нравится, когда кругом полно людей.
– Пошли ее к черту.
– Не могу. У меня перед ней определенные обязательства.
Он отодвинул нарезанные огурцы и взял селедку.
– Что тебе известно, Джейк, о леди Бретт Эшли?
– Звать ее леди Эшли. Имя – Бретт. Славная девушка, – сказал я. – Она разводится и выходит за Майка Кэмпбелла. Он сейчас в Шотландии. А что?
– Она необычайно привлекательная женщина.
– В самом деле?
– В ней есть некое особенное качество, особенная утонченность. Она кажется безупречно утонченной и прямодушной.
– Она очень славная.
– Не знаю, как описать это качество, – сказал Кон. – Полагаю, это порода.
– Похоже, ты неслабо ею увлекся.
– Так и есть. Не удивлюсь, если влюблюсь в нее.
– Она пьяница, – сказал я. – Любит Майка Кэмпбелла и собирается за него замуж. Когда-нибудь он станет охрененным богачом.
– Не верю, что она за него выйдет.
– Почему?
– Не знаю. Просто не верю. Ты давно ее знаешь?
– Да, – сказал я. – Она была сестрой милосердия в госпитале, где я лежал во время войны.
– Она, наверно, была совсем девчонкой.
– Ей сейчас тридцать четыре.
– Когда она вышла за Эшли?
– Во время войны. Когда ее возлюбленный откинулся от дизентерии.
– Ты говоришь таким тоном.
– Извини. Я не нарочно. Просто пытаюсь изложить тебе факты.
– Я не верю, что она выйдет за кого-то без любви.
– Что ж, – сказал я, – дважды выходила.
– Я этому не верю.
– Что ж, – сказал я, – не задавай дурацкие вопросы, если тебе не нравятся ответы.
– Я тебя не об этом спрашивал.
– Ты спросил, что мне известно о Бретт Эшли.
– Я не просил оскорблять ее.
– Иди ты к черту!
Он встал из-за стола с побелевшим от злости лицом и стоял весь белый и злой над тарелочками с ор-дёврами.
– Сядь, – сказал я. – Не будь дураком.
– Ты должен взять свои слова назад.
– Ой, брось эту школьную туфту!
– Возьми назад.
– Конечно. Как скажешь. Я сроду не слышал о Бретт Эшли. Годится?
– Нет. Не это. Ты послал меня к черту.
– А, не ходи к черту, – сказал я. – Сиди тут. Мы еще не доели.
Кон снова улыбнулся и сел. Похоже, он обрадовался. А то бы он так до хрена простоял.
– Ты говоришь ужасно оскорбительные вещи, Джейк.
– Извини. У меня поганый язык. Сам не замечаю, как с языка срывается.
– Я понимаю, Джейк, – сказал Кон. – Ты ведь, можно сказать, мой лучший друг.
«Бог в помощь», – подумал я.
– Забудь, что я сказал, – сказал я. – Извини.
– Да ничего. Порядок. Просто стало как-то обидно.
– Хорошо. Давай еще чего-нибудь закажем.
После ланча мы перешли в «Кафе-дё-ла-Пэ» и выпили кофе. Я чувствовал, что Кона так и подмывало снова заговорить о Бретт, но я не поддавался. Мы говорили о том, о сем, а потом я вернулся один в контору.
В пять часов я ждал Бретт в отеле «Крийон». Она никак не шла, поэтому я сел и написал кое-какие письма. Вышло не очень гладко, но я надеялся, что бланки «Крийона» придадут им солидности. Бретт все не было, и где-то без четверти шесть я спустился в бар и выпил Джек-Роуз с барменом Жоржем. В баре Бретт тоже не показывалась, так что перед выходом я снова заглянул наверх и поехал на такси в кафе «Селект». Переезжая Сену, я смотрел, как буксируют вереницу пустых барж, высоко выступавших из воды, и шкиперы берутся за длинные весла на подходе к мосту. Вид на реку был отличный. В Париже ехать по мосту всегда приятно.
Такси обогнуло статую изобретателя семафора со своим изобретением и повернуло на бульвар Распай, и я откинулся на сиденье, чтобы не видеть его. По бульвару Распай ехать всегда скучно. Похожее чувство отупляющей, гнетущей скуки я всегда испытывал, проезжая отдельный участок пути P. L. M.[28] между Фонтенбло и Монтро. Полагаю, такое гнетущее впечатление возникает у нас под влиянием неких ассоциаций. В Париже есть и другие безобразные места, помимо бульвара Распай. Причем я совсем не против пройтись по нему. Но терпеть не могу смотреть на него из транспорта. Возможно, когда-то я прочел о нем что-то такое. Роберт Кон именно так и смотрел на весь Париж. Я задумался, откуда у Кона эта неспособность видеть красоту Парижа. Наверно, от Менкена[29]. Думаю, Менкен ненавидит Париж. Столько молодых людей обязаны Менкену своими симпатиями-антипатиями.
Такси остановилось перед «Ротондой». Какое бы кафе на Монпарнасе вы ни назвали таксисту, садясь в такси на правом берегу, вас всегда привезут к «Ротонде». Лет через десять это, наверно, будет «Дом». Так или иначе, я был почти на месте. Пройдя мимо грустивших столиков «Ротонды», я вошел в «Селект». Несколько человек сидели за стойкой, а снаружи в одиночестве сидел небритый Харви Стоун. Перед ним высилась стопка блюдечек.
– Садись, – сказал Харви. – Я искал тебя.
– В чем дело?
– Ни в чем. Просто искал тебя.
– Был на скачках?
– Нет. С воскресенья не был.
– Какие вести из Штатов?
– Никаких. Совершенно никаких.
– В чем дело?
– Я не знаю. Надоели они мне. Совершенно надоели.
Он подался вперед и посмотрел мне в глаза.
– Хочешь, Джейк, скажу кое-что?
– Да.
– Я ничего не ел пять дней.
Я тут же вспомнил, что три дня назад в баре «Нью-Йорк» Харви выиграл у меня двести франков в покере на костях.
– В чем дело?
– Денег нет. Не пришли. – Он помолчал. – Странное дело, Джейк, скажу я тебе. Когда я в таком состоянии, мне хочется быть одному. Сидеть у себя в комнате. Я как кот.
Я залез в карман.
– Сотня тебя выручит, Харви?
– Да.
– Давай пойдем поедим.
– Спешить некуда. Давай выпей.
– Лучше поешь.
– Нет. Когда я в таком состоянии, мне все равно, ел я или нет.
Мы выпили. Харви добавил мое блюдечко в свою стопку[30].
– Ты знаком с Менкеном, Харви?
– Да. А что?
– Какой он?
– Да ничего так. Говорит иногда забавные вещи. Последний раз, когда я с ним обедал, мы говорили о Хоффенхаймере[31]. «Беда в том, – говорит, – что он всем под юбку лезет». Неплохо.
– Неплохо.
– Он исписался, – продолжал Харви. – Написал почти обо всем, что знает, а теперь пишет обо всем, чего не знает.
– По-моему, он ничего, – сказал я. – Просто не могу его читать.
– Ну, теперь его никто не читает, – сказал Харви, – кроме читателей «Института Александра Гамильтона»[32].
– Что ж, – сказал я. – Тоже была хорошая вещь.
– Ну да, – сказал Харви.
Какое-то время мы сидели в глубокомысленном молчании.
– Еще по одной?
– Давай, – сказал Харви.
– Вон идет Кон, – сказал я.
Через улицу шел Роберт Кон.
– Кретин такой, – сказал Харви.
Кон подошел к нашему столику.
– Привет, ханыги! – сказал он.
– Привет, Роберт, – сказал Харви. – Я тут говорил Джейку, какой ты кретин.
– В каком смысле?
– Ну-ка скажи. Не думая. Что бы ты сделал, если бы мог все что угодно?
Кон задумался.
– Не думай. Выкладывай сразу.
– Я не знаю, – сказал Кон. – К чему это вообще?
– В смысле, что бы ты сделал. Что тебе сразу на ум приходит. Какой бы чушью это ни было.
– Я не знаю, – сказал Кон. – Наверно, я бы снова стал играть в футбол с моей теперешней сноровкой.
– Я был неправ на твой счет, – сказал Харви. – Ты не кретин. Ты просто страдаешь задержкой развития.
– Ты ужасно забавный, Харви, – сказал Кон. – Когда-нибудь тебе помнут лицо.
Харви Стоун рассмеялся.
– Это ты так думаешь. Не помнут. Потому что мне без разницы. Я не драчун.
– Будет тебе разница, если врежут.
– Нет, не будет. Здесь ты сильно ошибаешься. Потому что ума не хватает.
– Ну хватит уже!
– Еще бы, – сказал Харви. – Мне без разницы. Ты для меня пустое место.
– Ладно тебе, Харви, – сказал я. – Давай еще по одной.
– Нет, – сказал он. – Пройдусь по улице и поем. Увидимся, Джейк.
Он встал и пошел по улице. Я смотрел, как он неспешно переходит улицу между такси – невысокий, грузный, – решительно шагая в потоке машин.
– Зла на него не хватает, – сказал Кон. – Не выношу его.
– Мне он нравится, – сказал я. – Он меня радует. Не надо злиться на него.
– Я знаю, – сказал Кон. – Просто он действует мне на нервы.
– Пишешь сегодня?
– Нет. Не могу сдвинуться с места. Это труднее, чем с первой книгой. Она у меня туго идет.
Прежнее здоровое самодовольство, с которым он вернулся ранней весной из Америки, оставило его. Тогда он был уверен в своих силах, пусть и томился жаждой приключений. Теперь уверенность оставила его. Мне кажется, я еще не вполне раскрыл Роберта Кона. Дело в том, что пока он не влюбился в Бретт, я ни разу не слышал, чтобы он кому-то перечил. На него приятно было смотреть на теннисном корте, он отличался хорошим телосложением и поддерживал себя в форме; в бридж он тоже прилично играл и производил забавное впечатление вечного студента. Находясь в толпе, он не говорил ничего против общего мнения. Он носил рубашки-поло, как их называли в школе, да и сейчас называют, хотя не пытался молодиться. Не думаю, что он придавал одежде большое значение. Внешне он сформировался в Принстоне. Внутренне его сформировали две женщины, учившие его уму-разуму. Но ему был свойствен этакий славный мальчишеский задор, от которого его так и не отучили, и мне, пожалуй, следует сказать об этом. Ему нравилось выигрывать в теннисе. Вероятно, ему нравилось выигрывать не меньше, чем самой Ленглен[33]. С другой стороны, он не злился, если проигрывал. Когда же он влюбился в Бретт, то стал играть из рук вон плохо. Его побивали даже те, кого он раньше обыгрывал в два счета. Но он держался молодцом.
Так или иначе, мы сидели на террасе кафе «Селект», а Харви Стоун только что перешел улицу.
– Идем в «Лилу», – сказал я.
– У меня встреча.
– Во сколько?
– Фрэнсис будет здесь в семь пятнадцать.
– Вон она.
Фрэнсис Клайн приближалась к нам через улицу. Она была очень высокой девушкой и шагала весьма энергично. Она помахала нам и улыбнулась. Мы смотрели, как она переходит улицу.
– Привет, – сказала она, – я так рада видеть тебя, Джейк. Я хотела поговорить с тобой.
– Привет, Фрэнсис, – сказал Кон и улыбнулся.
– А, привет, Роберт. И ты здесь? – сказала она и затараторила: – У меня все наперекосяк. Этот вот, – кивок в сторону Кона, – не явился домой к ланчу.
– Я был не обязан.
– Ну разумеется. Но ты ничего не сказал об этом кухарке. Затем мне самой надо было на встречу, а Паулы не было в конторе. Я пошла ждать ее в «Ритц», а она так и не пришла, и у меня, конечно, не хватило денег на ланч в «Ритце»…
– И что ты сделала?
О проекте
О подписке
Другие проекты