Театральный округ. Мистический, блистающий Театральный округ. Прославленный во всем мире, огромный лабиринт чудес вокруг Шоу, что длится веками. Там нет ничего скучного и обыкновенного. Туда можно попасть, только если ты особенный, и тогда ты предан Округу настолько, что никогда не задаешься вопросом, ради чего живешь. Когда-то она любила представлять, что поехала в Театральный округ, каким-то образом стала играть в Шоу и ослепляет зрителей блеском своего танца. Но она не придумала, как именно это случится: постоянный состав известен своей скрытностью и туда никогда и никого не берут со стороны. В конце концов очарование этой несовершенной фантазии померкло. Что до вопроса Мансфилда, – конечно, Джульетта там не бывала. Кто бы ей разрешил? С тем же успехом она могла бы летать. Музеи, картинные галереи, пристойные сценические постановки пристойных воспитательных пьес – такова была культурная валюта, которую сдавала ей мачеха.

Джульетта покачала головой:

– Нет.

Мансфилд, кажется, собирался спросить что-то еще, но его коллега с упреждающей нотой в голосе произнес:

– Сэр.

Старший офицер коротко кивнул:

– Благодарю вас, мисс Грейс.

Джульетта как-то читала сказку о девушке, которой нужно было закончить какую-то работу – пряла она, что ли, – и работа шла, но все умножалась и умножалась. Всегда было то, о чем Джульетта не знала, но теперь новые вопросы без ответов сплелись в гигантский запутанный ком, а Мансфилд уходил, предоставляя ей выпутываться самостоятельно.

Движимая приступом гнева, Джульетта догнала полицейских в коридоре.

– Зачем вы приходили? – спросила она, когда Мансфилд уже открыл дверь. – Что вам нужно?

– Обычная процедура, мисс Грейс. – Мансфилд и бровью не повел. – Рутинный опрос.

Слова произнесены, но слишком запоздало.

– Я вам не верю.

– Мне очень жаль. – И он вышел.

Детектив-констебль Ламберт шагнул за ним и слегка кивнул Джульетте, что могло сойти за намек на извинения.

Джульетта не сдержала порыва и коснулась его руки:

– В чем дело? Пожалуйста, мне нужно знать.

Ламберт замялся, но его резко окликнул Мансфилд. Молодой офицер тряхнул головой:

– Простите.

Джульетта проследила, как он спустился по ступенькам вслед за коллегой, закрыла дверь и прислонилась к ней; голова кружилась от недозаданных вопросов. Ясно было одно: что бы ни привело детектива-инспектора Мансфилда к ее двери, ни рутина, ни процедура тут ни при чем.

И сквозь разочарование Джульетта различала еще кое-что. Покалывание в затылке. Такое бывало время от времени – некое напряжение, знание: что-то вот-вот случится. Возникало от чего угодно – прохожий, поймавший ее взгляд на улице, едва знакомый запах, даже внезапный звонок в дверь. Кожу на голове покалывало, все чувства обострялись. Вот оно, шептал голос в глубине сознания, прерывистый и требовательный. Вот оно. Но никогда ничего не случалось, и ощущение меркло, оставляя лишь тоску и скуку, будто Джульетта упустила сказочную возможность.

– Кто приходил? – С верхней ступеньки на нее смотрела Элизабет.

– Никто. – Джульетта отлепилась от двери. – Скажи Ребекке, что чай готов.

* * *

– Элизабет говорит, кто-то приходил. – Клэр никогда не стучала, прежде чем войти к Джульетте. – Кто? Почему ты не сказала?

– Ничего важного.

Джульетта ковыряла грушу от флакона духов на серванте. Она чуть не рассказала Клэр о визите полиции, уже потянулась было за визиткой детектива-инспектора Мансфилда, но сопротивление пересилило. У всех есть секреты. И если она расскажет мачехе, причина визита ускользнет в пространство закрытых дверей и приватных разговоров, превратится в очередной вопрос без ответа.

– Что-то продавали. – Она приукрасила: – Кухонные полотенца. Я сказала, чтоб ушли.

Мачеха поджала губы – она не одобряла коммивояжеров, убежденная, что большинство из них побывали в тюрьме, – и сменила тему:

– Завтра тебе придется сходить в пару мест. Я заказала похороны через две недели. Нужно напечатать приглашения.

– Мисс Аббелин, наверное, захочет узнать дату, – сказала Джульетта. – Я ее сегодня видела. Она выразила соболезнования.

– Церемония будет скромная, – ответила мачеха. – Только близкие Стивена. – Она отвернулась и выровняла какие-то вещи на полке. – Что-нибудь еще она сказала?

В голосе зазвучала странная нота. Клэр всегда была холодна с директрисой Академии, никогда не участвовала в борьбе за положение в классе, как другие родители.

– Нет.

Едва ответив, Джульетта пожалела, что не соврала поумнее, – может, мачеха выдала бы то, что сейчас скрыла, отвернувшись. Но момент был упущен, и Клэр уже шагала к двери, удостоверившись, что Джульетте нечего сказать и тратить на нее время незачем.

* * *

Было, наверное, около полуночи, когда Джульетта проснулась, что-то услышав в коридоре, поднялась и пошла к комнате Ребекки. Там было тихо, но так, словно кто-то пытался замереть и выровнять сбившееся дыхание.

– Ты как? – тихо спросила Джульетта.

Молчание.

– Мне показалось, я услышала, что ты плачешь.

Молчание.

Джульетта уже хотела уйти, но тут звук раздался снова, слабый и сдавленный. Она поколебалась, потом переступила порог. Подошла к кровати, где Ребекка сжалась в комок под покрывалом, скользнула к ней, обняла ее со спины. На мгновение Ребекка застыла, но потом слезно вздохнула и прижалась к сестре.

Джульетта держала ее крепко, чувствуя сдавленное дрожание ребер; прежде они иногда так и спали. У Ребекки случались кошмары, она прокрадывалась к сестре, и Джульетта обнимала ее, пока та не переставала дрожать.

– Ты по нему скучаешь? – внезапно спросила Ребекка.

Если бы ее спросили днем, Джульетта ответила бы: «Конечно скучаю». Но темнота требовала честности.

– Не знаю. А ты?

Долгое молчание.

– Не знаю.

Джульетта подождала, но сестра ничего больше не добавила, а спустя несколько минут ее дыхание выровнялось до ритма спокойного сна. Руке было неудобно, но Джульетта не хотела тревожить Ребекку и лежала неподвижно, глядя во тьму.

Когда они сюда переехали, ей бывало трудно заснуть. Что-то ломкое возникало в этом доме по ночам, и, лежа в кровати, одеревеневшая и бессонная, она отвлекалась, воображая свое другое «я», – как принцессы в сказках, которые становились собой в холодные часы за гранью полуночи, а днем были заперты в лебяжье оперение или в холодную чешую жуткой змеи. Ночь за ночью она сплетала такие истории, пока это другое «я» не сложилось ясно и отчетливо и не зажило собственной жизнью. Потерянный близнец Джульетты, более темная, менее уступчивая версия. Она не нуждалась в семье, не нуждалась в чужом одобрении. Она жила во тьме, в тенях, где-то на рваных окраинах обыденности, и была там счастлива.

И сейчас эта другая Джульетта просыпалась вновь.

Чего-то я не понимаю, думала она. Не понимаю и не знаю, как выяснить.

А вот и знаешь, пришел ответ и в подарок принес с собой идею.

Внутри что-то щелкнуло – пришло решение. Зарываясь лицом в подушку, Джульетта покрепче обхватила Ребекку и не стала сопротивляться сну.

Мы шестеренки в механизме. Мы делаем свою работу, и мир продолжает вращаться.

Девочка в серебряных туфлях не помнит, кто это сказал, но слов не забыла. Она знает, что такое шестеренка. На камине стоят часы с прозрачным стеклянным кожухом – видно металлический механизм. Мысль о том, что сама она – маленькая часть чего-то большого, ее не пугает. Она же и правда маленькая. Но она вырастет и станет одной из тех историй, что протекают здесь, силой повествования уносят всех за собой. Впрочем, это в будущем, а сейчас у нее неотложное дело.

Девочка в серебряных туфлях скользит сквозь путаницу переулков, держа под мышкой посылку. Поднимается по крутой лестнице на тропу, что идет по верху крошащейся стены, – из-под ног летит камешек-другой, но она слишком хорошо знает эту дорогу и не оступится. Краткая перебежка по стене, потом она поворачивает, встает на край, глядит на улицу внизу. Там собралась небольшая толпа – смотрит вдоль улицы с тоской, которую девочка наблюдала уже много раз. Она понимает, что это значит, – все только что случилось. Странник выбрал кого-то из толпы и увел, оставив прочих обездоленными, потому что выбрали не их.

Девочка улыбается. Не волнуйтесь, думает она, нежная, как мать, утешающая ребенка после плохого сна. Не волнуйтесь, я здесь.

Лишь спустя несколько секунд кто-то поднимает голову и видит ее. Весть о ее присутствии пробегает в толпе шорохом, долгим вздохом, черной рябью, и одно за другим лица в масках обращаются к ней. Она старательно держит кривоватую, потайную улыбку, которая говорит: «Я знаю то, чего вы никогда не поймете», а затем устремляет взгляд на узкий провал между верхними этажами двух домов на той стороне улицы, вытягивает свободную руку и шагает в пустоту.

Снизу доносится вздох, когда девочка пальцами ног обвивает натянутую проволоку. Проволока едва видна, но девочке не нужно видеть. Она ходит по проволоке, сколько себя помнит. Ее маме это не нравится. Она боится, что проволока порвется, или нога соскользнет, или кто-то крикнет и напугает ее. Она боится падения, которое затем последует, но девочка не понимает почему. Ходить по проволоке – в ее природе. В этот миг, когда лица в масках обращаются к ней, а под ногой туго натянута проволока, девочка в серебряных туфлях становится Девочкой в Серебряных Туфлях.

Она направляется к провалу, шаги гладкие и точные, пакет крепко прижат к боку. Она знает, что толпа его увидела, – они будут судачить о том, что он означает, как сочетается с той историей, которую о ней рассказывают. Они никогда не узнают, что просто нужно было срочно доставить посылку, а девочка в серебряных туфлях быстрее всех подняла руку, заполучив и задание, и блестящую монетку в награду в конце пути.

Когда она сходит с проволоки в узкую щель между стенами, ей слышны шум и топот внизу. Некоторые знают эти места и могут предсказать, где она выйдет. И точно: когда она появляется, на нее, затаив дыхание, снизу вверх смотрит стайка зрителей. Спускаясь, она не глядит на них, и они расступаются, а потом идут следом по улице.

Ее цель прямо впереди – один из маленьких театров. Толпа останавливается у подножия лестницы, но, ныряя в дверь, девочка чувствует их взгляды. Затем дверь за ней затворяется, и Девочка в Серебряных Туфлях снова превращается в девочку в серебряных туфлях, несет посылку, предвкушает монетку.